Мария

Эдвайка ей говорит. Запоминает да повторяет – ошибиться нельзя.
–Придёт он к тебе ещё трижды, таков закон – по визиту на каждую сторону их  поганого царства. С наступлением темноты придёт. Ты не спи – бодрствуй до его прихода. А как уйдёт – сейчас же спать и с головой под одеяло.
Мария кивает – под одеяло, да. Это одеяло сам Казмир из столицы привёз. В последнее своё лето. Она ещё ругалась тогда – чего привёз? Зима не на носу. А он отмахивался, мол, теплее будет, и к зиме загодя готовиться надо.
Эдвайка тихо учит её. Голос ровный, спокойный. Прячет она тревогу за Марию – хоть и пожила, а что теперь? Не человек что ль Мария? Эдвайка и на смертном одре её бы учила – такова натура.
Уходит Эдвайка уже к рассвету. Проскальзывает в двери незаметной тенью, привыкшая к тому, что не рады ей в свете дня.
***
–Спокойный сон пошли нам, Владыка. Пошли мир без дурного вмешания, без…– Мария спотыкается и виновато смотрит на Алмоса. Тот вздыхает, но  подсказывает:
–Без влияния дурного, без слова бранного, без шороха злого.
Мария повторяет. Она старше Алмоса, но он – священник, его слово решающее. Наверное так было и для Марии, но теперь в уме её Эдвайка. И бесполезно ей пытаться вспомнить слова молитвы, по которой спрашивает её Алмос. Марии другое помнить надо.
–И пошли нам, слугам твоим, упокоение, – что-то Мария помнит, что-то нет. заученные слова плохо звучат в молитве. Слова от сердца должны идти, а нет от обязательной формы.
–Мария! – Алмос не выдерживает, – ты что, не знаешь этой молитвы?
–Знаю, отче! – Мария роняет голову на грудь, прячет глаза (вдруг прочтёт в них Алмос её мысли?).
–Что ж ты тогда?
–Спать я хочу, отче. В голове как мутится. Мне бы лечь.
Лжёт Мария. Лжёт как никогда не лгала. Холодно ей от Алмоса, а прежде ровно не замечалось ей этого. Да и страшно – вдруг и правда поймёт, что с Эдвайкой в сговоре она? что предала клятву и поцелуй креста?
Алмос кивает, поднимается. Он молод и неопытен. Не умеет он в глазах людей ещё читать. Впрочем, иной и за всю жизнь тому не научится.
Уходит Алмос. Обещается заглянуть назавтра. Мария провожает его с облегчением: не  до молитвы ей, а всё же страшно – с ведьмой связалась! Не кресту поверила, а ей – поганке такой!
***
–Руки твои, Мария, совсем огрубели…– голос Казмира. Опять.
Нет, не Казмира, не его! Заставляет Мария себя это помнить, до боли вцепляется в свои ладони ногтями, пусть больно – боль трезвит.
–Измаялась душа твоя, исстрадалась…– он точно за её спиной, но Мария не спит, не поворачивает головы, и не реагирует, когда чья-то рука (чья-чья…знакомая, такая тяжёлая, тёплая рука!) касается её поверх одеяла.
–А сколько я тебя не видел, Мария! А сколько слёз пролил…отыскал тебя, свет мой.
Мария плачет без звука. Слёзы горчат, попадают в рот, а она рукою уже под подушкой – там россыпь лавандовых листьев сушёных. Надо взять щёпоть, надо взять.
–Убирайся! – кричит Мария дурным голосом, резко поднимается с постели и бросает лавандовые листья в своего гостя.
Эдвайка, высушивая эту лаванду и напевая над ней, настрого запрещала смотреть на гостя, наказала так:
–Бросишь щепоть листьев левою рукой, но раньше того глаза зажмурь. Нельзя смотреть.
Сказать легко! Мария и хотела, а увидела всё же – Казмир! Его волосы, его глаза, его фигура. Он исчез.
Сама прогнала его Мария!
«Он враг, он враг, он не тот, кем кажется!» – Мария плачет, Мария боится, Мария стоит на коленях…
И не верит себе. Разве могло что-то обернуться Казмиром? Разве допустит Бог такое? Разве позволит?..
«Хоть бы раз увидеть…» – думает Мария.
***
У Марии всё валится из рук. Это видит и Алмос, явившись поутру, и Эдвайка и Вазул.
Первый гость – Алмос – спрашивает строго: помнит ли сегодня Мария молитву?
–Отче, у меня голова туманится, глаза уже усохли, – жалуется Мария, надеясь, что Алмос забудет к ней дорогу.
–А сон? – допытывается Алмос.
–Не искушает, – лжёт Мария. Лгать ей сегодня легче. – И тогда приснилось, похоже.
Алмос доволен.
–Сделала как я велела? – спрашивает Эдвайка, а сама ответы в лице Марии ищет. – Ну?
–Сделала.
–И не смотрела на него?
Марии бы наоборот, покаяться. Да, мол, Эдвайка, прости! не сдержалась я!
Но Мария и ей лжёт:
–Не смотрела.
Эдвайка ещё разглядывает её, но Мария спешно отворачивается к глиняным горшкам и продолжает споласкивать их водою. Руки… эта вода погубила её руки. Почему-то раньше Мария не замечала этого.
–Ещё две ночи, – предупреждает Эдвайка. – Потерпи и всё будет по-прежнему.
«А как оно, по-прежнему?» – чуть не кричит Мария, но заставляет себя сдержаться. По-прежнему – это ей одиночество и тоска. по-прежнему это ей пустота. Это дожитие, а не жизнь.
Тошно Марии.
Неожиданно приходит следом за ведьмой и Вазул-кузнец. Давно не было у Марии столько гостей! Вазул смущается, а в конце концов выдаёт:
–Ты это, если чего нужно – крышу там…или забор. Говори. Я так сделаю. Быстро сделаю.
Мария не может сдержать улыбки. Не тревожат её ни двор, ни стены, она и горшками занялась так, чтобы Эдвайке в глаза не смотреть, вроде бы занята.
А так? далось ей это? Мария уже вторые сутки не чувствует ни голода, ни жажды.
***
–Тянется, тянется жизнь…а зачем? – Казмир или не Казмир – Мари всё равно. Облик ей знаком, а на остальное ей плевать. Она забыла про наказы Эдвайки и смотрит уже на мертвеца, явившегося к ней из пустоты. Кошка забилась куда-то под печку, но Марии плевать и на это.
–Холодно, холодно, – жалуется Мария е то себе, не то гостю.
Казмир смотрит ласково:
–Пойдём со мной, там тепло.
«Там тепло» – мысль режет, Мария вздрагивает. Её Казмир не изменился совсем, такой же, как двенадцать лет назад. А она?
Нечистая сила! пришёл и зовёт.
Мария должна в эту ночь, не глядя, вылить воск под ноги нечистому духу. Спохватывается Мария, берёт чашку, но бьётся та. Брызжет осколками. Не спастись!
–Ну-ну! – зло усмехается Казмир и исчезает.
А на утро опять допрос Эдвайки:
–Всё сделала?
–Всё, – снова лжёт Мария, но на этот раз взгляд её тверд. Ей всё безразлично.
***
–Тут ты стара и слаба, а там вновь молода и красива. Тут ты одна, а там ты со мной…–Казмир повторяет этот мотив всю ночь, и Мария как зачарованная внимает ему, забыв про иглу, данную Эдвайкой, которую належит воткнуть в изголовье кровати.
Мария согласна на всё. Она не замечает уже ни холода, ни голода, ни бледности своей, ни желтизны неестественной в глазах своего Казмира. Да и поздно –мертвец схватил за руку. Бейся не бейся, а отступать уже некуда.
Мария понимает, что хватка Казмира слишком сильна, когда уже ничего нельзя сделать. Бьётся она в руках его, но тщетно – из пустоты тянутся к ней ещё десятки рук. Она им живая, а значит – сладость. Мария кричит, но кто ж её слышит?
А до утра ещё так долго! да и утром придёт к ней Эдвайка, справиться о деле, да сразу всё поймёт. Бросится, хоть и презирая его, за Алмосом, соберётся и народ и долго будут разглядывать покойную Марию. Не её даже – высохшую и посеревшую за ночь, а косу её – чёрную, в запястье толщиной, широкую и гладкую.
–Сам чёрт…– прошепчет тогда Алмос, а Эдвайка одёрнет:
–Полно!
И выйдет прочь первой.
Она первой, а Вазул последним. заприметит он движение под печкой и вытащит из-под печки маленькую испуганную кошку, с недавних пор ненужную даже хозяйке.
–Чудо ты…– укорит Вазул, но прижмёт её к себе, – ну пошли, пошли, у меня молоко есть.
А кошка будет долго ещё, до самого закрытия двери уже несвоего дома смотреть в комнату хозяйки, и будет видеть растерянную седую женщину, на плечах которой лежат могучие когтистые чёрные когти нечистого духа. Никуда дух не выпустит жертву. Никуда и никогда.