Плюшевый

Он позвонил уточнить, во сколько Вера подъедет в кафе. Они договорились вместе позавтракать.
— И за что мне такое счастье... — вдруг сказала она в конце разговора.
— Благодари Катю, — ответил он как бы полушутливо.
Катя брала у Веры уроки живописи.
Рисовала с детства, но так вышло, что оказалась на филологическом. Однако любимое дело не бросила. Вере было за сорок, она была одинока, носила однотонную невзрачную одежду (брюки, водолазки, пиджаки, всё сливалось с пространством), а её короткие волосы уже тронула седина, которую она не считала нужным прятать (и вообще редко пользовалась косметикой...) Дома её всегда ждал любимый кот Аркадий, важное упитанное существо, презирающее весь белый свет, кроме собственной хозяйки. А Кате было чуть за двадцать, и она была лёгкая, рыжая, постоянно улыбалась, радуясь каждой мелочи, и поневоле (даже во время занятий) заражала этим Веру. Несмотря на разницу в возрасте, они, можно сказать, дружили.
Вера никогда не жаловалась. Так получилось, что пока в шестнадцать все целовались по углам, она читала книжки, в двадцать было то же самое, и всё как-то прошло мимо неё; она и оглянуться не успела, как друзья переженились и утонули в совершенно иной жизни, которой у неё не было. Просто так сложилось, несмотря на её
художественный талант, несмотря на ум, на обычную, даже приятную внешность... Да и ей никто не нравился, как будто остальные говорили на изменённом языке, и они друг друга не совсем понимали. Влечения ни к кому она не испытывала — и не страдала от этого, а вот одиночество... да, бывало, но со временем с ним свыкаешься, учишься жить другими вещами, работой, любимым делом... Вера иллюстрировала детскую литературу, немного преподавала. Катя вышла на неё случайно, через общих знакомых. Катя была из тех, кто каждую минуту старается преобразить всё вокруг, помочь, сделать лучше, подарить немного света. Некоторые считали её навязчивой. Она завела разговор не сразу, издалека, когда они с Верой уже успели сдружиться.
— У меня дядя — филолог, — сказала она с улыбкой, — но очень увлекается живописью. Насколько время позволяет, конечно, он так погружён в свою литературную деятельность, что-то строчит бесконечно... Очень интересный человек. И приятный. Скоро у него публичная лекция... Может быть, вы хотите пойти?
Вера сначала не поняла, к чему всё это, но на лекцию решила сходить — заинтересовалась. Катиного дядю звали Павел Александрович. Ему ещё не было сорока, и выглядел он сильно моложе своих лет. Ну, то есть для студентов он был Павел Александрович, а на вид, скорее, Павлуша (так Вере сразу показалось, и от этого стало неудобно). Высокий, умеренно полненький, с кудрявыми волосами, перехваченными в пучок на затылке, увлечённо вещающий что-то об эстетике творчества Георгия Иванова — и тут же позволивший себе удачную шутку, приправленную изящным хохотком... Вере он понравился. Она подошла к нему после, когда он разбирался с проектором, отметила какие-то вещи в его лекции, сказала, что сама увлекается стихосложением (как она это называла), слово за слово... Через час они пили кофе в ближайшем ресторанчике. Она узнала, что в юности он был женат, но брак продлился всего месяц, и был неопытен, потому что не видел смысла, ни с кем не сближался, чувствуя, что они говорят на разных языках...
С тех пор прошло полтора года. Они виделись каждую неделю, хотя оба были страшно заняты; каждую свободную минуту рвались друг к дружке, созванивались почти ежедневно ("Я только на минутку! Не буду тебя отвлекать...") и часами разговаривали обо всём, что их занимало. Часто случалось, что Павлуша приезжал к Вере, когда она работала, пытался нарисовать что-то сам, пачкался в краске и доводил её до истерического хохота своими гримасами и каракулями. Удивительно, но даже суровый кот Аркадий принял его благосклонно и позволял себя гладить.
— Иногда кажется, что я тебя нарисовала, а потом пришёл какой-то волшебник, швырнул на лист магический порошок — и ты очутился здесь...
Он и правда был похож на её персонажей, сказочных, вневозрастных.
В физическом им обоим сначала было неуютно, но потом они привыкли, и всё сводилось к каким-то полуневинным вещам, присущим иногда, скорее, осторожной юности, к Вериным прикосновениям и восторгам касательно его облика ("Мой плюшевый человечек...")
Иногда ей казалось, что это смешно, нелепо, даже карикатурно, в её возрасте вдруг испытать такое чистое, хрустальное (первое!) чувство.
Катя ничего не спрашивала, просто радовалась тому, что у неё получилось, особенно когда они выходили куда-то втроём, а ведь она, зная их обоих, и не рассчитывала на успех. Такие люди, привыкшие закрываться в собственной скорлупе, могут не разглядеть даже духовного близнеца...
Они встретились в местечке, где бывали довольно часто. Когда Вера вошла, он уже потягивал кофе и задумчиво смотрел в окно.
— Здравствуй, — тихо сказала она, садясь напротив. — У тебя по телефону голос был какой-то странный... Что-то случилось?
— Нет, лапушка, — ответил он, переводя на неё взгляд. — Здесь всё-таки очень хорошо готовят кофе... Катя мне вчера сказала, что нам надо расписаться. А кто я такой, чтобы ослушаться свою гениальную племянницу?
Он улыбнулся, на глазах появились слёзы. Она заплакала.