Подарок лохматой Балтики

вечный покой. И хотя никогда в Бога и загробный мир не верил, чуть теплилась надежда, что встречу девчонок на перекрёстках вечности.
Одежду аккуратно сложил на берегу – люди поймут, наверное, что утонул, а тело где-нибудь всплывёт. У жены есть дальние родственники – кто-то же должен унаследовать мой дом и квартиры. Впрочем, это уже было неважно.
Курортники и дачники из посёлка разъехались, на берегу было пустынно. Я вошёл в обжигающую холодом воду, но не успел зайти даже по пояс, как сквозь шум волн услышал завывание. Эти истошные звуки не отпускали, не давали дальше шагу ступить. Я оглянулся. На берегу металась Бонька, пыталась запрыгнуть в воду, но волна относила её на прибрежный песок. А она снова отважно бросалась на волну. Вдруг испугался, что собака, единственное живое существо, которому в этом мире нужен был только я, захлебнётся. А мы ведь в ответе за тех, кого приручили. И понял – это знак: не должен я ещё покидать твердь земную. Вспомнились ладошки дочери, возводившие в том странном сне стену между мирами, за которую так и не попал.
Я вернулся. Не пустила Бонька, смешная лохматая собачка, щенком подобранная где-то Маришкой, на лодку Харона.

***
– Как тебя зовут-то? – поинтересовался я у девочки.
– Анка, – нехотя ответила.
– А лет сколько? – хоть клещами тяни, закрылась в себе, глаза, как у испуганной лани.
– Четырнадцать.
– Не молчи, расскажи, почему с жизнью молодой расстаться решила.
Она только голову опустила.
Яичницу с колбасой, которую пожарил на скорую руку, глотала жадно, как будто боялась, что отнимут. Потом съела всё печенье из вазочки, запивая обжигающим чаем. Надкусила ароматное яблоко из моего сада и вдруг расплакалась так, как плачут малые дети, громко, взахлёб.
Я решил пока больше ничего не спрашивать, уложил на диван, накрыв тёплым одеялом. Уснула она быстро. Даже не представлял, что с ней делать. Понятно – не всё у неё гладко, хоть дети и склонны преувеличивать свои проблемы, но чтобы топиться…
Вечером после ужина вышли с Анкой в сад. Бонька тыкалась ей в колени влажным носом, девочка машинально поглаживала старую мою собаку и, казалось, начинала оттаивать.
– Ты меня не бойся. Вреда тебе не причиню. Зови дядей Сашей. Мы с тобой вместе решим, что дальше делать. Ну не топиться же. Выход должен быть, – увещевал я девочку.
– А если нет выхода, тогда как? – и столько отчаяния было в её голосе, что мне стало совсем не по себе. И с опаской: – Дядя Саша, а ты меня в детдом не сдашь? Я там не смогу.
– У тебя что, родителей нет?
– Как сказать? Батя помер, а мамка болеет, – тяжело вздохнула. – Умирает. Сейчас в больнице, как-то на хо называется.
– Хоспис?
– Да, кажется так. А меня хотели в детдом, по мне лучше утопиться, – все её слова были пропитаны недетской, какой-то отчаянной тоской.
– Разберёмся, Анка, разберёмся. Иди спать, ты же знаешь: утро вечера мудренее.
Я предоставил спальню в полное её распоряжение, а сам лёг на диване в  комнате  для гостей. Засыпал с мыслью: какой бы была Маришка в четырнадцать лет? Пытался представить и не мог – перед глазами всплывало лицо Анки.
Не сразу, но разговорить мне девочку удалось. Даже представить трудно, что пришлось пережить этому ребёнку. Жила  себе хорошая девчонка Анечка в нормальной  благополучной семье с любящими родителями. Отлично училась, музыкой  занималась. Хоть и была маленькой «гостинка», где они втроём ютились, но уютна. А жизнь Анечки пронизана теплом и любовью.
Потом умерла бабушка – мамина мама. И семья приняла решение продать «гостинку» и дом в пригороде, доставшийся в наследство, – как раз хватало на первый взнос в долевом строительстве. Вечерами они все вместе мечтали, как заживут в «трёшке», и у Анечки будет своя личная комната. Тогда и о братике подумать  можно. Однако мечтам  сбыться не суждено было. И приклеился к ним ярлык «обманутые дольщики». Отец, трудившийся дальнобойщиком, бросил работу, чтобы заниматься возвращением  денег, осевших в карманах мошенников. Ходил по разным инстанциям, устраивал пикеты, писал президенту. Так на митинге и умер – сердце не выдержало. Мама тяжело переживала утрату, но не спилась от горя, а всеми силами старалась выжить на учительскую зарплату, подрабатывая репетиторством, а вечерами мыла подъезды, чтобы хватало и на съёмную квартиру, и на школьные нужды, и на всё, чтобы только  дочка не чувствовала себя изгоем. Худо-бедно выживали, пока мама не почувствовала себя плохо. Когда её  забрали в больницу на первую операцию, Аня через соседку продавала недорогие мамины драгоценности  и вещи. Родственников  у них не было, и девочка боялась, как бы её не отправили в детдом – отец воспитывался в этом заведении и вспоминал о тех днях с  болью и смятением.
А потом у  мамы  была  вторая операция. И продавать было уже  нечего. Ане исполнилось четырнадцать, она получила паспорт и попыталась устроиться на работу хоть куда-нибудь. Ходила и на почту, и в больницу – почтальоны да санитарки всегда нужны. Но везде получала отказ, видимо, не  внушали доверия её юный возраст и худенькая фигурка. Мыла подъезды вместо матери, расклеивала листовки, однако  денег катастрофически не хватало. И тогда решилась. Когда-то отец брал её в поездки, и там видела вызывающе одетых девушек  вдоль трассы. Отец отмахивался, не отвечал, когда она спрашивала, что за девицы такие. Просветили подруги.
Так Анечка превратилась в Анку.  Ей было противно. Настолько противно, что это понимали клиенты и даже за столь юный  возраст платили не  очень. Сначала её вообще тошнило, но деньги нужны были  и за квартиру, и на питание, и маме на лекарства. Пересилила себя, свою брезгливость. Мужики особо не церемонились. Что забеременела, даже не сразу поняла. Живот начал расти, какой уж тут заработок. А маму тем временем перевели в хоспис умирать. Хозяйка квартиры жалела, платы не требовала, но приехала её дочь из  Германии и  убедила продать жильё, чтобы забрать мать к  себе.
В квартиру пришли новые жильцы, которые комнату сдавать не собирались. Однако совестливые попались: чтобы девчонку на улицу не выгонять, заявили, куда следует. Последней каплей  в её судьбе стал визит дам из опеки. Анка от них сбежала. Так осталась девочка без денег, без  жилья, без родителей. И решила – лучше утопиться, чем в детдом.
– Понимаешь, дядь Саша, мне самой-то не прокормиться, а тут ещё довесок неизвестно от кого, – говорила  Анка, отрешённо глядя  в потолок. – Когда у человека никого нет, зачем ему жить?
– Погоди, Ань, людей-то на свете много, может, и ты кому-то сгодишься?
– И кому же? – горько усмехнулась.
– Мне, например. Будешь моей дочкой, – непроизвольно вырвалось, и я в эту минуту понял, что так оно и есть. – Знаешь, мои любимые жена и дочь погибли в аварии несколько лет назад. Честно, тоже  топиться думал. Но Бонька меня образумила. Ты не против стать моей дочкой? – я волновался, задавая этот вопрос девочке, потому что уже всем сердцем хотел ей помочь, чувствовал ответственность, вырвав её у моря.
– Ты хороший, дядь Саш, – вздохнула. – Моего папку тоже Сашей звали, – прикусила губу, задумалась. – А что мы  с этим делать будем? – Аня показала  на свой живот.
– Ребёнок ни в чём  не виноват. Главное, роди. Воспитаем. Завтра же поедем навестить твою маму.
Оставалось придумать, как  документально оформить удочерение или опекунство. Я не спал всю ночь, ворочался, слушал шум моря в надежде, что оно мне подскажет выход. И к утру придумал.

***
На Анкину маму было больно смотреть. Она ещё  всё понимала, но уже с постели не вставала. Взглянув на неё, я сразу  понял – не  жилец. Надо  было действовать, пока она в сознании.
– Здравствуйте, Анастасия, – я пытался сдерживать эмоции. – Я по поводу вашей дочери.
Аня пока  ждала в коридоре, не хотела, чтобы мать сразу увидела её живот.
– Она в детдоме? – буквально прошелестела Анастасия и судорожно сжала угол одеяла.
– Вам трудно говорить, просто выслушайте меня. – Она кивнула, и я продолжил: – Не хочет Аня в детдом. Тут такое дело, – я волновался. – В общем, я хочу девочку удочерить, – тут же уловил в глазах больной страх и смятение. – Не подумайте, я не Гумберт – такого даже в мыслях нет. Просто у меня погибли в аварии жена и дочь, смысл жизни исчез. А Ане одной не выжить. Она ребёнка ждёт, сама-то девочка  ещё, подросток. Поверьте мне, я хочу ей только добра.
Вошла Анка, присела у кровати. По лицу Анастасии катились слёзы. Аня закусила губу, взяла мать за руку.
– Мама, дядя Саша хороший. Он меня спас. У него дом у моря и классная собака.
– Что я могу сделать? – страх из глаз исчез, появилась надежда.
– Моя соседка работает в ЗАГСе, – торопливо заговорил я. – Скажем, что давно знакомы, хотели раньше пожениться, но болезнь помешала. Ираида нас здесь распишет, и я смогу удочерить Аню.
– Тогда поспешите, мне немного осталось, – Анастасия прикрыла глаза. И продолжала держать руку дочери,  как  будто боялась отпустить её от себя. Трудно было представить, что чувствовала эта женщина, больная, страдающая, которая скоро уйдёт из жизни и оставит любимого ребёнка без помощи и поддержки.
У кровати сидела в  этот момент не Анка, прошедшая огонь, воды и медные трубы, а домашняя  девочка-отличница Анечка.
Вошла медсестра, и мы покинули палату. Анечка тихо, почти беззвучно плакала.
Не буду рассказывать, сколько бюрократических препон мне удалось преодолеть.  Я брал нахрапом: где давил на жалость, где откровенно выдумывал про нашу давнюю любовь с мамой девочки, даже взятками не брезговал. И всё получилось. Аня официально стала моей дочерью. В роддом девочку увезли прямо с кладбища, когда хоронили Анастасию.

***
Дома никак не усидеть. И вот я стою на дюне, глядя на море. Зимний ветер злится, и от этого  Балтика кажется ещё более лохматой. Я нервничаю. Хочу  закурить, но понимаю, что бросил это дело – скоро в доме появится маленький человек.
Что-то долго нет звонка… Я отгоняю тревогу – всё  должно быть хорошо, иначе  быть не может: хватит с нас испытаний. Проверяю телефон, не разрядился ли, есть ли сеть.
Наконец трель звонка знакомой  мелодией прорывается сквозь  ветер, и я слышу в трубке:
– Папа, девочка… три семьсот, крупненькая, поэтому долго так. Ещё толком не видела. Назовём Настенькой. Не возражаешь, дед? – голос взволнованный и уставший.
– Аня, Анечка, дочка, отлично. Поздравляю! И спасибо за внучку.
Слышу, как сердится чей-то голос: «Мамочка, хватит разговоров. Давай  телефон. Сейчас тебе дочку принесут». Гудки.
А я улыбаюсь морю. Какое-то необъяснимое чувство переполняет меня, наверное, оно и зовётся счастьем. Теперь я отец и дед. Что же нужно  для того, чтобы понять своё предназначение в этой жизни? Разве ещё внука… Вот выдам Анечку замуж. Она девочка хорошенькая и умненькая.  И выучу. Нет, сначала пусть  школу окончит, институт. Я с Настенькой помогу. А потом уже замуж. И мальчишку. Или ещё девочку, как получится. Бонька крутится у ног, лижет мою руку, как будто понимает, что всё у нас теперь будет по-другому.
Бывает же: выловил такой подарок в лохматой Балтике – свою судьбу.