Дядя Стёпа

В станицах предгорий Кавказа, что раскиданы в нескольких десятках километров возле Краснодара, уже в начале июня поспевает упругая черешня. Виноград ещё ростом мал – горошины висят как зелёная смородина, это будущее сырьё для стратегической заготовки. С четырёх, толщиной с руку, лоз, дядя Стёпа вырабатывает восемьдесят литров розового вина ежегодно. В году много вечеров, да ведь и гости приезжают к нему иногда – сыновья, племянники, дочери, их друзья, жёны, мужья… Несколько глотков домашнего вина после дальней дороги – и ты на мал час становишься солнцем.

Живут в тех станицах вольные люди, по три-пять тысяч человек, есть и по несколько десятков тысяч (например, станица Северская). Они населили эту землю после того, как изгнали-повыдавили с неё воинственных черкесов. С самых потёмкинских времён, значит, длится эта вольница. Всё размеренно, неторопливо, тихо, ясно – до пения птиц, шума ветра, звона колокольцев у скотины и запахов цветущего разнотравного естества.

Внуки и правнуки русско-татаро-осетино-адыгейских казаков, а также потомки многих других народов и кровей, смешанных в разных пропорциях как генетическое тесто, ходят в местную школу. Их родители живут кто в дальних и ближних городах, а кто здесь же, поскольку работа для них тут есть всегда, но не всегда популярная разве что, тяжкая, агрокультурная. Ну, а старшее поколение всё ближе к земле стремится: здесь и здоровье, и достаток, и покой, и счастье. Если жить не лень ещё, конечно – для души.

А что? У каждого человека должна быть жизнь по его размеру, это так. И в разные годы размер этот разный – нельзя же всех под один гребень свести, известно. И в разных местах земли свой размер найти можно, главное – захотеть. Вот с этим-то как раз и бывают у многих людей непонятки, и когда они начинаются, то из них рождаются-вытекают разновсяческие пустые проблемы и хлопоты. Человеку вообще свойственно быть счастливым, ну а всё свободное от счастья время уходит на лечение. После работы, которая не приносит радости, приходится лечиться – нужна реабилитация.

Вот, индусы издревле считают священным животным корову-кормилицу, и не зря. Добрая большеглазая скотина встарь была мобильной и безотходной мини-фабрикой по производству целого ряда экологически чистых продуктов питания. Эдаким терминалом брюхорогой популяции с беспроводным управлением – источником здоровья, силы и молодости. Это животное и посейчас спасает жизнь многих людей, так не признавших дёрганый городской тик своей стихией. И не только в Индии это так – повсюду.

Дядя Стёпа, сухой жилистый русский человек под семьдесят, которого язык не поворачивается назвать стариком, начал мечтать о корове, как только у него появились внуки. Город – это пекло, душегубка, газопылевое облако со множеством отдельных камер, а родная станица пустует. Зачем, почему? Тётя Зоя, его жена, медлительная и добрая домовитая осетинка, пенсионерка, работала всю жизнь школьной учительницей в Краснодаре. Не очень она знает, с какой стороны подходить к корове и как. Потому долго была против приобретения. Но дядя Стёпа оказался настойчивее, и мечта его сбылась.

Корова-трёхлетка у дяди Стёпы рыжая, холёная, лоснящаяся, будто породистая собака. Она не похожа на грязную тварь типичного приокского стада. Зорька знает, что когда дядя Стёпа берёт металлический гребешок, то ей следует лечь, поднять голову и вытянуть копыта. Тогда хозяин почешет ей шею и сделает копытный маникюр-педикюр. Приятно – как на курорте. Даже увесистому и туповатому животному с большими ресницами.

Ранним утром дядя Стёпа расчешет и обмоет своей корове бока, а также уделит внимание полугодовалой телочке. Жаль будет расставаться с Зорькой, когда её дитя подрастёт, но двоих питомцев в одиночку вполне осилить разве что молодому казаку можно. Не на мясо, а в хорошие руки он Зорьку определит тогда. Как же можно друзей резать? Если хочешь мяса, то лучше уж не успей подружиться с ним, пока оно живое ещё.

У дяди Стёпы забот на целый день, и каждый день у него – целый. Чтобы наносить воды себе и скотине из колодца, который в овражине-низине, метрах в ста от дома, ему требуется полтора часа. Я вечером принёс два ведра ради эксперимента и порядком устал – это заняло 20 минут. А вёдер нужно каждый день то 6, то 8. Так и зимой, и дождливой весной, но в такое время надо ступни боком ставить (дядя Стёпа показывает), как лыжники ходят, чтобы с холмика скользкого не съехать, не сорваться. Занёс вёдра к задней калитке – подожди, отдышись. Сердцу в клетке тесно становится – успокой.

Типичный обед дяди Стёпы – это головка чесноку, пучок луковых стрел, кусок хлеба и щепоть соли. Яйца тоже каждый день, по утрам. Коли соскучится по мясу дядя Стёпа – задушит курицу из дворового десятка, сварит. Либо пару цыплят-подростков зажарит, и это есть «малое мясное блюдо» его. Цыплят вон, гляди – десятка четыре с мамой-наседкой в будочке-коробульке ночуют, друг на дружке, куча глаз, так теплее. Едят они опять же практически всё подряд – лишь бы влезало в рот.

Чтобы иногда потешить себя мясом посерьёзнее, мужчине надо сходить в ближний лес с ружьишком и со штыком-ножичком трофейным немецким, которым шкуру снимать хорошо-удобно. Лес лиственный, с густым подлеском, растёт на каменисто-глинистой почве вокруг гор и на их склонах. И не то, чтобы сходить туда, будто в поход охотничий, а так – отойти поодаль да взять то, что тебе надо. Долго ли, умеючи-то?

Пока мы разгружали корявый отечественный мотоблок из багажника (минут эдак 45), старший сын дяди Стёпы слетал на своей машине в лес, пару раз выстрелил там и принёс небольшого кабанчика под вечернее розовое вино. Впечатление было такое, как будто он охотился где-то в крупном питомнике: доехал до нужной остановки, купил билет, зашёл на территорию, выбрал ужин, вставил ствол ужину в клетку, отвернулся, зажмурился и тупо нажал на курок. Ужин даже взвизгнуть толком не успел.

Рыбу здесь никто не ловит, не дураки. Её из воды вынимают. В соседней станице речка полноводнее, там ивовый плетень поперёк – ну что-то вроде плотинки бобровой с прудиком за ней. Ты возьми-ка вечерком полведра пареного зерна разносортного, смешай с глиной из-под берега, кинь под плетень, поверх течения, и молодца, иди спать. Утром бери рыболовный сачок, медленно опускай ниже плотинки и вычёрпывай рыбу из-под плетня. Пару-тройку раз зачерпнул – и полведра твои. А зачем тебе больше? Рыба свежая – не та, что в заморозке глубокой, а та, что в речке, пусть даже в мелкой.

Рыбу покрупнее берут на Дону или в Чёрном море. Но и туда, и туда целую поездку делать надо. На дону любят сазанов. На море – кефаль, которая здесь называется пеленгасом. Когда стая ходит у берега, по верхней воде, то рыбаки бросают через буруны специальную снасть, лучше с пирса. Снасть – это палка с тройником («кошка») и грузом на конце, с толстым шнуром на инерционной катушке. В самом тонком месте палка толщиной с большой палец ноги. Перебросил через рыбину, и дёргай на себя. Много рыбы повреждается. Чтобы рыбу не повредить, её надо ночью собирать на фонарик с тем же сачком. Загонять в сачок ногами, с отмели. Никакого тебе зверства-хищничества.

Кроме традиционной клубники, картошки, свеколки, морковки и других разноцветных даров земли на Кубани растёт многое. Снег в обычную зиму лежит неделю, в морозную – две, а в тёплую – тает сразу, если вообще падает. Ягодные кустарники, плодовые деревья, виноградные лозы чувствуют себя хорошо, особенно если грунтовые воды достаточно близко – поливать не надо. У дяди Стёпы вода – метр вниз, это самый раз. Летом всё же за плюс сорок иногда переваливает, верхняя почва становится седой.

Грецкий орех раскинул свои ветви над жиденькой поленницей, прикрыв часть двора, где обычно лежит Зорька, тенью. Варенье из плодов молочной спелости готовить поздновато: скорлупа ореха уже начала твердеть, тут хозяйский недогляд. Черешня ветви свои согнула вниз под тяжестью налитых ягод, и ежели собрать-съесть не успел – гляди, скоро падут оземь. Персики и абрикосы поспеют немного позже. Шелковица или тутовое дерево размахивает на ветру ещё не потемневшими до конца малинообразными плодиками, и их скоро тоже надо собирать, на духмяное варенье и компот.

Яблоньки в станице кубанской низенькие, груши тоже: почва не позволяет им быть большими. Зато сорное растение инжир растёт довольно быстро и раскидисто, только успевай обрезать. Варенье из него – так себе, разве посушить плодов на компот… Медлительная, но разговорчивая тётя Зоя опять не успеет всего урожая обработать – его часть каждый год становится удобрением, как навоз. Но всё равно у неё в доме всегда много съестного – изобилие спрятать невозможно. Да и нет смысла: от кого?

Дом – это белёная хата из смеси глины с соломой, что называется саманной. Стены и потолок глиняные, крыша уже почитай как лет двадцать железная, раньше солома была. Повесь на стену шашку казацкую – и на полтораста лет назад проваливаешься. Печь внутри избы небольшая, но с мощной плитой и жарочным шкафом – все нормальные люди любят домашнюю выпечку, это жёсткий конкурент Макдональдса. По-над входом в хату «веранда» с крышей из того самого винограда с высоким содержанием сахаров.

Цивилизация во владениях дяди Стёпы и тёти Зои представлена электричеством, холодильником, телевизором (который смотрят только гости и внуки), игровой приставкой Sony к нему (в комплекте – «дебилизером», по-дядестёпиному), а также стареньким мотоблоком, который только что привёз сын – знатная помощь для огорода. К продуктам цивилизации можно отнести и копчёную колбасу в холодильнике (раньше была своя), и сахар в мешке (раньше был горный мёд), и хлеб белой буханочкой (раньше была своя мука), и крупы в пакетах (раньше были мешки с запасами), и соль в пачке (раньше её хранили в сундуке под замком). Из съестного покупного, пожалуй, это всё.

С наступлением вечера во двор слетаются мухи. Чтобы они не беспокоили Зорьку, дядя Стёпа поджигает и тут же тушит пук сена. Сено дымит, и заботливый хозяин поддевает его на вилы, чтобы обмахивать-обкуривать корову, пропитывая шерсть дымом. Не очень любят избалованные кубанские мухи дым, и летят кусаться куда-то в другое место. Зорька с придыхом лижет соляные глыбки в стойле и даёт молоко, аж до 6 процентов жирности, благодетелю своему. Немного пока – литра три с утра и четыре вечером. Ещё раздоится, это после первого отёла так. После дойки наступает время ужина с гостями.

С дальних гор по пересыхающим руслам рек с каменистым дном подтекли под ножки к столу прохладные сумерки. Дядя Стёпа принёс немецкую трофейную гармонь – признак глубочайшего удовлетворения прожитым днём. Пленных немцев гнали через перевалы разновеликими отрядами, они и оставили о себе память, где пришлось им пройти. Гармонь собрал дядя Стёпа из руин сам, при помощи старых баянов да аккордеонов,  нотной грамоты не разумея. А спецы говорили – выброси лучше, барахло. Теперь играет дядя Стёпа редко, но пальцы помнят старые песни. И не поёт он – голос сиплый, сухой.

Когда на сыновней балалайке оборвалась струна, а на линзе неба из горного хрусталя засиял месяц-пастух в звёздных жемчугах, гости