Подарок лохматой Балтики

Море всегда присутствовало в моей жизни. Детские годы прошли на берегу Балтики. Тогда в посёлке было несколько добротных домов, оставшихся от прежних хозяев. Это сейчас всё застроено до самого шоссе: и не просто дачные домики – целые дворцы, даже отель отгрохали. Несколько раз мне предлагали большие деньги за мой старый дом – ещё бы, как сейчас  говорится, первая линия. Я не соблазнялся красивыми суммами, потихоньку перестроил, осовременил домик, подвёл коммуникации, привёл в порядок участок.
Когда-то купальный сезон мы с мальчишками, что жили по соседству, открывали, как только пригревало весеннее солнце. Вода была ледяной, даже ноги сводило. Но мы считали своим долгом окунуться в бодрящую балтийскую водицу. А уж летом, когда море прогревалось до двадцати градусов, а иногда и чуть больше, почти не вылезали из воды, пока чья-нибудь мать не начинала ругаться и гнать нас на берег. Потом отец получил квартиру в курортном городке, что располагался недалеко от посёлка,  но на все каникулы я приезжал в Сокольники к бабушке. Море вросло в меня, без него я не мыслил своей судьбы, что и определило выбор профессии. Так всю жизнь и штурманил, пока рыбная промышленность в области не приказала долго жить.
Где-то я читал, что наше тело поглощает отрицательные ионы, производимые волнами, в результате вырабатывается серотонин и появляется чувство умиротворения, а волны усиливают уверенность в себе, их шум помогает уменьшить стресс. Звуки моря снижают уровень гормона стресса и успокаивают. Предполагается, что они напоминают о материнском сердцебиении, которое мы слышали еще в утробе и которое тесно связано с чувством защищенности и безопасности. Но безопасность – это на берегу. А в воде, когда волны не ласкают тело, а пытаются сбить с ног или отбойным течением относят от берега, тут и речи нет о защищённости.
Вспомнилось, как спросил пятилетнюю дочку Маришку: «Посмотри на море, доча. Скажи, оно какое?» Она помолчала, сморщила носик и задумчиво произнесла:
– Оно моклое, – подумала. – Шумное, – ещё подумала. – Большое, – посмотрела на волны и добавила, глядя на меня сияющими глазами: – А ещё оно лохматое.
– Лохматое? – удивился я.
– Конечно, – рассудительность малышки была умилительной. – Папочка, посмотли сам, видишь, у волн кудляшки, такие же, как у нашей собачки. А Бонька же лохматая.
– А когда кудряшек нет? Бывает же штиль, – поинтересовался я.
–  Так тогда оно пличёсанное, – сразу нашлась Маришка.
С детской логикой не поспоришь. С тех пор при виде бушующих волн, когда буруны, закручиваясь, накатывали на берег, представлял, что море наше действительно лохматое. А в штиль, улыбаясь, думал – причесалось море.
И в тот день Балтика волновалась передо мной, я смотрел на это лохматое чудо с дюны. Оно было стального цвета, и лишь седина барашков оживляла блеклую серость. Разве только ленивый не называл наше море «седой Балтикой», а я в который раз видел Балтику лохматой.
Тем осенним днём пляж был пустынен, только одна девичья фигурка темнела на кромке между берегом и водой.
Я блаженно вдыхал воздух, в котором смешались свежесть моря и запах сосновой смолы и, сняв кроссовки, спускался с дюны, раздумывая, не искупаться ли. Мелкий прохладный песок щекотал ноги.
Вдруг девчонка, которую я заприметил ещё с дюны, как была в сапогах и плаще, стала медленно заходить в воду. «Топиться удумала», - с ужасом понял я и что есть сил, рванул к ней, на ходу сбрасывая ветровку.
У берега было мелко, но волны ревели и обрушивались на тоненькую фигурку со всей прибрежной силой. Девчонка останавливалась, ловила волну и шла дальше. Я бежал, врываясь в буруны, – только бы успеть, пока отбойное течение не уволокло её дальше. Очередная волна сбила девочку с ног, следующая не дала подняться, накрыв с головой. Я успел: схватил за волосы, потащил на поверхность, еле поставил на ноги, зашёл со спины и стал толкать «утопленницу» к берегу. Она кашляла, дрожала, но пыталась сопротивляться. Я всё-таки был сильнее и вытянул её из воды, благо всё произошло недалеко от берега. Девчонка рухнула на песок и зашлась в истерике. Лицо, совсем детское, было мокрым от слёз, соплей и морской воды.
– Дядя, кто тебя просил? – отплёвывалась она. – Я теперь как? У-у! Ещё чуть-чуть –  и всё бы кончилось. Больше не смогу. Вода невкусная.
– Так, в тепле претензии будешь предъявлять, – я говорил сердито, хотя было её безумно жалко. – Вставай, пойдём греться.
– А ты не маньяк? – она с опаской посмотрела на меня.
– Ну вот, то топиться пошла, а теперь маньяка испугалась. Где логика?
Я протянул ей руку. Девчонка с трудом поднялась и молча побрела за мной, стуча зубами от холода.
По пути подобрал ветровку, кроссовки и не сразу обратил внимание на её большой живот. Вот дурочка-то – и себя, и дитё нерождённое убить пыталась.
Дома дал ей полотенце и свой тёплый спортивный костюм, отправил в душ. Быстро переоделся сам, затопил камин и вскипятил чайник. Старался ни о чём не думать, но… Я ведь тоже когда-то хотел войти в море, чтобы больше не вернуться.

***
Чёрная туча налетела неожиданно, и ливень сплошным потоком обрушился на  дорогу. Я сбросил скорость, поехал осторожнее, ведь мои пассажиры – любимые девочки. Так не хотелось уезжать из Сокольников, но жена Света настояла – дела у неё какие-то дома. Дорога от посёлка до города обычная  для области, извилистая, по обочинам возвышаются деревья, которые  здесь называют «последними солдатами вермахта».
– Папа, так стлашно, молния, глом, даже  Бонька боится, – Маришка тоже не хотела уезжать в  город. – Поедем облатно.
– Ты уже  большая девочка, нечего грозы бояться, – Света нервничала, но возвращаться не хотела.
– Светланка, может, правда вернёмся, грозу переждём? – с надеждой спросил я.
Жена ответить не успела. Из-за поворота на бешеной скорости вылетел внедорожник, обгоняя грузовик. Я попытался уйти от лобового столкновения и вывернул бы – скорость у меня была небольшой. Но внедорожник вильнул на мокром асфальте, по касательной задел наш маленький опель и промчался мимо, видимо, даже не заметив препятствие, а нас  закружило, вынесло на встречку. Я попытался увернуться от фуры, резко вывернув руль, но последнее, что запомнил – ствол дерева и дурацкая мысль, пронёсшаяся пулей: «Достал последний солдат вермахта…»
Потом я брёл по пустыне. Долго бродил. Невыносимо хотелось пить, пот застилал глаза, а всё шёл и шёл, пока не заметил воду. Сначала подумал, что это море, но, приглядевшись, увидел крутую излучину между скал, значит, это бурлящая река, которая терялась где-то в подземных лабиринтах. На берегу сидел бородатый старец, облачённый в рубище. В руках он держал длинное весло. Рядом большая лодка, полная людей, готовилась к отплытию. Старец махнул рукой, приглашал присоединиться, показывая на лодку. Я подошёл ближе, ещё колебался, стоит ли мне отправляться в плавание, но среди множества лиц заметил Светлану. Она не улыбнулась, как прежде, а опустила глаза. Я уже хотел перекинуть ногу через борт – надо же узнать, почему моя любимая жена не бросается ко мне с поцелуями, а отводит взгляд. И вдруг увидел Маришку. Она вытянула руки, выставив ладошки, как будто возвела невидимую стену, через которую я никак не мог пройти, сколько ни пытался. И одиноко остался стоять на берегу, а лодка уплывала всё дальше, увозя дорогих моих девочек в неведомые края. Я наклонился к воде, чтобы напиться,  почувствовал живительную влагу на губах, но вдруг река куда-то исчезла. Как сквозь тугую пелену, услышал незнакомый женский голос:
– Очнулся, смотрите, доктор, воду слизывает.
– Дайте ему ещё попить, – ответил мужской голос. – Что ж, вырвали, значит, из лап дамы с косой…
– Где я? – с трудом давались слова, язык еле ворочался.
– В больнице. Вы в коме были, а в жизнь вас вернул наш доктор – хирург от Бога, – тот же женский голос.
Я попробовал открыть глаза, еле приподнял веки – всё расплывалось.
– А куда делась река? И лодка? – возможно, мне лишь показалось, будто  спросил вслух. Никто не ответил. Сознание стало возвращаться, и вдруг понял, что был на берегу Стикса, Харон звал с собой туда, откуда нет возврата. Но почему мои девочки были в лодке? Я не спрашивал, боялся услышать самое страшное, о чём подспудно стал догадываться. Отгонял от себя жуткие мысли, как будто именно они могли накликать беду.
Через несколько дней я начал потихоньку вставать, но всё не решался спросить про девчонок, страшился потерять крохотную надежду. Соседи по палате смотрели на меня с сочувствием, но тоже молчали, как и медперсонал.
Наконец смог самостоятельно сделать несколько шагов по палате, подошёл к окну и увидел Боньку. Она просто тихо сидела.
– Собака давно уж тута. Приползла еле-еле. Мы её подкармливали, не уходила из больничного двора. Внутрь хотела заскочить, главврач ругался. Но не выгонял со двора-то. Водитель «скорой» балакал, мол, пациента это псина, за машиной увязалась, он-то и сжалился, прихватил с собой, так тута и сидит, – говорила вошедшая в палату нянечка. – Хозяин-то вроде выжил, а вот жена и дочь… Жена ещё там, на дороге преставилась. А дочку пытались вытащить, но Бог не дал. Совсем малышка была, лет шести от роду.
Вот и услышал то, чего до ужаса боялся. Руки тряслись. Я с силой прикусил губу до крови.
– Ай, батюшки… Так это твоя собака, милок? – спросила нянечка. –  А ты не знал, что ль? А я-то, старая, разговорилась, – она покачала головой. – Да всё равно узнал бы, чего там. Сам-то оклемался. И собака с тобой, вишь, сидит – выжидает.
Я не мог сказать ни слова. Женщина принялась усердно мыть пол. Наконец справился с комом, что не давал продохнуть, позвал:
– Бонька! – и собака, радостно виляя хвостом, заметно прихрамывая, подошла ближе к окну. Преданные глаза, казалось, смотрели мне прямо в душу, и я почувствовал опять тугой ком у горла. Быстро отошёл от окна, лёг, уткнувшись в подушку, чтобы никто не увидел моих слёз. Считается, что  настоящие мужики не плачут. Но я не мог справиться с болью, которая не давала свободно вздохнуть, и слёзы  текли сами.
После выписки забрал  Боньку, и отправились мы в Сокольники. Я бродил по дому как неприкаянный. Здесь всё напоминало о любимых девочках: забытая Маришкой кукла, икебана, которую смастерила Светлана, детские и женские тапочки, аккуратно поставленные у двери. Я обжигался об эти милые сердцу мелочи, как о крапиву. Не мог ни телевизор смотреть, ни читать. Не помогало даже извечное лекарство – алкоголь. Боялся ночи – как только закрывал глаза, видел внедорожник, вылетевший навстречу, и всё пытался вывернуть руль так, чтобы не было рокового касания.
Все дни сложились в одну ровную линейку. Даже не знаю, сколько времени прошло, когда понял, что жить стало невмоготу. Как-то утром решил – пора. Потрепал Боньку по загривку, тихо сказал: «Прощай, подруга… Не могу больше… Прости».
Заглянул к соседке.
– Ираида Максимовна, присмотрите, пожалуйста, за Бонькой. Я уехать должен, а собаку не с кем оставить, – врал спокойно.
– Вы в море, Александр Петрович? – видимо, решила Ираида, что я в рейс собрался.
А мне подумалось: «Как точно, в море. Харон, наверное, заждался…» Я ещё раз погладил Боньку на прощание и пошёл к дорогой лохматой Балтике, чтобы обрести там