Благословен пусть будет ждущий

             

Совсем рядом с домом, в котором я живу, есть монастырь, а при нём замечательный пруд, в незапамятные времена выкопанный монахами, служившими в этой обители. Когда-то, ещё в детстве, помню Крестные ходы вокруг пруда. Зрелище было величественное, всегда ночное. С пением и хоругвями, с золотыми ризами служителей и тихим сиянием свечей. Потом задние ворота, через которые Крестный ход и выходил к пруду, замуровали, и эти величавые обряды стали проходить только в стенах монастыря.  Вокруг же пруда постепенно разрастался уютный сквер, облюбованный киношниками: здесь снимались некоторые фрагменты  советских художественных фильмов.  И тогда, на несколько дней,  пруд наш превращался в ослепительную сказку с дамами в длинных нарядах  и мужчинами в доспехах. Но больше всего нас, мальчишек, потрясали лошади. Настоящие, в кавалерийской амуниции. Я до сих пор помню резкий запах лошадиного пота, который тогда казался нам запахом кино.
От монастырских стен ветви дерев нависали длинным, чуть изогнутым пологом над самой водой. И, идя под их сенью, можно почувствовать себя барселонцем, вошедшим под арочные своды какого-нибудь из шедевров Гауди. На другом же берегу пруда беспорядочно было разбросано несколько деревьев, свободно раскинувших свои ветви во все стороны. Между ними вились садовые дорожки, огибая клумбы и скамейки. Сквер много раз перестраивался, менялись клумбы и цветы на них, изменялась конфигурация скамеек, но общая концепция оставалось всё той же, запомнившейся с детства.
По утрам на асфальтовых дорожках, опоясавшись пруд по всему периметру, появляются спортсмены или те, кто себя таковыми считают, бегущие трусцой к здоровью или во след уходящей молодости.
Вечерами же сюда приходят мамаши с детьми всех возрастов, немолодые пары и собачники, сбивающиеся в стайки, как во всех больших городах, где они объединяются в этакие клубы по интересам. Собачники выгуливают своих питомцев, наматывая круги по дорожке вокруг пруда, у самой воды. А наверху, в сквере, всегда на одной и той же скамье – именно на, а не возле – сидит старый пёс, золотистый лабрадор, и поверх голов всех проходящих мимо философически взирает на купола храма, вздымающиеся над забором.
Мне он внушает какое-то прямо человеческое уважение – уж слишком достойно себя ведёт. Несколько раз хотел заговорить с ним, представиться, но вдруг понял, что давно уже забыл язык детей и собак, а потому всякий раз робел и проходил мимо. Но каждый вечер пёс был на своём посту. Часа через два за ним приходит совсем уже не молодая женщина, на несколько минут присаживается рядом, всякий раз вижу, что – с его позволения, о чём-то неспешно говорит с ним и тоже смотрит на монастырские купола при этом. А день угасает за их спинами, угасает. И вот становятся они двумя аспидными силуэтами на фоне красного закатного неба, чуть припачканного углём на горизонте. Я никогда не видел, чтобы она ласкала собаку или вела себя с ней так, как обычно хозяйка с собакой. Они просто вместе думали в это время. И пёс в этом альянсе был почему-то всегда более знаковой фигурой.
Потом они одновременно вставали и уходили из сквера.
Однажды, после их ухода, я даже попытался сесть на той самой скамье, которую они минуту назад покинули. Сел, потом чуть подвинулся, чтобы оказаться именно там, где сидел пёс. И стал смотреть, мысленно корректируя траекторию своего взгляда. Я не могу сказать, что разгадал эти ежевечерние сидения, но одно понял точно: это были визиты тоски и скорби, нечеловеческой печали, когда, знаете, уже не плачется, но горе не становится от этого менее беспросветным. И отсюда, с этого самого места, были различимы часы на колокольне монастыря. На них смотрел пёс, я понял это точно…
И вот всё это: угасающий день, пруд, монастырь и часы на башне – наполняло душу удивительно покойной и величавой скорбью.
Завтрашний вечер был таким же до деталей. Но я всё же осмелился и подошёл к старухе, чтобы спросить, что это за ежевечерний ритуал они исполняют со своим другом. И она рассказала мне  историю о том, что вдовой живёт уже очень давно, а собаку в дом принёс когда-то её школьник-сын, который теперь вот стал взрослым мужчиной, а полгода назад уехал работать в Америку, потому что там ему предложили очень выгодный контракт. Когда собирался, то был возбуждён, тороплив и стремителен. И чуть было не забыл попрощаться с Мишей. Так, оказывается, звали пса, который лежал на своём коврике в прихожей и глаз не спускал со своего молодого друга.
- Обними Мишу, пожалуйста, он же чувствует, что ты уезжаешь надолго,- сказала сыну мать.
Тот устыдился своей невнимательности, присел на корточки возле собаки, обнял пальцами правой руки его морду снизу, посмотрел в глаза и сказал:
- Жди. Я не скоро, но приеду. И мы ещё увидимся перед твоею смертью. Только жди…
И стал ждать Миша. Каждый день. А вечерами скрёб дверь в прихожей, и хозяйка открывала ему. Он приходит сюда и, наверное, пытается торопить стрелки взглядом, всем напряжением воли. И понимает, что толкает время к смерти…
… но ведь и ко встрече с ним…