Глава 18. Лиам Крэйг

что ты отложила нашу прогулку, и прошу вскоре, а лучше, чтобы сегодня мы наверстали те зря пропущенные часы.
Манера его речи не была похожа на ту, что он обычно использовал, говоря с Анной во время работы, отчего та заволновалась о важности прошения и согласилась с условием, что пойдут они за полчаса до закрытия паба, о чём Хьюго, усмотрев повеселевшее лицо дочери, протестовать не стал. А Вильям тут же заиграл радостной улыбкой и перешёл на льстиво-мягкий тон.
«Вы прекрасная молчаливая публика, и как я буду рад ещё написать вам несколько пересказов или уточнений, но вскоре в этом веке нам придётся расстаться. Не волнуйтесь, а то я вижу, как вы встревожились, я же сказал, что только в этом веке. Напомню вам одно выражение, хотя забыл, как оно звучит в первоисточнике, но интерпретирую по своему вкусу: „Скатываясь с волны радости в пучину печали, ты вскоре поднимешься на новый гребень.“. Ха, не пересказал, а перерисовал. Но новый период нашей встречи не сейчас, поэтому, пока повествование не убежало далеко, я перейму у автора её работу и на несколько часов останусь с вами. Итак… Конечно, я не писатель, не люблю использование художественных средств, и в общем предложения скудны на разнообразие, но представление ваше о происходящем, уверяю вас, будет таким же, как если бы эту часть писала она.
Придерусь и объясню последнее местоимение. В начале романа- лет двадцать назад для Вильяма и всего несколько месяцев вспять для Элиссы — я, по отношению к автору, использовал местоимения и прочие части речи в мужском роде, сейчас же пишу и в женском. Почему? Вообще я пишу так, как нравится мне, но всё же по этому вопросу могу сказать, что применяю род, опираясь на душевное состояние писателя…
За весь рабочий день (только не во время обеда, но то не входило в часы его работы) Вильям ни разу не присел, а снова, взбодрённый с утра обещанием толстушки, носился по залу, в то время как посетители только и успевали, что выдумывать заказы. К началу вечера выживших — то есть не уснувших, имеющих ещё не до конца затуманенный алкоголем разум — во всём пабе осталось не более, чем пальцев на руке (я специально не уточняю, что на вашей, а то вдруг у вас нет пальцев, а то и самих рук, к кому я и автор относимся с крайним уважением, поэтому возьмём стандартное количество в пять отростков на каждой конечности). Понятно, что они люди с волей и уж если не пили днём, не влеклись общим весельем, то и вечером не начнут, поэтому Хьюго, пока эта горстка человек, помогая толстушке и Вильяму, пыталась хоть немного прибрать столы, поднять слетевшие на пол кружки, а после начали выводить приятелей на улицу, выпустил толстушку-дочку и помощника.
Спустя полтора часа обещание было выполнено, и они, не встретив Андрюшку, возвращались в паб. Конечно, были и разговоры, снова поцелуй, смущение и прочее — в общем ничего интересного, ни историй, ни новых встреч. Хотя Вильям преследует один, в прошлые века много раз приведённый в действие план, его кульминацию он всё ещё откладывал, не найдя для неё подходящего места действия.
И всё-таки я не знаю о чём вам рассказать до следующего приезда бочонка, а в этот день мне надо уже уходить.
Тогда уйду от принципа последовательного описания и расскажу отрывками.
Я говорил о том, что Андрюшка влюблён в Аню, а она в него. «Да, там такая „Ромео и Джульетта“» — как описала это подруга автора, которой та пыталась объяснить взаимоотношения этих героев. Я, конечно, тоже не многое понимаю в человеческих чувствах, особенно в том скудном на логичность понятии, что вы называете любовью. Возможно, вы только что со мной не согласились. Вы романтики. Тогда как бы вы описали, когда двое любят друг друга, боятся признаться, а потом один из них, всё ещё продолжая любить первого, привязывается к менее знакомому человеку? И это не риторический вопрос! Да, это Андрюшка, толстушка и Вильям. Ну конечно, первые знакомы друг с другом с детства, вроде бы вам об этом говорила Аня, и ни с кем более не общались, вот и разлучиться больше не могут. Хотя, я вот сейчас подумал, может быть, именно из-за этого (того, о чём я рассудил в предыдущем предложении) Аня, в круг общения которой вступил новый человек, мало похожий на тот сброд алкоголиков, который окружал её ежедневно, заинтересовалась им, а после в игру вступили гормоны, а это уже не в моей компетенции. Возможно, я прояснил вам некоторые пустоты в понимании происходящего, а особенно это пригодится вам далее.
А пока Аня, сравнивая Андрюшу и Вильяма, тратит все свободные мысли, не способные занять её этим во время диалогов, её первый возлюбленный томится в кузнице, терзая себя ревностью. Он потратил время двух обедов, посещая паб и убеждаясь в том, что Аня продолжает всё также широко улыбаться Вильяму. Но более с установленных мест никто не двигался, и застряли они, стоя на балансире, оба конца которого занимали мужчины, а девушка — между ними, и обе ноги её тряслись, пытаясь удержать её тело одновременно на концах обеих сторон.
Томас более не приходил, и, возможно, мы его уже никогда не встретим, так как в пабе он появляется только после тяжёлого рабочего дня, а так как это мужчина выносливый, то и ходил он туда не чаще раза в месяц.
Вильям ещё пару раз нарушил запрет Хьюго, выпив несколько бутылок эля во время работы, но въевшийся даже в стены запах спирта не дал трактирщику почуять шлейф, преследовавший отрабатывающего долг.
На этом я вас оставлю. Далее события происходят через четыре дня после их прогулки по городку. Остаётся пара дней рабства Вильяма, и он всё серьёзнее задумывается о ближайшем будущем.»
Проснувшись с желанием того, что терпеть более сегодняшнего дня он не может, Вильям, склонивший себя непременно достичь кульминации плана, решил начать подведение к завершению уже с утра и перешёл в зал, прокравшись через спальню хозяев паба, где отец и дочь, спя на кроватях, поставленных у противоположных стен, заканчивали просмотр сна, из-за чего часто переворачивались, чем настораживали мужчину. Он принялся выставлять кружки из-под столешницы на стол, протёр их от осевшей за ночь пыли и спавшей с деревянной заслонки грязи, приоткрыл бочки — всё это составляло обычную последовательность действий, выполняемых Анной после завтрака и до открытия паба, а для более пронзительного эффекта вытер столы и в заметных местах — то есть в проходах между столами — той же тряпкой, что и протирал стаканы, вымыл пол.
Довольный собой и не чувствующий усталости, Вильям желал, чтобы в ту минуту, когда он проводит тканью по полу, вошли Анна и Хьюго, но они не появились и через несколько минут ожидания. Раздражённый, Вильям, уже не скрывая своего пребывания в бодрствующем виде, распахнул дверь в спальню, в которой более чем бок, на котором лежали спящие, ничего не поменялось. Переводя глаза с отца на дочь, Вильям улыбнулся своему намерению, которое, как он посчитал, только поспособствует более лёгкому получению желаемого, и, подойдя к Анне, решил разбудить её поцелуем. Видимо, кожа девушки была настолько толста, что даже после нескольких прикосновений губ, ни одна морщинка на её лице не содрогнулась, что снова заставило Вильяма выпрямить улыбку и проскрежетать зубами, привычку последнего он завёл несколько дней назад, от любви к получавшемуся звуку и чувству резкой, мгновенно яркой боли, проходившей в ту же секунду, в которую появлялось. Но всё же момент нельзя было упустить, и сообразительный мужчина спешно возвратился в зал, откуда пришёл с перекинутой через плечо грязной тряпкой и, присев рядом с изголовьем кровати Анны, положил голову так, что только верхняя её часть задевала подушку, а правой рукой накрыл плечо девушки, закрыл глаза и сделал вид, будто спит, со временем начиная утяжелять руку.
По прошествии десяти минут Анна проснулась, от неприятного чувства боли. Сперва одним порывом она, ещё не открывая глаз, решила вскочить с кровати, но, предостерегая саму себя, осталась неподвижна и приоткрыла веки. Увидев перед собой Вильяма, она растрогалась чувствами. Мужчина, заметив её движение, сыграл пробуждение и повернул своё лицо так, что их глаза встретились, а подбородки уперлись в подушку в сантиметрах двадцати друг от друга. Безмолвное глядение продолжалось пару минут и прерывалось только на одновременные моргания.
Почувствовав покалывание в ноге, взбунтовавшихся из-за долгого пребывания в неудобном согнутом положении, Вильям ещё сильнее расширил улыбку и, убрав руку с плеча Анны, встал.
— Пойдём… я хочу тебе кое-что показать. — позвал он её, так как девушка всё ещё занимала кровать.
Анна уже хотела начать говорить, сев на кровать, но Вильям быстро нагнулся, приставил палец к её губам и осадил девушку, сказав: «Лучше не спрашивай, что это, а встань и посмотри сама.»
Ответив Вильяму улыбкой, показавшей её выстроившиеся лесенкой передние зубы, Анна схватила мужчину за руку и спустилась на пол. Введя девушку за собой в зал, Вильям горделиво показал ей на что надо обратить внимание, проведя
вытянутой рукой с повёрнутой вверх ладонью от одного конца зала до другого.
Несмотря на пол, Анна была в замешательстве, но, когда она проследила за его ладонью до конца — до барной стойки — и увидела сделанную за неё работу, была растрогана и обняла мужчину.
Упрашивая себя держаться до того момента, пока Анна сама не расцепит обвившие тело Вильяма руки, он простоял около минуты, но более терпеть не мог и уже подбирал темы разговора, которые бы отвлекли Анну от удовольствия, вызываемого объятиями, которое явно выражало её лицо, на половину занятое улыбкой, когда в заглавную дверь здания постучали, из-за чего девушка, вздрогнув, оглянулась, а для более удобного разворота Вильяма ей пришлось отпустить.
— Я открою. — вдохнув воздуха на то количество, которым позволяли наполнить себя лёгкие, сказал Вильям, резко выдохнув.
Не чувствуя боязливости, случившейся с ним несколько дней назад тоже во время неожиданного оповещения о прибытии Лиама Крэйга по утру, Вильям аккуратно отодвинул со своего пути девушку, что бы получилось у него, если бы Анна не имела несколько килограммов лишнего веса, что привело её к ранней смерти во время родов второго ребёнка, а в этом случае он лишь указал ей на то, что она должна отойти, и Анна, следуя стороне, куда направляли её его руки, отошла. За открытой дверью его приветствовал кулак возчика, который он поднёс к дереву для того, чтобы постучать ещё раз, но, не успев его остановить, ударил Вильяма по ключицам.
— Доброе утро. — не собираясь извинятся за нанесённую его сильной рукой боль, приветствовал Лиам. — Я с последней бочкой.
Не испытавший радости при виде угостившего его выпивкой возчика, вместе с таким же невесёлым Лиамом, Вильям вкатил бочонок в паб, когда Анна к этому времени успела подготовить для него место и распорядилась его установкой.
Забрав со стены глиняную бутылку и две кружки, Лиам сел за стол, а Вильям и Анна направились в спальню, так как паб вскоре должен был открыться, а они ещё не завтракали, в зал вошёл Хьюго. Ни с кем не поздоровавшись и получив от дочери уведомление о прибытии последнего бочонка, трактирщик отправил её переодеваться, а сам перешёл в последнюю комнату,