Кружева

уме. Ни с кем-то. Одна. Так и сказала:
–Это ад. Я домой. Там голодно, но там я могу ходить когда хочу.
Пропала. Удачно ли? Сгинула ли?.. это иной раз занимало Клодин Эрне, пока она переставляла иголки по узору, оплетая их нитью, но теперь, в слепоте, перестало. Сбежала и сбежала, чёрт с ней. Сама Клодин пропадает.
***
Как назло – у Клодин талант. К тонким длинным пальцам прилагается ещё хватка и природная ловкость. Как назло, она быстро учится, и, хотя обещает себе, что не будет лучшей, обещания не сдерживает. Уж очень хвалит госпожа Пажо, очень уж блестящее будущее прочит, говорит и про знакомства с графинями, и про визиты к самой королеве…
–В этом сезоне в моде чёрный, – вздыхает госпожа Пажо. Она родом из времени, когда кружева были белые и только. а теперь? Ей это не нравится. Но за это платят. К тому же – не ей плести ведь. Свой заработок она имеет, а своё здоровье уже не губит. Хватит! Пусть трудятся эти девочки.
Замечает Клодин иной раз что исчезнет одна-другая кружевница. То гуще их в мастерской, то свободно. Но ничего. Это ей не важно тогда было. Привыкают к работе пальцы, привыкает спина. Ей, как лучшей, разрешено вставать чуть чаще, но она и сама увлекается работой как-то вдруг, уходит в мысли, в мысли о доме, о маме и папе, о сестрах, да пропускает дозволенное.
Госпожа Пажо, впрочем, обещает, что нынче осенью позволит Клодин навестить родителей. Обещает даже ссудить поездку.
Осенью же вдруг падает продажа кружев. Госпожа Пажо вздыхает, просит потянуть до весны. Весной заболевает одна из постоянных клиенток…
Тянется, тянется время. Клодин замечает, как похожи эти обещанные поездки на обещанные кружевницам встречи со знатными дамами, которые так хотели познакомиться с мастерицей, но, вот беда ¬– то больны, то дела не очень, то в отъезде…
Понимает и перестаёт надеяться. В её сердце что-то навсегда умирает. Руки плетут и плетут, разум тускнеет.
Их не учат ничему, кроме кружевного мастерства. Им не дают ничего, кроме кружевного мастерства. У них нет книг, и даже Библии, чтобы научиться самой. У них нет выходных, чтобы не лезла крамольная мысль свободы. Госпожа Пажо же исправно изо дня в день вбивает им другое:
–Благодаря мне вы сможете добиться большего.
Она ловко плетёт слова. Точно кружево кладёт на правду. Стучат иголки. Стучат крючки. Шелестит кружево.
–Вы должны трудиться, и тогда у вас будет всё.
Кружево слов, кружево жизней, кружево, выползающее меж тонких умелых пальцев. Вся жизнь Клодин Эрне – кружево. В сердце уже не больно о доме. В сердце уже пусто. в уме кружево. Вокруг кружево. Ничего, кроме кружева.
–Можете сделать что-нибудь для себя, – позволяет госпожа Пажо лучшим кружевницам в Сочельник. Девушки переглядываются. Среди них и Клодин. Сделать для себя – это, конечно, о кружеве…
На которое они не могут уже смотреть. Тем более – носить?!
Не сговариваясь, девушки садятся за работу. Для себя – это непонятно. Для клиента – понятно. На заказ – понятно.
В городе бал – кружевницы работают до глубокой ночи.
В городе приём – бешено стучат иголки. И сушит, сушит глаза и ломит снова спину. Есть такое, к чему никак нельзя привыкнуть. Но кружевницы молчат. Они как-то даже рады, что большой мир, который им, похоже, не дано будет узнать, хоть как-то вспоминает о них.
***
За Клодин Эрне закрывается дверь. Это она ещё угадывает. Но толку? Кругом тела. Это она чувствует. Тепло потому что. И ещё – горько.
–Ты будешь жить здесь, – шепчет госпожа Пажо, беря руку четырнадцатилетней Клодин и ведя её куда-то среди смутных теней…
Госпожа Пажо благодетельна. Она не выгоняет Клодин Эрне, выпавшую из нужности, на улицу. Она приводит её в убогий дом, созданный для таких ослепших кружевниц. Здесь со временем подбирается какая-то лёгкая работа, не требующая от безграмотных и ослепших девушек какого-либо усилия. Например, двенадцатилетняя кружевница Эрма моет посуду. Она приловчилась. А вот пятнадцатилетняя Хэндра пошла дальше – её нагружают ещё зрячие (хоть немного) дешёвыми остатками кружев и отправляют по городской площади.
Госпожа Пажо заботится о них. Правда, так как прибыль они больше не приносят, забота её бледнеет. Здесь подаётся холодная каша. Здесь не бывает хлеба. И здесь не бывает курицы.
Но и на каше можно было бы жить, если было бы хоть ради чего. А так – почти полная темень в глазах, беспросветные годы.
Впрочем, почему-то госпожа Пажо замечает, что юные девушки, попавшие сюда, не живут долго. Кто-то уходит в попрошайки и теряется. А кто-то, даже будучи в юном возрасте и в расцвете лет, неожиданно умирает.
Ей не дано понять сердцем, что такое горе.
Она не знает что здесь уже не плачут. Здесь воют. И нельзя понять даже кто. И сложно найти, только если ползти на звук, кого утешить.
Это место дожития. Клодин лежит здесь, одна из многих, и не знает как докатилась до этого. Всё ведь было нормально. Ну сушило глаза – так это у каждой кружевницы! Но не каждая слепнет. Потом мушки какие-то перед глазами. Так то от духоты наверное. Потом как тень и Клодин попортила кружевной узор, чем вызвала разочарование госпожи Пажо.
А затем? Как же это? Просто краски стали не чёткими. Сбились руки. Раз и опять. И снова.
–Кажется, я больна, – сказала Клодин госпоже Пажо.
–Доктора ныне стоят дорого,– заметила госпожа Пажо, но вызвала его, рассудив, что вообще-то можно и побаловать немного одну из лучших кружевниц своей мастерской.
Доктор сказал откровенно:
–если продолжит в том же духе, ослепнет.
Сказал он это самой госпоже Пажо в отсутствие Клодин.
–Ей нужен отдых? – предположила госпожа Пажо и прикинула про себя, сколько она готова подождать.
–Ей нужно отказаться от этого! – возразили ей.
Этого госпожа Пажо уже снести не могла. Из Клодин Эрне, очевидно, вышла хорошая кружевница. Но хорошая кружевница и ценная кружевами, а не отлёжкой и отлыниванием. Госпожа Пажо решила, что хоть какие-то остатки, но получит от Клодин. А потом к тем, кому не повезло. Это будет выгодней, чем сейчас отстранять девчонку и отпускать её.
–да и куда ей деваться? – рассуждала госпожа Пажо, – к родителям? Она там не будет нужна больная. Она и здоровая там не очень-то была нужна!
На вопрос Клодин о том, что с ней, госпожа Пажо ответила:
–Тебе надо просто чаще отрываться от работы. Через каждые четверть часа-полчаса.
Клодин поверила. А теперь она лежала на соломенном тюфяке в забытьи и безысходности. Лежала и вспоминала маму, уверенную в том, что дочь их если не спасёт семейство из нищеты, то сама уж точно вылезет; отца, замученного работой; сестёр…
Вспоминала тех, кого видела здесь в мастерской из девочек и девушек. Вспоминала обеды – хоть и простые, но сытные. Как же они отличались от сегодняшних!
Её пальцы, неподвластные болезни и памяти, шевелились. Как будто бы с воспоминаниями Клодин плела и кружево. Кружево жизни, кружево событий. Её кружево, за которое и монетки ломаной никто не даст. Кружево, которое ничего не стоит.
Кто-то тихо плакал недалеко от неё, но Клодин не замечала этого. Как и мерный перестук иголок, так и этот тихий плач стал несыгранной на площади музыкой жизни, о которой большой мир не знал.
Раз-два…Мари умерла. Три-четыре, Поль ушла в швеи. Пять-шесть, Тереза ослепла…
Пальцы шевелятся, а глаза недвижимы. К чему им движение? Темнота, темнота подступает. Клодин закрывает глаза, её пальцы ещё шевелятся, переплетая события её жизни в невидимое ненужное кружево. Но толку? Его не продать. И ничего уже не сделать.
Остаётся только нищета, забытье, полуголодное состояние, какая-нибудь убогая работа, прозябание и тоскливая смерть.
Кружево жизни, кружево смерти. так сложилось. Таковы обстоятельства, которые Клодин никому не сможет предъявить как обвинение.
Клодин Эрне не улыбалась уже около семи лет. это не было её выбором. Просто большую часть из этих лет улыбаться было нечему. Поначалу ещё можно было улыбнуться на похвалу от госпожи Пажо, но потом работа, работа…
А теперь безысходность. И теперь Клодин Эрне улыбнулась бы только своей смерти.