Потерянное счастье.

Пашка, Пашка, добрая душа, упокойся с миром, пусть земля тебе будет пухом!

Бросив комочек земли на крышку гроба, Люба отошла от могилы, подняла голову. Непроглядное своей серостью небо, запутавшееся в чёрно – синих ветках деревьев и тишина кладбища, придавали не реальность и трагизм происходящего. Покатились слёзы.

На прощании были только; Пашкина тётка, приехавшая из деревни, да два дружка – пьяницы, озябшие, и стоящие в ожидании заветной чарки. Двое бравых работника кладбища, с ловкой быстротой закапывали могилу. Повалил мартовский снег, хлопья мгновенно преобразили всю округу, покрывая белым саваном тишину погоста. Тётка, стала раскладывать на столике провиант, приободрившись, кореша стали суетливо ей помогать, расставляя снедь, извлекаемую из её сумок. Люба подошла и взяла стакан, предназначенный одному из  дружков, и одним махом, как будто воду, выпила. Тот только успел спантомировать губами, провожая взглядом происходящее священнодействие. Люба, ни с кем не попрощавшись, пошла.

На выходе из ворот, её догнала тётка - Зинаида Фёдоровна, - Люба, постой, поговорить надо. Ты домой? Поехали вместе. Шум города возвращал в реальную действительность.

Жили они по соседству, в красивейшем доме эпохи Социалистического классицизма, с причудливой вязью геральдических орнаментов со звёздами,  серпом и молотом пущенных по антаблементу, или как ещё стали говорить - Сталинского ампира, в одном подъезде. Сказать, что дружили? Вряд ли. Хотя и учились в одной школе и в одном классе. Паша, вечно таскающий домой какую нибудь бесхозную  живность, в очередной раз, оказывался за дверью, со своей добычей, с напутствием нести обратно, туда, где взял. У Любы были совершенно другие интересы и отсутствие свободного времени. Всю неделю, после школы, она ездила в музыкалку, а по выходным ходила к репетиторше французского языка. Родители их, правда, дружили, по-соседски. Жили они на самом верхнем этаже, где родители Паши, архитекторы, занимали просторные апартаменты с витринными окнами в крыше.

Непоседливые родители Паши, энтузиасты походов и покорители вершин, все отпуска и выходные посвящали любимому занятию. Пока их не настигла трагическая случайность в горах Дыхтау. Пашка на тот момент, студент художественного училища, остался на попечительстве бездетной и вдовствующей тётки. Той, на время пришлось переехать в город, но живность, оставленная под присмотром её деревенских соседей, не давала ей покоя торчать без дела в городе, и она только время от времени, набегами, посещала Пашу. 

Было время, когда в их дворе – колодце, было всего две машины - инвалидка, ветерана войны, дяди Гриши, похожая на зелёного лягушонка, в которой он постоянно по двору катал местную ребятню, и ещё, их серая Волга. Отец  Любы, конструктор закрытого оборонного предприятия, вечно пропадавший в командировках, по приезду всегда устраивал праздники. Тяжёлые ожидания отца, в полной мере, были им компенсированы той любовью и заботой о жене и дочке, с какой может только дарить любящий муж и отец. Люба его отождествляла с появлением Деда Мороза. Это всегда была куча полезных, модных, дефицитных и вкусных подарков, все дни его коротких отпусков, были расписаны культурной программой, то это посещение театров, то походы в кино, а то и просто на каток, где он превращался в сущего ребёнка, то догоняющего, то убегающего от своих девчонок. В эти дни, Люба, была самым счастливым ребёнком  на всём белом свете. Перед сном заходила в спальню родителей, что бы вдоволь наобниматься с ними, и подарить им свою любовь.

Трагедия, которая произошла, перевернула всю её жизнь. В очередной командировке, погиб отец. В доме воцарилась скорбящая пустота. Мать, всецело безгранично растворённая в любви и заботе мужа, стала таять на глазах. Люба как могла её поддерживала. Ушла мама тихо, просто сгорела от скорби. Время притупило боль потерь, и в её характере появились стальные нотки эгоцентризма.

На тот момент Люба уже работала в школе, преподавателем французского. Личная жизнь не клеилась. Конечно, как тут и с кем склеишь, когда в её жизни всегда стоял идеал отца. Изначально, будучи стройной, красивой девушкой, со временем были природой завершены не поддельным, аристократическим образом, и не только внешне. Холодность и некая отчуждённость от реальности не то чтоб отпугивала окружающих, но в какой - то мере ставила их на место.

Она понимала всё это в себе, и даже как то пробовала сбавить обороты. Ну, в крайнем случае, всё же в моих руках, а работать над ошибками, ежели будут таковы, то можно и вместе, главное, наверное, что бы материал качественный изначально был. Оставалось только за малым, найти более подходящее под категорию её представления.

В школе, где царил матриархальный коллектив, отпадал сразу, если не брать во внимание физрука, с лысиной как у ксёндза, возомнившего себя Ален Делоном, волокитой за каждой более - менее понравившейся ему особой. Ужасно пакостной личностью, из - за которого пришлось уволиться. Знаки внимания его были не двусмысленны, и как - то обнаглев, пытался даже облапать, за что с ходу был награждён пощёчиной от всей души. Ходить дальше в школу, Люба уже не смогла, не могла видеть этого пакостника.

По протекции одной знакомой, как то встретилась ещё с одним персонажем. Уж как та его нахваливала – Венька обеспеченный, работает главным менеджером в крупной компании, весёлый, эрудированный, ну просто душка. В назначенном месте в кафе они и встретились. Тот представился, - Вениамин. Люба, чуть не прыснула от услышанного, как это было произнесено, с торжественным достоинством. Что это я раньше - то не подумала, что Веня, это Ввввениаминнн!!! Протянув ему свою руку, почувствовала безвольную податливую мягкость его ладони. А розовая рубашка довершала  его образ. Пухленький животик так же подходил к этому колеру сорочки. Ну, раз пришла сама, надо этот сироп до конца испить. После его разговоров о значении менеджмента в мировом масштабе, вперемежку с безмерным количеством поедания эклеров, было представлено ещё одно любопытнейшее действо. Не, что иное, как сверка на калькуляторе телефона, принесённого чека и цен в меню. Такого Люба уже не смогла вытерпеть, просто встала и пошла, хотелось скорей домой, забраться в ванну с пеной, смыть и забыть всю эту мерзкую патоку.

Случилась и настоящая любовь в её жизни. Подыскивая работу переводами, в редакции одного известного журнала, в первый день своего знакомства, обратила внимание на главного редактора. Ещё не видя того, а, только услышав его голос за приоткрытой дверью, как то сразу прониклась вниманием, к его баритону и манере спокойного, уверенного общения с персоналом. Как то это подкупило и невольно заставило её уже нарисовать и внешний облик.  Увиденное, превзошло ожидаемого. Сказать, что он красив, было мало. Слегка посеребрённые виски ещё на молодом лице, подчёркивали какую – то жизненную опытность и надёжность. Люба даже где то находила портретную схожесть с её отцом. Ну и завертелось, закружилось Любино счастье. Встречи были сказочные, и каждый раз как в первый. Но, он был женат. Ну, и что думала Люба, сейчас - то он со мной, и нам хорошо от того что мы получаем друг от друга несказанное удовольствие. Всё бы может так и продолжалось бы, пока Люба, совершенно случайно не увидела его с дочкой. Всё оборвалось в её душе, когда она видела с какой заботой, тот шёл и разговаривал с ней, а девочка льнула к своему папе.  Люба вспомнила себя в детстве. В душе оборвались последние нити связующие с этим человеком. Вот было счастье, да ворованное. Нет, конечно, не хочу, и не буду ломать жизнь ни ему, и уж конечно ни этой девочке.

Теперь Люба сидела в мастерской Паши, разглядывала его работы. – Зинаида Фёдоровна, когда он столько успел сделать? А а а, он в последнее время, вообще что не выходил из дома, приеду привезу ему харчей, а он всё малюет и малюет. Когда то Павел подавал неплохие надежды, было даже несколько персоналок, Люба даже как то ходила на выставки. С каким - то умилением, вспомнилось то, как в детстве, Пашка дразнил её жирафом, так без злобы, а та в ответ, Пашка – промокашка. И на стене у её двери появлялись смешные рожицы на длинной шее, которые она потом тщательно забеливала. Паша по молодости, жил на всю свою катушку, постоянные его запои, вечные андеграундовские кутежи,  привели его в лечебницу. Вышел от туда, он уже совсем другим, осунувшимся, притихшим, постаревшим. Таким его и увидела Люба, когда её сердце было в разбитом состоянии. Паша сидел на скамеечке у подъезда и с руки кормил, какого - то приблудного пса. – Здравствуй Паша. Тот поднял на неё свои грустные глаза. – Можно присесть с тобой? – Ну, конечно, Любаша. – Паша, скажи, а счастье вообще есть? Пашка отвёл свой взгляд, куда - то вдаль, помолчав какое - то время сказал, - Конечно, есть. – А в чём, оно Паша? – Наверное, в работе, творчестве, в том, что есть в тебе. – Счастливый ты человек, Пашка! Люба встала и пошла к подъезду. Пашка не оборачиваясь на неё, трепал пса за ухо.

- Зинаида Фёдоровна, можно я на память возьму одну из работ? – Ой, милая, да хоть все их забери, куда они мне. Знаешь их, сколько у меня уже дома висит. Люба подошла к портрету, надо же, как на меня похоже, подумала она. Прижав к груди картину, спускалась к себе. На лестничном проёме, жалобно мяучило мокрое, вислоухое существо. – Бог ты мой, как ты тут очутился то? Как промок то, бедолага, прямо промокашка какой то. Взяла его на руки, - Ну, что Промокашка - Пашка, пойдёшь ко мне жить?