наполненная соевым пюре. Клейкие тошнотворные картофельные или капустные супы считали благодеянием, потому что они поддерживали жизнь. Две пригоршни муки в качестве дневного рациона — некоторые солдаты жадно ели муку сухой, некоторые варили из неё мучную болтушку. Курили махорку, если ее удавалось найти у русских, или сухую траву.
Нечесаные волосы и отросшие бороды, грязные обмороженные руки, с которых сползала кожа, гноящиеся пальцы и отмороженная кожа на стопах, сползающая лоскутами — так выглядели солдаты вермахта. Перевязочных материалов не было. Рваную, пропитанную гноем повязку использовали много раз. Мазь, которая хоть как-то помогала, экономили.
Майер считал большой ошибкой продвижение армии зимой. Генералы не понимают, что такое снег. Русский снег нельзя победить. Его надо переждать, как пережидает зиму медведь в спячке. Нельзя посылать солдат в непривычные им русские леса. Разве могут солдаты пережить русские морозы в хлопковых носках, которые так хорошо впитывают влагу? Разве можно ходить по глубокому снегу в сапогах с широкими голенищами-раструбами, которые солдаты называют «снегочерпалками»?
***
Взвод шёл сквозь метель по бесконечному заснеженному полю. Яростный ветер свистел над землёй, швырял снег в лицо, жёг кожу, словно огнём, царапал глаза, как песком. Веки опухали и краснели, глаза слезились, всё вокруг расплывалось и казалось нереальным, шагающие сзади не могли различить тех, кто брёл впереди. Слёзы быстро превращались в ледышки на обмороженных щеках. Одежду покрыла ледяная корка.
От запредельной усталости и небывалого мороза одолевал сон, глаза слипались, ноги двигались механически, колени подкашивались. То и дело кто-то падал, уснув на ходу, просыпался от падения, вставал на четвереньки, не имея сил подняться на ноги. Товарищи поднимали упавшего, не давая ему отдохнуть. Попытка отдохнуть на снегу означала смерть. Те, кто падал или отставал, замерзали.
Наконец, забрели в редкий лес.
В дикой России всё не как в цивилизованных странах. Снега в лесу неимоверное количество, солдаты проваливались в сугробы выше колен, черпали широкими голенищами снег. Снег таял, спускался влагой вниз, отнималт тепло у ног, а у холодных подошв вновь превращался в кусочки льда. Стопы теряли чувствительность. Не чувствуя ног, человек то и дело падал, и, если его не поднять, замерзал.
Лес рос на заболоченной местности. Несмотря на ужасные морозы, трясину под снегом покрыла лишь тонкая корка льда. Иногда лёд не выдерживал… Двое солдат провалились по пояс в грязную кашу. Их вытащили быстро, тут же переодели в сухое бельё, но обморожений избежать им вряд ли удастся.
У фельдфебеля Вебера, командовавшего взводом, рукавицы промокли и промёрзли, обледенелые рукава шинели натирают изъеденные вшами запястья. Измученный жгучей болью, Вебер пытался перевязать саднившую руку носовым платком, но платок тут же намок и сбился, облегчения повязка не принесла.
Солдаты брели, оглядываясь по сторонам, выискивая прятавшихся в лесу иванов. Но из-за вьюги видимость ограничивалась несколькими метрами. Вымотавшихся стрелков мучил животный страх: в любой момент из-за деревьев можно схлопотать пулю в грудь или в живот.
Откуда-то раздались выстрелы. Все упали в снег, ожидая атаки. Кто-то открыл стрельбу наобум, не видя противника. Колени примерзали к штанам, штаны примерзали к обледенелой земле, пальцы прилипали к металлу оружия, их приходилось отдирать, оставляя на металле лоскуты кожи.
Ни нападения, ни повторной стрельбы не дождались и, полежав некоторое время, принялись вставать.
Пока лежали, подмётки сапог, густо пробитые гвоздями — по сути, наполовину железные — промёрзли насквозь. Поднимаясь, солдаты будто босиком становились на лёд.
К вечеру взвод вышел на опушку, операция по прочёсыванию завершилась. Все рассчитывали переночевать здесь, устроив в шалашах настилы из хвойных лап, закусив сухим пайком и кипятком, согретым на кострах. Но по рации от командира роты пришло распоряжение о возвращении к основному месту дислокации. Это означало десятикилометровый марш в обратную сторону, то есть, ещё часов пять ходьбы по глубокому снегу с мокрыми ногами в усилившийся к ночи мороз.
— Короткий отдых! — разрешил фельдфебель Вебер. — Никому не ложиться! Прислоняйтесь к деревьям. Поддерживайте друг друга.
— Мы от усталости засыпаем! Как можно спать стоя? — как ребёнок, канючил Франц Бауэр. — В опасном мире мы живём…
— Лошади могут, значит, и вы сможете! — огрызнулся Вебер.
— У лошади четыре ноги, — ныл Бауэр, устало приваливаясь к стволу дерева, — а у меня только две.
— Если ляжете, половина замёрзнет, уснув, а половина не сможет встать и тоже сдохнет, — рычал фельдфебель.
Бессильно свесив руки, солдаты прислонялись к деревьям, прижимались друг к другу для поддержки. В головах настойчиво билась мысль, что легче упасть в снег, расслабиться, отдаться ласковому сну и тогда кончатся мучения, кончится ад, в который они брошены именем фюрера и отечества. Смерть от холода — милосердная смерть.
— Кончай ночевать! Пошли, ленивые собаки! — яростно заорал Вебер. — Быстрее дойдём — быстрее ляжете спать. Шевелитесь, черт побери! Шире шаг!
Двигаясь, словно деревянные, солдаты цепочкой отправились в обратный путь.
— О Господи! Как больно ходить на обмороженных ногах! — страдал стрелок Хольц, любитель женщин. — Похоже, я обрадуюсь, когда мне отрежут то, что болит у меня в сапогах!
— Тогда ты не сможешь танцевать и прижимать к себе любимых тобой девочек, — попытался усмехнуться окаменевшим лицом Карл Беер. — Да и не полезут к тебе в постель девочки, если ты останешься без копыт.
— В постели ноги не главное. Я наплету им героических историй о том, как остался без ног, и от восхищения они станут в очередь, чтобы согреть меня под одеялом.
— Франк, что бы ты сделал, если б война окончилась прямо сейчас? — положив руку на плечо бредущему товарищу, спросил Карл Беер.
— Прямо сейчас? — старик Франк остановился на мгновение, вздохнул и двинулся дальше. — Я бы не стал просить бога или фюрера, чтобы меня сейчас же перенесли в Германию. Я бы в ближайшей деревне нашёл себе покладистую русскую женщину в избе с тёплой русской печкой… и она бы у меня решила, что боевые действия начались прямо у неё на печке.
— Важнее женщин нет ничего на свете, — простонал стрелок Хольц, любитель женщин. — Будь они с нами на фронте, я бы согласился воевать хоть сто лет.
Карл Беер, рука которого лежала на плече старика Франка, остановился. Остановился и старик Франк под давлением руки Карла. На них натолкнулся Хольц, в него уткнулся Профессор. Сбившись в кучу, они тут же закрыли глаза и замолчали.
— Парни, продержитесь еще чуть-чуть, — умолял фельдфебель Вебер хлопая их по спинам и тычками принуждая двигаться. — Скоро мы придём в деревню, там выспитесь.
Через каждые полчаса фельдфебель Вебер устраивал для обессилевших солдат привалы. Солдаты топтались на месте, ругая треклятую Россию: садиться Вебер запрещал, потому что уставшие солдаты, расслабившись, тут же засыпали. Разбудить и поднять обессилевших солдат было почти невозможно.
На очередном проходе стрелок Хольц упал. Его тормошили, пинали, Вебер кричал и грозил расстрелом. Но Хольц лишь чуть слышно бормотал:
— Я так устал… Дайте поспать…
— Ты замерзнешь, мы не сможем тебя тащить и бросим твой труп на съедение русским собакам! Вставай!
— Я устал, дайте поспать…
Его подхватили под руки и поволокли.
— Шевели ногами хоть немного! Без движения кровь остановится и ты отморозишь ноги!
Хольц пытался встать на ноги, но его попытки были похожи на попытки безнадёжно пьяного.
Далеко за полночь беспредельно вымотавшийся взвод добрался до своей деревни. Солдаты медленно брели по улице, не осознавая, что пришёл конец их мучениям. На фоне ночной черноты колыхались кроваво-красные языки горящего на окраине деревни дома: его подожгли, чтобы осветить околицу и обезопасить себя на предмет внезапного наступления иванов. Изредка взлетали осветительные ракеты, в их мертвенном свете кусты приобретали человеческие формы. Где-то вдали изредка взрывались снаряды. Немецкий пулемет стрелял быстрыми, короткими очередями, будто циркуляркой пилил дерево. Русские пулеметы отвечали глухим злобным тарахтением.
Солдаты набились в отведённую взводу хатёнку. Тела от усталости и холода болели, как побитые. Снять шинели не удавалось: петли и пуговицы смёрзлись в единые ледышки, а обмороженные пальцы не гнулись. Солдаты лежали на полу вповалку, чуть ли не друг на друге.
Согревшийся от дыхания множества солдат воздух пропитался сыростью и запахами экскрементов: обессилевшие и замёрзшие солдаты уснули так крепко, что не чувствовали, как опорожняются их мочевые пузыри и не удерживают поноса кишечники…
Фельдфебель Вебер, несмотря на свои сорок шесть лет, был выносливее большинства подчинённых.
Перед тем, как пойти к обер-лейтенанту Майеру, чтобы доложить о возвращении взвода, Вебер решил переобуться и посмотреть, почему он не чувствует больших пальцев ног. С величайшим трудом снял сапоги и увидел, что стопы побелели и потеряли чувствительность. «Обморозил!» — испугался Вебер. Он ярко представил, как у него чернеют и отваливаются пальцы на ногах.
Вебер принялся усиленно массировать стопы. По мере того, как восстанавливалось кровообращение, началось покалывание в пальцах, покалывание превратилось в режущую боль. Вереб кряхтел, стонал, подвывал, но продолжал растирать пальцы. Минут через пятнадцать-двадцать боль уменьшилась и Вебер почувствовал, будто его стопы наливаются кипятком. Слава богу, спас! А, ведь, усни он, утром проснулся бы с мёртвыми пальцами.
Утром фельдфебель Вебер доложил обер-лейтенанту Майеру, что во взводе у четырёх солдат тяжёлые обморожения стоп, у двух — обморожения носа и ушей. Все требуют лечения в условиях главного перевязочного пункта, а может, даже и госпиталя.
Стрелок Хольц, любитель женщин, тоже не чувствовал пальцев ног, даже когда шевелит ими.
— Так начинается гангрена, — посочувствовал санитар.
Хольц боялся снять сапоги и взглянуть на ступни. Потому что мясо с пальцев может сняться вместе с сапогом.
— Слушай, мясник, — спросил он санитара. — Можешь отрезать мне задние лапы?
— Запросто, — беззаботно ответил санитар. — Только как без ступней ходить по бабам?
— Пожалуй, ты прав, — вздохнул Хольц. — Придётся ехать в госпиталь. Больно уж они воняют.
— Бабы?
— Мои ноги, коновал!
Обмороженных решили отправить на лечение на полугусеничном мототягаче связистов Kettenkrad. Выглядел он, как грузовой мотоцикл с гусеницами вместо задних колёс. Водитель сидел в подобии открытой кабины и походил на пилота лёгкого самолёта. Сзади водителя громоздилась огромная катушка с проводами, которая разматывалась при движении мототягача. За катушкой — небольшой кузов для инструментов и прочего имущества, в котором с трудом могли разместиться четыре пассажира. Но впихнули туда шестерых обмороженных.
Чтобы пассажиры не выпали во время движения, водитель обвязал их буксировочным канатом, привязав концы к катушкам. Весело приказал:
— Прячьте лица, поедем с ветерком!
Закрыл
