Разлад в семье Тейтов. Глава 1 (1)

  1



  20 марта. Холодное весеннее утро. Ночью прошел дождь, пробив корку снега на лужайке перед домом Тейтов. Все мокрое, и все блестит: мелкий гравий на подъездной дорожке, лед в канаве рядом с ней, голые ветки вяза за окном ванной. Солнце светит ярко и беспристрастно. Эрика Тейт спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак, и увидела этот пейзаж через кухонное окно. Эмоциональная температура Эрики в последнее время была неестественно низкой, но сейчас она поднималась на несколько градусов.

— Завтра начало весны \1\, — сказала она пятнадцатилетнему Джеффри Тейту, когда он, спотыкаясь, вошёл в кухню, застегивая на ходу рубашку.

— А что на завтрак?

— Яйца, тосты, джем...

— А сосиски?

— Нет, сегодня нет, — Эрика старалась говорить радостно.

— У нас никогда ничего нет, — пожаловался Джеффри, тяжело опускаясь на стул.

Подавив несколько возможных ответов на это замечание, Эрика поставила тарелку перед сыном и повернулась к лестнице:

— Матильда! Без двадцати восемь.

  — Я уже слышала.

  — Посмотри, какое солнце, — сказала Эрика дочери несколько минут спустя. — Завтра первый день весны.

  Матильда молчала. Эрика поставила тарелку перед Матильдой, которой через месяц будет тринадцать лет.

  — Не могу есть эту гадость. От нее толстеют.

  — Это обычный завтрак. И в любом случае, ты совсем не толстая.

  — На всем масло, жир. Все пропитано жиром.

  — Заткнись, Маффи, меня сейчас вырвет.

  И снова Эрика подавила замечание.

— Хочешь тост без масла? — спросила она тонким голосом.

  — Ладно. Только побыстрей.

  Солнце по-прежнему светило в кухню. Стоя у тостера, Эрика созерцала своих детей, которых когда-то считала самыми прекрасными существами на земле. Лохматые светлые волосы Джеффри свисали спутанными и немытыми прядями на глаза спереди и на воротник сзади. Он сгорбился над столом и чавкал, запихивая в рот яичницу. Матильда с недовольным видом пальцами отщипывала кусочки от тоста. На ней оранжевый свитер, выкрашенный разводами «батик». Свитер выглядел так, как будто на него кого-то вырвало оранжевым. Чавк, чавк...

  Чавканье становилось все громче в голове Эрики, и еще громче, как будто раздавалось из усилителя. Чавк, чавк... Нет. Звуки раздавались снаружи. Эрика подошла к окну. В поле за садом двигалось что-то желтое.

  — Эй, бульдозер вернулся, — воскликнул Джеффри.

  — А, они хотят построить еще один дом, — догадалась его сестра.

  Тон обоих этих замечаний нейтральный, даже дружелюбный, и все же они казались Эрике более грубыми и холодными, чем все, что было сказано сегодня утром.

— Вам все равно, что станет с местом, где мы живем, — крикнула она. — Как можно быть такими равнодушными, такими эгоистами? Вам все равно, вас ничто не волнует!

  Дети Эрики продолжали жевать. Очевидно, их ничто не волновало, им было все равно.

  Чавк, чавк... Стрелки часов, висящих над раковиной, приближались к восьми. Джеффри и Матильда надели куртки, взяли книги и ушли, чтобы успеть на школьный автобус. Эрика, одна в кухне, налила себе чашку кофе, положила на чистую тарелку тост, намазанный маслом, от которого отказалась Матильда, и села за стол. Она потянулась к сахарнице, но остановилась на полпути. Положила голову на стол, на котором остались лужицы молока и вишневого джема, и горько заплакала. Слезы текли по ее тонким, слегка усталым, нежным чертам лица и падали на ее жесткие темные волосы.

  Ее никто не слышал. Ее друг и муж Брайан Тейт сейчас читал лекции по внешней политике в Дартмутском колледже \2\. Если бы он был здесь, думала она, он бы понял, почему она кричала на детей, и не винил бы ее (как он иногда делал в последнее время) за то, что она не справлялась с ними. Он бы выслушал ее, посочувствовал ей и утешил — возможно даже, вернувшись в постель. В последнее время Тейты стали заниматься любовью и беседовать в будние дни по утрам перед тем, как Брайан отправлялся в университет. Вечерами всегда была опасность, что их услышат дети — сначала неосторожное восклицание из гостиной, затем стук и скрип мебели из спальни.

  Когда-то Эрике нравилась акустическая проницаемость этого старого дома, потому что она всегда могла услышать Маффи или Джеффо, если они вдруг проснутся ночью. А сейчас они с Брайаном не смели по ночам ни плакать, ни смеяться. Вот они начнут разговор в темноте, в пижамах.

— Они опять грубили сегодня, — вздохнет Эрика.

— Этот осел Макгрудер, мой аспирант, знаешь, что он сделал... — начнет Брайан.

Потом наверху заскрипит пол, и он замолчит и уберет руку с ее груди.

— Мы живем в одном доме, спим в одной постели и никогда не бываем вместе, наедине друг с другом, — прошептала однажды Эрика.

  Но сейчас было восемь часов пятнадцать минут. Брайан в Гановере, штат Нью-Гэмпшир, а она сидела, положив голову на кухонный стол, и плакала, пытаясь понять свою ситуацию. Что случилось? Эрика — мягкая, разумная, уравновешенная женщина, не склонная к бурным чувствам. По крайней мере, до сих пор она была такой. Она не могла припомнить, чтобы за всю ее жизнь ей кто-то не нравился так сильно, как сейчас иногда не нравятся Джеффри и Матильда. Во втором классе она недолго ненавидела грузную девочку по имени Рита, задиравшую ее, а на первом курсе колледжа парнишку, сопевшего и носившего пожелтевшие нейлоновые рубашки, который следовал за ней повсюду, прося прийти к нему на свидание. Абстрактно она ненавидела Гитлера, Джозефа Маккарти \3\, Ли Харви Освальда \4\ и т. д., но никогда кого-то, с кем ей приходилось жить и кого она должна была любить — и горячо любила в течение многих лет.

  Когда-то они были счастливой семьей, думает Эрика. Джеффри и Матильда были красивыми, здоровыми младенцами, очаровательными малышами, умными, живыми, любящими детьми. Это доказывают альбомы с фотографиями, папки с их рисунками, сочинениями и табелями успеваемости. А потом, в прошлом году, когда Джеффри исполнилось четырнадцать, а Матильде двенадцать, они начали меняться: стали грубыми, эгоистичными, наглыми и противными. Это похоже на кошмарный сон, в котором Эрика держала бы пансион и ее любимые дети превращались бы в ужасных жильцов — жильцов, не плативших за комнаты и которых нельзя было выселить. 

  Джеффри и Матильда были ужасны дома и вне дома, в компании и поодиночке, утром, днем и вечером.

  Но самые худшие моменты для Эрики бывали ночью, когда они спали. Она шла в спальню, чтобы закрыть окно от ветра и дождя или убедиться, что дети укрыты одеялами. В свете, просачивающемся из коридора, можно было снова узнать детские черты, которые она так хорошо помнила, под грубыми, прыщавыми масками. Ее дорогие Маффи и Джеффо все еще находились там, где-то внутри чудовищных жильцов, завладевших их умами и телами, как в одной из научно-фантастических книжек, любимых Джеффри.

  Однажды ветреным вечером, не так давно, Эрика вернулась в постель и спросила Брайана, не попытаться ли им завести еще одного ребенка, пока они не слишком старые. Но Брайан ответил, что они уже слишком старые. Если бы они зачали ребенка сейчас, то Брайан бы уже вышел на пенсию, когда ребенок закончит колледж. А еще они должны помнить о проблеме народонаселения. Он не стал упоминать, во что превратились уже родившиеся у них дети, и это было к лучшему, потому что Эрика, вероятно, воскликнула бы:

— Да, но до того, как это произойдет, у нас будет по крайней мере двенадцать счастливых лет.

  Хотя их дети были в одинаковой степени ужасны, они были ужасны несколько по-разному. Джеффри угрюмый, беспокойный и временами вспыльчивый. Матильда угрюмая, ленивая и временами лживая. Джеффри одержим изобретениями и космосом, Матильда — одеждой и поп-музыкой. Матильда взбаламошна и расточительна, Джеффри скуп и мелочен. Джеффри все еще хорошо учился в школе, тогда как оценки его сестры были безнадежны. С другой стороны, Матильда, как правило, намного аккуратнее, чем Джеффри.

  Эрика знала и помнила, что Джеффри и Матильда когда-то любили ее. Они любили Брайана. Теперь они совершенно очевидно не любили своих родителей. Они также не любили друг друга: они постоянно ссорились и придирались друг к другу.

  Хуже всего, что это Эрика виновата в том, что дети такие. Все авторитеты, все писатели писали об этом. В своем невинном прошлом Эрика и Брайан обвиняли своих родителей в собственных недостатках, при этом ставя себе в заслугу свои собственные достижения. Они осуждали характер знакомых, чьи дети не были такими милыми, как Маффи и Джеффо. Но так поступали все. Если у вас неприятные родители, то это извиняет ваши недостатки, а если у вас неприятные дети, то это подчеркивает ваши недостатки. Родители могут и не выглядеть особенно виноватыми, внешне они могут казаться умными, добрыми и обаятельными людьми, но внутри них — мистер и миссис Хайд \5\.

  К тому же все авторы сходились на том, что миссис Хайд  хуже или, по крайней мере, более виновная. Отец, возможно, и избежит обвинений в чудовищности своих детей —  мать никогда. В конце концов, дети были в ее «зоне влияния», если использовать термин Брайана. Будучи поклонником ранних работ Джорджа Кеннана \6\, он долгое время придерживался доктрины о раздельных сферах влияния, как в государственных, так и в домашних делах. Он приписывал успех их брака отчасти этой доктрине. Брайан мог бы консультировать Эрику по важным политическим решениям, но обычно не ставил под сомнение ее управление домом, да и она никогда не пыталась вмешиваться в его профессиональную жизнь. Если он потеряет работу (что никогда не было очень вероятным, а теперь стало невозможным, поскольку у него постоянная работа в университете, с которой не могут уволить), то это будет его вина. Если дети становились неуправляемыми, то вина была ее.

  Тот факт, что до прошлого года с ними все было в порядке, не был оправданием. Эрика читала много литературы на эту тему и знает, что этому есть несколько неприятных объяснений. Только на прошлой неделе она наткнулась на статью о том, что женщины, выходящие замуж за мужчин старше их, хотят оставаться детьми. (Брайану сейчас сорок шесть, он на семь лет старше Эрики). В статье отмечалось, что такие женщины, как правило, идентифицируют себя со своими детьми и очень тесно, «даже симбиотически», связаны с ними.  Автор статьи, вероятно, сказал бы, что Джеффри и Матильда сейчас изо всех сил пытаются вырваться из симбиотических отношений. Другие эксперты утверждали бы, что Эрика околдовала их из злобы и зависти к их юности, энергии и «развивающейся сексуальности», а третьи настаивали бы, что дети служат для выражения подавленных антисоциальных влечений, испытываемых ею и Брайаном. Любой из этих экспертов может быть прав. А может быть, все они правы. Эрика не осознавала в себе этих мотивов, но это ничего не доказывало. Ведь это были бессознательные мотивы.

  Сейчас она вполне осознанно не любила своих детей, и одного этого было достаточно, чтобы отравить их духовно, морально и эмоционально. Она не любила их за то, что они были такими, какие были сейчас, и за то, что они превратили ее саму в полную ненависти, невротическую и виноватую женщину. Ибо, если бы правда была известна, такова была бы ее репутация в мире: полная ненависти, невротическая и виноватая.