Повороты жизни

Александра Павловна, услышав слово «уезжать», медленно опустилась на табуретку.
Она относилась к тому типу людей, которых, что называется, было сложно «выбить из колеи». Из закончившей в свое время всего четыре класса гимназии Шурочки вышла отменная хозяйка. Весь дом держался на ней. Наметанным глазом она видела то, что ускользало от взгляда мужа, который днем сидел в кабинете с книгами, а вечером спускался в лабораторию, которую сам же и оборудовал. Химик по образованию, он работал на нефтеперерабатывающем заводе и приносил домой неплохие деньги. Но от ведения домашнего хозяйства мужчина был далёк, поэтому всё поручал сноровистой и бойкой супруге. Та, несмотря на то, что сама на базар не ходила, знала цены на весь предлагаемый товар. Моментально видела, если управляющий пытался обмануть её или мужа, называя заоблачные цены на ткань, бакалейные товары и даже древесину. Безошибочно определяла, если в праздничном пироге было меньшее количество муки, чем полагается. И если нянька, которую взяли недавно вместо уехавшей на родину гувернерши-француженки, плохо следила за детьми во время прогулки, выражала свое недовольство, не успевала та перешагнуть порог дома.

Она умела хорошо готовить, поэтому когда барыня  появлялась на кухне, повар и его помощники знали: всё должно лежать на своих местах. Посуда должна быть отчищена до блеска, и не дай Бог Александра Павловна увидит белый след от муки около мешка или просыпанные в чулане зёрна гречихи! Тогда уже было несдобровать всем. А наведывалась хозяйка на кухню без предупреждения, поэтому слуги знали, что порядок должен поддерживаться безукоризненный. 
Но, несмотря на то, что барыня была строгой, она всегда отмечала тех, кто хорошо выполнял свои обязанности. Так, например, она щедрой рукой вложила в карман извозчика Петра двадцать пять золотых рублей. Его супруга с недавних пор страдала от боли в ногах, и Александра Павловна знала, что деньги Петру нужны как никому другому из прислуги.
- За честность, Петруша, - произнесла она, когда тот уставился на неё с немым вопросом на лице. И повторила: «За честность».
Это была правда. Незлобивый по характеру Петр, был далеко не простаком в таком, казалось бы, немудреном деле, как уход за лошадьми и выезд по выходным дням в город или в Артёмовские луга. И товарищем он был хоть куда – лишнего не болтал, сам трудился и другим подавал пример.
Когда его напарник, молодой парень по имени Нифонт запивал, Петр никогда не бегал жаловаться господам. Он прятал Нифонта в сарае, закидывал его соломой и выезжал на двуколке сам. На вопросы Александры Павловны, почему на козлах снова восседает он, а не второй кучер, Петр уклончиво отвечал, что ему и самому приятно проехаться в компании господ и поиграть на природе с Тамарой и Кирочкой.
Он ни разу не купил лошадям соломы или сена по завышенной цене. Прекрасно зная, что почем, Петр делал так, чтобы деньги, которые просили продавцы, были отданы не за что попало, а за качественный товар. Поэтому в стойле всегда пахло свежим сеном, а лошади были сыты и ухожены.
Если бы со слуг и с управляющего спрашивал только Борис Владимирович, его карман давно бы отощал. По натуре он был крайне непрактичным человеком. Привыкший с детства во всём полагаться на маменьку да на «дядьку», который до пятнадцати лет зашнуровывал и завязывал ботинки молодому барину, он так и остался несведущим во многих житейских вопросах. Нет, ботинки он, слава Богу, застегивать научился и даже воду из колодца знал, как набирать, хоть и не барское дело это было. Но, женившись, он все бытовые вопросы негласно передал Шурочке, полагая, что дело мужчины – снабжать семью деньгами, а не углубляться в решение вопросов, сколько стоит ведро картошки, и почему это на кухню надо ежемесячно покупать по большой голове сахара. Сколько весила эта самая голова, он, и тем более, не имел никакого понятия. Поэтому прислуга, которая знала, что барина можно «надуть»,  прекрасно понимала, что с барыней такие штуки не пройдут. Она была хоть и справедливой, но очень строгой.

Теперь же строгая Шурочка сидела на табуретке и растерянно посматривала на мужа, который, возможно, впервые в жизни, говорил с ней решительно и даже немного властно.
‒ Уезжайте, ‒ повторил он несколько раз. ‒ Не в доброе время живем. Вчера серебряные ложки на крупу обменяли, и что это? На два дня? Что завтра понесём нечистым на руку торгашам?
Шурочка, которая всё это время продолжала беззвучно сидеть, про себя удивилась: откуда её супруг может знать, честен ли торговый люд или нет. Но спорить было некогда и не о чем. Она понимала, что муж прав: ещё немного – и они останутся без хлеба. Сам Борис Владимирович получал заводской паек, но он был рассчитан только на одного человека. А кашу и жидкий суп, что полагались ему в обед на заводе, выносить за ворота запрещалось. Да и дело ли: главный химик завода носит в ведерке рыбный суп через охранный пост! Засмеют ведь. Но даже если не засмеют, Борис не будет этим заниматься. И что толку в крошечной порции, которую он принёс бы домой? На что  её бы хватило? Нет, муж прав. Надо уезжать.
И они уехали.

Новое их место жительства называлось Камбаркой. Они долго плыли на пароходе. Более спокойная Кира во время пути не донимала мать ненужными вопросами, словно понимала, что они не по собственной воле уехали от папы. Но Тамарочка проявляла свой озорной характер всю дорогу. «А зачем? А куда? А когда мы теперь вернемся и я смогу снова играть с лошадками? ‒ как горох сыпалось из неё.
Александра Павловна зорко следила, чтобы Тамарочка не подбегала к решеткам на палубе. Она понимала, что железные и деревянные  заграждения не позволят ребёнку упасть в воду, и, тем не менее, она боялась. Боялась за детей. Боялась за оставленного дома мужа. Боялась неизвестности, в которую они ехали. Весь пароход, казалось, тоже пребывал в замешательстве и страхе. Многие ехали большими семьями, в которых было пять-шесть детей. Ехали старики, рабочий люд, господа, студенты... Всех собрал пароход, который увозил людей подальше от центра России. И ехали все только с одной мыслью: спастись от голода.
По реке шли долгих две недели. Когда под ногами оказалась земля, они с непривычки ступали по ней осторожно, пытаясь удержаться на ногах, хотя качка уже была позади.
‒ Мы приехали? – только и спросила Кира, вечно занятая своими мыслями.
‒ Да, детка, ‒ ответила Александра Павловна, ‒ пароход наш пойдёт дальше, а мы останемся здесь.
‒ Не хочу, не хочу, ‒ тот час запротестовала Тамарочка и затопала ножками в знак того, что она не согласна с матерью. – Не хочу оставаться здесь, хочу опять на пароход!
Александра Павловна ничего не ответила. Она взяла младшую дочку за руку, велела не отставать старшей и стала подниматься в горку.
Почему они поехали именно сюда – сложно было сказать. Всегда уверенная в своих действиях, Александра Павловна, растерялась первый раз в жизни.
«Уезжайте. Не мешкайте, уезжайте!» ‒ всё ещё стоял в ушах голос мужа. Но куда уезжать?
На пассажирском корабле, который направлялся в сторону Урала, она выяснила, что ехать надо в Пермскую губернию, куда разруха и голод не добрались. Все время, которое она провела с детьми на пароходе, она чутко прислушивалась, кто и куда направляется из Поволжья. Несколько раз её до её ушей донеслось название населенного пункта «Камбарка», и она практически спонтанно приняла решение выйти именно там.
‒ Какая разница, где остановиться? – грустно думала Александра Павловна, поглаживая сонную Тамарочку и поправляя одеяло уснувшей среди мешков с вещами Кире, – всё равно мы не знаем, куда едем. Остановимся в Камбарке. Значит, так Богу угодно.

В Камбарке оказалось не так плохо, как ей нарисовало воображение. Там была больница, при которой Александре Павловне сразу предложили место сестры милосердия.
- Да что же это? Да как же это? – растерялась она, выслушав сухопарого старичка – главного доктора, которого она про себя окрестила «профессором», ‒  я ведь даже уколы делать не умею. И клизьму не поставлю.
Старенький врач, услышав произнесенное «клизьма», улыбнулся: «Тоже, значит, с Волги-матушки пожаловали?»
‒ С неё, - устало отозвалась Александра Павловна, - от голода уехала с детьми. И, понурившись, добавила: «Что оставалось делать?»
‒ Голубушка, да что вы так отчаиваетесь? – доктор положил ей на плечо худощавую руку, ‒ всё образуется. Клизмы здесь найдётся, кому ставить. А вы будете только помогать. Относитесь, самое главное, к тем, кого привозят, с добром и лаской. А остальное само приложится.
На следующий день Александре Павловне выдали фартук, на котором был пришит большой красный крест, и её работа сестры милосердия началась. Денег в Камбарке не платили, зато каждый день выдавали по буханке мягкого как пух хлеба. Поскольку их было трое – им полагалось три буханки. Это казалось настоящим счастьем, и поначалу приезжие отказывались в него верить. Александра Павловна была довольна: пусть им давали только хлеб – а по воскресным дням ещё и небольшой шарик сливочного масла – это уже был не голод. Конечно, все три буханки они не осиливали, поэтому оставшийся хлеб Александра Павловна аккуратно резала на ровные куски, высушивала и складывала с нитяной мешочек. «Вдруг, не ровен час, опять настанут голодные дни?» ‒ боялась она. – «А тут у нас запас растёт».

Все дни она пропадала в больнице.
Поступающие делились на две категории: «тяжёлые» и «ходячие». Первые поступали, в основном, с полей сражений – Первая мировая война ещё не закончилась. Вторые, если это, конечно, были не глубокие старики, были жертвами голода. Иногда Александра Павловна удивлялась, как они вообще сумели добраться до Урала.
Её, молодую и расторопную, приметили сразу и звали так же, как дома называл муж – Шурочкой.
«Клизьмы» ей и, правда, ставить не пришлось, но работы и без них было много: следить за чистотой постельного и нательного белья, помогать кормить раненых, раздавать утром и вечером градусники, привозить воду из ближайшего водоема – все эти обязанности лежали на ней с первых дней работы в местной больнице.
Как-то в один день привезли двух военных: мужчину сорока двух лет в чине подпрапорщика и молодого солдата, почти мальчика, который отправился на войну со студенческой скамьи. Паренька Александре Павловне было особенно жалко. Он постоянно кричал, потому что его донимали сильные головные боли.
- Контуженый, - вздыхала её напарница Дуняша, - такой молодой и уже головой повредился.
О санитарной авиации в те годы пока ещё не знали, поэтому Александра Павловна, которая догадалась, что юношу доставили, как и их, пароходом, удивлялась: как он вообще пережил такую длинную дорогу? Она не знала, что умерших раненых не хоронили, а сбрасывали в воду прямо по ходу движения судов – часто приставать пароход не мог: живых бы довести! Паренёк прожил ещё двое суток и умер. А