Бумеранг

продолжила она, как ни в чём не бывало, ‒ только там случай похлеще нашего был. Нас бабка нравоучениями задолбала, а их старушенция окончательно с катушек слетела. Сядет есть – а рядом кошка с котятами. Та мурлыкать начинает, а бабка их всё, что ни кушает – то кошке под стол и скидывает. И ладно бы это были только котлеты, от которых кошка не отказывалась! А то ведь и огрызки яблочные, и конфеты в обертках, и корки апельсиновые – всё вниз летело.
Лерочка ничего не ответила. С одной стороны, она понимала, что люди в возрасте иногда бывают подвержены некоторым чудачествам, но с другой… Её сильно покоробили слова «сдали» и «избавиться», которые были произнесены в адрес двух старых женщин.  С плохо скрываемой укоризной она посмотрела на Олесю и молча направилась к двери.

В этот момент дверь открылась с обратной стороны, и на пороге появился Руслан, а за ним показались родители. Михаил Александрович был одет в модную темно-серую ветровку «Pilot» со множеством карманов и молний, а Зинаида Андреевна, накрашенная  неброско, но очень аккуратно,  источала тонкий аромат «Палома Пикассо».
Увидев Лерочку, они в недоумении уставились на дочь, но та быстро-быстро заговорила:
- Она не просто так приходила, вы не думайте.  Математику мне объясняла перед экзаменом. И ещё придёт, в выходной день. Правда, Лера, ты ведь придёшь?
Лерочка не успела ответить, как отец Олеси, смерив её с ног до головы оценивающим взглядом, проговорил:
- Вот ведь только недавно на горке каталась в коротеньком пальтишке, а уже – ты посмотри – какая дама выросла! Не узнать.
- Ну, давай выпроваживай гостью, - обратился он к Олесе, - я тут путевки в Болгарию, - и он удовлетворенно потер руки, -  по знакомству достал. Сдашь сессию – и рванем все вместе на Золотые Пески.
- Надо же… - с долей горечи думала Лерочка, спускаясь от Дубовских, - помнит, как я на горке зимой каталась, и даже какое пальто у меня было. И Зинаида Андреевна смотрела на меня так, как будто я к ним в уборщицы пришла наниматься. Красивая она, конечно, и духи у неё обалденные. У меня таких, наверное, никогда не будет. Просто не верится, что такая шикарная женщина могла собственную мать отправить жить в дом престарелых.
- Представляешь, мам, - рассказывала она дома, ‒ отец Олеси так меня в прихожей оглядывал, как будто я к ним залезла и что-то стащила. И слово какое произнес: «Выпроваживай!» словно я не помогать Олесе приходила, а милостыню у них выпрашивала. А ещё они Серафиму Львовну в дом престарелых жить отправили. Вообще в голове не укладывается, как такое могло случиться.
- Нечего было ходить к этим Дубовским, ‒ отрезала тётя Аня, выслушав дочь перед ужином, - обошлась бы эта Олеська и без твоих объяснений. В конце концов заплатили бы за неё кругленькую сумму – ей и без экзаменов математику бы засчитали. «Выпроваживай»… - произнесла она ещё раз, - и не её лице появилась горькая насмешка, - вот так они и Симу в дом престарелых и выпроводили. А ведь двадцать лет назад, когда этот микрорайон построили и мы сюда приехали – все были примерно одинаковыми. Эх, что с людьми деньги сделали!

Стоял яркий теплый осенний день.
Калерия Семеновна неторопливо шла по старому двору. В нем прошли всё ее детство и вся юность, поэтому ей даже воздух – и тот казался знакомым.
Неподалеку виднелась старенькая школа, в которой она раньше училась. Наполовину деревянное, наполовину кирпичное здание и дома в округе напоминали ей об ушедших годах.
Калерия Семеновна очень давно не была в этих краях. Хотя женщина не располагала большим количеством времени, уходить ей отсюда не хотелось. Она сбавила шаги, а потом и вовсе остановилась, разглядывая дом, где она жила в детстве. Двор изменился, и уже другие мальчишки азартно гоняли по нему мяч, и даже качели появились. Вот только две лавочки как были – так и остались, напоминая о былых временах.

- Старая овца! – неожиданно услышала она, - опять ушла гулять в одних тапочках! Глаз да глаз за тобой, в следующий раз, наверное, в одних носках из дома удрапаешь, кошёлка хренова!
Калерия Семеновна оглянулась. Около знакомого с детства дома стояла растрепанная старушка и опиралась на клюку. Сыплющая ругательствами  молодая дамочка трясла перед лицом той серыми валяными ботинками с молнией, которые получили в народе название «прощай, молодость».
- Овца – и есть овца, - недовольно повторяла женщина, - сколько раз тебе повторять, чтобы обувалась, как следует?
Что-то Калерии Семеновне показалось знакомым. Она надела очки, пригляделась повнимательнее и… едва не потеряла равновесия от неожиданности: около подъезда стояла Зинаида Андреевна. Узнать в бабушке с испещренным  морщинами лицом модно одевавшуюся и пользовавшуюся только дорогой косметикой и парфюмерией мать Олеси Дубовской было невозможно. А незнакомая женщина продолжала трясти перед ней парой уже видавшей виды обуви и выговаривать что-то нелицеприятное.
- Подождите! – и Калерия Семеновна решительно поспешила на помощь, - давайте я помогу!
- Да уж сделайте милость! -  и женщина с раздражением бросила обувь наземь, - хотите – хоть обувайте, хоть разобувайте, да хоть что угодно с этой чокнутой делайте! Устала я уже с ней возиться. Она скрылась в подъезде, а старые башмаки так и остались сиротливо валяться на потрескавшемся от времени асфальте.

Калерия Семеновна бережно усадила постаревшую Зинаиду Андреевну на скамейку и стала расстегивать молнию.
- Плохо они ко мне относятся, - вдруг услышала она низкий старческий голос, - ничего такого я им вроде не сделала, а всё гонят меня, проклинают…
И по морщинистому лицу потекли слёзы.
- Ты, доча, откуда сама-то, вроде я тебя не помню, - проговорила старушка, - не здешняя что ли?
- Нет, - замотала Калерия Семеновна головой, - не здешняя.
Ей сперва хотелось напомнить о том, что она когда-то жила здесь и что ей даже приходилось бывать в доме у  Зинаиды Андреевны, но она внезапно поняла, что та в силу возраста многое может и не вспомнить. А бередить прошлое не хотелось.
‒ Муж нашёл себе другую, ‒ продолжала говорить старушка, словно обращаясь в пустоту. ‒ Олеська,  дочка моя, за границу уехала. Сын вообще куда-то пропал, ни слуху, ни духу о нём. Вот и маюсь одна.
- А кто такая эта женщина? – спросила Калерия Семеновна, натягивая башмак на худую ногу Заниады Андреевны, - разве она вам не родственница?
- Не, - махнула та рукой, - жила тут у нас одна семья, мы с ними дружили. Загребалины. Да вы не можете их знать, если не отсюда. У них две дочки были, Оксанка да Анжелка. Денежные они были люди, ни в чём себе не отказывали. Казалось бы, живи – не тужи, но у Анжелки несчастная любовь произошла, он пить начала. Сначала помаленьку, а потом спилась совсем. А Оксанка всё товароведом работала в каком-то магазине, да на воровстве попалась. Посадили её, дали восемь лет. Говорят, что даже того, в чём не особо была виновата – всё на неё повесили. И деньги эти людям не помогли. Квартиру их, - и старушка кивнула на темные окна бывшей квартиры Загребалиных, - опечатали. Она с тех пор так без хозяев и стоит. А потом Валя, мать её, мы с ней дружили одно время, пришла ко мне и говорит: «Может, дочка Оксаны поживёт у тебя пока? У нас совсем места нет, однокомнатную квартиру нам только и выделили. Да и та ремонта требует».
- Пустила я её, - продолжала, старушка, то и дело вздыхая, - а она на одна, а с мужем приехала. Хотя какой он там муж, - покачала она головой, - так, не пойми кто. То ли сожитель, то ли полюбовник. А хитрый какой! Первые полгода аккуратно мне деньги за квартиру платили, а потом нет и нет денег, нет и нет. А после и вообще мне заявили, что квартира теперь эта их, и что теперь они в ней хозяева. То ли документы подделали, то ли обманом переписали да людей каких подговорили  -  откуда мне всё это знать? Сейчас ведь ложь на каждом шагу,  жуликов да нечестных людей хватает. Вот и получается, что  теперь я живу в своей квартире словно чужая. И пожаловаться некому.
И по её лицу снова заструились слезы.
Калерия Семеновна, надев второй башмак, помогла Зинаиде Семеновне подняться со скамейки.
- Ох, тяжко мне с ними, - продолжала она, продолжая глядеть словно в пустоту, – и куском хлеба попрекают, и пенсию, бывает, отнимают. Никакой доброты я не вижу, дочь. Вся жизнь моя в кошмарный сон превратилась.
- А самое страшное, - и старушка совсем по-детски заглянула в глаза своей помощнице, - чуть что – они меня в старый гараж переселить грозятся.
- Но ведь там, наверное, машина стоит? – осторожно поинтересовалась Калерия Семеновна.
- Была машина, - махнула рукой Зинаида Андреевна, - но её продали. Вместо неё купили мотоцикл с коляской, а потом и его продали. Теперь в этом пустом гараже хотят мне диванчик установить. Всё хламом ненужным меня называют. Свое, - говорят, -  отжила, теперь дай нам пожить.
- А как можно человека в гараж жить отправить? – горестно спросила она, - я ведь не вещь какая. Живой человек всё же!
Она ещё раз посмотрела на Калерию Семеновну и, продолжая всхлипывать, побрела, медленно ступая по серому растрескавшемуся асфальту.
- Я же не вещь, не вещь! – доносилось до оставшейся стоять около старой скамейки Калерии Семеновны, - за что они со мной так? За что?


- Лера, вон там, в той методичке задания по математике, а решения можешь записывать в эту серую тетрадочку.
- Так на ней же «Философия» написано. Может быть, ты мне другую тетрадь дашь?
- Нет-нет, пиши в ней. Ну её, эту философию. Бестолковая наука какая-то. На днях нам три часа про какого-то Вебера твердили. В жизни, мол, как он считает, всё периодически повторяется. А мои родители смеются и говорят, что всё это глупость несусветная! Что там может повторяться, когда каждый день в этой жизни совершенно разный? Мама - так и подавно сказала, что этот Вебер – недалёкого ума человек…

Такого ли уж недалёкого?