Урок. Сочинение. Всё хорошо – пишут. Кажется, все пишут. А я пока тетрадки проверять стану…
Слышу вдруг: чей-то нос зашмыгал. Уже по тембру знаю, что – плачет владелец этого неизвестного пока мне носа. Иногда девчонки позволяют себе, потому что не получается. Но чем старше становятся, чем «мудрее» в школьной жизни, тем реже плачут, потому что начинают понимать уже, что «школа – это всё так, можно обойтись и формальной отпиской». А уж в 7-ом – никто. А тут – на тебе…
Иду между рядами, вроде как проверяю, а сам ищу несчастную…
Надо же – Илья! Один из лучших у меня ребят, пожалуй, самый умненький. Он ревёт. Да тихо так, со склонённой головой. А слёзы катятся, катятся, катятся. И капают прямо с кончика носа на тетрадь и на то, что написать успел уже. Он их стыдливо так кулаком стереть пытается. Даже не могу понять сначала, в чём дело: написал уже много и писать продолжает. Почему же слёзы?.. Надо подсесть, разобраться – всякое бывает…
- Ты что, Илюш? Что случилось?..
- Ниче-го,- всхлипывая, говорит, - журавля жалко. И себя – тоже, чуть-чуть…
Какого журавля? Пишем-то по какой-то картинке в учебнике, где одинокий трактор стынет в опустевшем поле.
- Я сейчас уже закончу, Тимофей Сергеич!..
Ладно, отойду. Но самому любопытно: где же он там журавля разглядел. Иду к себе за стол, раскрываю учебник, тщательно картинку рассматриваю. Вроде, нет никаких журавлей и в помине. Только там, далеко на горизонте, словно бы какая-то точка… Или запятая?..
Жду конца урока, тетрадки собираю. И сразу же на перемене ищу Илюхину тетрадь.
« Осень нас всех сразу же затопила. Так нахлынула, что всё утонуло в золотом и красном по горло. А не радует эта пестрота, не греет душу, потому что живёшь как в серой трубе: небо серое, воздух вокруг такой же серый, а вдоль трубы – сквозняк. И несёт этим сквозняком бывшие теперь уже листья в прошлое. И не жаль их, и прошлого – не жаль, да и будущего тоже…
Вдруг серость неба будто треснула. Треснула от криков. И душе ещё сиротливей стало: вот и журавли полетели. Концы клина как всегда неровные, один чуть другого длиннее. Но летят аккуратно, расстояние между собой держат. Самые сильные и опытные – впереди. Клин замыкают молодые, которые в первый раз родину покидают. Они-то и кричат всех громче, потому что страшна им неизвестность впереди. И от родных гнёзд отрываться, теперь уже навсегда, страшно. Потому и кричат так тоскливо, потому и нервничают.
Черчу за ними глазами небо. Уже едва видны стали. И вот, у самого горизонта, взлохмаченного макушками тёмного леса, один, самый последний – заморыш, видно, последним из яйца весной вылупился – отстаёт, отстаёт… И вдруг, – почти камнем, падает за кромку леса. Или в самый лес? Далеко, видно уже плохо.
Как же так? А они летят дальше, даже скорости не сбавили.
А я бегу, бегу, хоть знаю, что если даже и добегу до того неведомого леса, будет уже ночь, и я его могу не найти.
Не знаю, почему бегу, на что надеюсь… Знаю только одно: я – человек. А мы, люди, должны бежать на помощь тем, кто упал. Иначе, зачем же мы тогда – люди…»
|