Музыка чужой жизни.

Музыка чужой жизни.
Пролог.

За день до официального выхода на работу, после первого декретного отпуска, я пошла "оценить", мое новое поприще - музей пароход "Св. Николай". Подходя, увидела девушку и обомлела: "С кем придется работать"!
Красная куртка, "умопомрачительные" туфли на платформе, вызывающе - короткая юбка и яркая помада.
Её мысли обо мне, уверена, да теперь, уже знаю точно, были еще хуже!
Классический серый костюм, брючный вариант и "супер" сосредоточенное и напряженное выражение лица.
Сквозь её шикарную улыбку и мою приподнятую правую бровь, пробивалась наружу фраза: "Нет! Мы несовместимы!"
В мысленном пространстве вышли на дуэльный отрезок.
-"Катастрофа!" - крикнула она.
- "Спокойствие, только спокойствие!" - процедила я, сквозь зубы.

Глава первая.

1998 год:
Нас по разному, вытащило из закоулков, не очень удачно складывающихся судеб. Это – наверное, для фатальных случаев не столь важно, кого и как. Она только начинала топать по жизни, не очень уверенно, но шумно, а я, успела наделать уже первых «ошибок», как говорят люди и буквально тут же замалевать их маркером.

«Потому что я знаю, когда человека бьют тем, что случилось, ему особенно больно...», сказала её мама.

«В конце ХХ века...», мне казалось, что с точки зрения исторического процесса - эти строки будут писаться спустя как минимум лет через 50, ну собственно так объясняли возможности аналитики и ведущие специалисты высшего учебного заведения существовавшего в моем городе. Как ни странно, написать эти строки можно достаточно скоро, «с потолка» собственных лет и опыта.
Так вот, «в конце ХХ века» жизнь главных героинь сюжета явно «удалась». В ней присутствовали все штрихи «тогдашнего благополучия».

Не престижные районы административного центра «большего края», в рамках современного процесса «глобализации общества», практически «задворки», остатки «великой культуры» или доктрины общества, если хотите: железными струпьями удерживающие каркас полуразвалившегося «монстра» устоев социализма, «светлое будущее» грозившее самыми радужными перспективами. Развлечений целый сонм, перечислять даже не хочется и просто рвущая на себе жилы мать, пытающаяся компенсировать все нехватки лаской, добром и непомерными трудовыми усилиями.
Наверное, так будут начинаться почти все дневники и мемуары великих и не очень, родившихся во второй половине 70-х и достигших 15-18 лет к тем самым «перестроечным» или 90-м, двадцатого столетия.

Помните сказку про лягушку, которая в отличии от её подружки по несчастью, взбила лапками молоко для масла и выбралась наружу, я часто её вспоминаю – жизнь заставляет. Мне не снятся сны про безвыходные ситуации. Я думаю, если бы был такой сон, то самый неудачный вариант видеть просвет, почти найти его и не добраться. Например в тонущем корабле, когда для того что бы доплыть до поверхности просто воздуха не хватило.

1921 год: Черная муть неба, раскрашенная белыми мазками извести, как будто неумелый маляр ковыльной кистью стены закопченной избы мажет. Март в тундре – месяц хитрый разгульный, по характеру как мышь летучая из старой легенды. Не птица и не животное, теплом не пригревает, да и морозам разгуляться не дает. Людей в заботах хороводит, путает, по болотам гоняет; каждый олень на счету. Часто, по старинке к нам – шаманам, как к лекарям обращаются, а как к «душевным приказчикам» теперь боятся. «Новая власть» на помощь долгая, а на расправу быстрая. Комиссар давиче сказал: «Нет ни верхнего мира вашего, ни нижнего – есть жизнь только на земле, сколько человеку отмерено, столько и проживет, а на разные болячки у нас врачи советские имеются. Будешь людям головы дурить своими побрякушками – суд при народный устроим!»
Вот и бояться люди, правда, в беду попадающий, да злыми духами нижнего мира человек до предсмертных мук доведенный, не очень то интересуется новыми «советскими законами», свои то капища по разорили давно...

1924 год:
- «И что до последнего за обруч этот окаянный цепляться?!»
-«Да плюнь ты! Культпросвет работникам сдадим, глядишь и на магарыч выменяем»
-«Смотри не проколи, а то совсем не возьмут!»

1925 год:
-«Зачем ты место культа фотографируешь? Пленку переводишь!»
-«Положено.»
-«Что положено? !Труп истлел! С осени лежит наверно...»

Музей 1935 год:
-«Смотри, пиши аккуратно: О, косая черточка, Ф, 3123. В карточку: Хорошей сохранности, на задней части железные подвески: олени, люди и птицы».

Мы просто сошлись на этом перекрестке судеб, именно судеб, как в историческом, так и в жизненном смысле, а потом просто разошлись на время, что бы встретиться позже. Тогда, мы не работали, а жили этим маленьким речным суденышком, казалось затерянным, но в тоже время прочно зацепившимся за жизнь своим существованием и, сыгравшим определенную роль в истории не только «большого края», но и страны.

Время было такое, во что бы то не стало, нужен был посетитель – это, наверное на душах каленым железом и выгорело.
В 1999 году на пароходе, было два случая в жизни его «опричниц». Причем об одном самом ужасном, громком не поддающемся, ни какому объяснению, знали все.
Есть такая штука интуиция, она когда подсказывает нам что - то, то обязательно развернуто – это просто мы, либо её не слышим и не видим, либо с радости, что «что-то почуяли», как та лягушка, находим опору под ногами, выскакиваем из крынки и дальше, действуем по своему усмотрению, а нет бы прислушаться, в тенек отпрыгнуть, дух перевести и подумать, свести «концы с концами», чтобы вся карта дальнейшей жизни, перед тобой легла.

Предтеча была не затейливой: менялась выставка. Нет воспоминаний какая была перед этим. Создавали новую: о жизни и культуре Народов Севера. Есть такие моменты в реэкспозиции, когда, часть экспонатов, раритетов бывает доступной. Фото на память, конечно же в тайне от остальных. Напялили на себя нагрудники, капоры, взяли в руки бубны, стучали не сильно, но звучно, как эхом по всему пароходу...звали чью - то судьбу.

Щелкали дешевой китайской «мыльнецой». И хранятся где- то в безвестном пространстве, оттиски на пленке, силуэтами двух «новоиспеченных шаманов», при полной амуниции и с полным не пониманием, вершащегося ритуала. Был вечер, место в городе еще не избитое, новое, попытки очагов культуры, совместить полезное с приятным. В трюме парохода открылось кафе. Публика приходила собственно с целью осмотреть «культурную достопримечательность», и с радостью узнавала, что можно выпить настоящего музейного кофе или «боцмановского чайку».
Все шло «рядком, да ладком», пока не случилось попытки «безбилетного пассажира».
Встреча посетителей на пароходе всегда ритуал особый.

Ступеньки из сиенита красные, потому что являются частью храма – культурного заведения, заложенного и построенного в честь столетия великого человека, сделавшего красный цвет символом перелома, перемен и сражений.
Он шел по ним вразвалочку, спиновая камешки и мелкий мусор. Я была в «трюме» парохода с экскурсией, она вышла к нему с улыбкой, словами приветствия и стоимостью входной платы. Подробности потасовки от моих глаз были сокрыты. Её увезла скорая после удара, его милиция. Нелепость, глупость и ужас от происходящего.
Временная лента расписана каракулями, неровными точками, как нотный стан. Перед тем как раскрыть всю цепь случайностей и совпадений, я сознательно прыгну почти на 13 лет вперед.

2012 год:
Конец марта. Я выскакиваю из дома, на часах 22:30, сбегаю по лесенкам в подъезде. Мысли: корвалол и еще эти дорогущие, как их... Ладно, бумажка в кармане, денег бы хватило. На улице пусто. Перешеек между местом проживания и аптекой практически не освещен. Кто-то торопливо идет, догоняет, идет почти параллельно. «Долго рядом, что за?!» Поворачиваю голову...
Что то поблескивает на крошеве тонкого льда, растоптанной лужи.
Видит только левый глаз, второй боюсь открывать...пока. Телефон?  Симка, задняя крышка. Так, попробуем подняться: руки, ноги. Черт, верхняя панель! Пустые карманы, грязь...
Как долго восстанавливается душа? Шок, паника, ужас, глаза сухие. Слезы роскошь – на третий день.

Бубен не тяжелый, удобной крестовиной ложится в руку. Нет, не ложится, становится ее продолжением.
Удар. Звук не передать, при каждом соприкосновении с колотушкой, он разный. Поющий, гудящий, напоминающий эхо.
В случаи раритетности, вернее реликтовости, собирает в себя всю энергетику просьб, стенаний, благодарностей и не оплаченных долгов.
Удар. Просыпаются духи «-Кто пришел? -Отдай! Обращался?! –Помогли? –Верни если должен!». Ты просто продолжаешь чужую песню, обряд, камлание. Духи не видят лиц, не чувствуют времени, они приходят на зов.
Удар. И вписываешь в нотный стан судьбы новую мелодию, сам того не понимая. Вытряхиваешь пыльные эмоции: корчи, страдания, внезапные радости, размещая их как фигурки птиц и животных. Обереги ли? Или груз, тяжким бременем пытающийся согнуть и деформировать.

Глава вторая

“-Быстрее! Давай быстрее!!!

-Да не кричи ты! Пролью больше!

-Меньше в ложку набирай! Больше донесешь!

-Сам знаю!»

Стеклянные витражи, ловят отражения детских фигурок, быстро снующих то в одну, то в другую сторону. На просвет виднеется жилище древнего человека, а его фигура, сосредоточенная на жизненно важных занятиях кажется, силится повернуть голову в сторону детских криков.

«Древнейшие цивилизации на берегах Енисея» век XXI, пятый класс – классный праздник. Музейные будни – суета сует.

Накапливая знания, весь учебный год и закрепляя их, параллелями истории развития места рождения, школьники выплескивают напряжение учебных будней на подобных мероприятиях. И именно в этом месте музея, с которого начинается полнометражный рассказ «О земле Сибирской» они носят ложками воду, переливая её из одного сосуда в другой.

На Бирюсу пошли на «ложках»: гребли маленькими веселками, практически размером с увесистый черпак, по очереди. Зачерпывая и отбрасывая в сторону, каждый, свою порцию воды, как лепту – условие продвижения вперед.

Ложка инструмент индивидуального пользования. Раскручивая ленту времени, можно убедиться, раньше ложке придавали особое значение. По форме, она напоминает человеческий облик. Даже сегодняшнюю, бездушную, литую или алюминиевую ,завернув в кусок тряпицы можно превратить в подобие куколки.

Деревянные резали аккуратно. Неверное движение и испорченна заготовка, зачищали, делали гладкими и по «размеру едока».

Вечерами, вносили ложки свое звонкое разнообразие в простенькие деревенские оркестры. Веселым «треском кузнечика», оттеняя гармонь или балалайку.

«Бить баклуши» - на современный лад бездельничать, а на старорусский - умело на ложках наигрывать.

Поход получился интересным, но не много странным. Цели мы достигли, а вот задачи трансформировались. «Баклуши» били, но бить умело в унисон не вышло.

Может и не мудрено, состав «оркестрика» был не сыгран.

Из общих ощущений было лишь одно – опора, столп, защита, жизнь. Одна из нас, к этому моменту её нащупала , а другая кажется, начинала её терять, сомневаться. Мы как будто смотрели сквозь витрину с разных сторон, с напряжением вглядываясь вдаль, стоя друг напротив друга – у каждого своя