...он не ожидал того, что случилось.
Это возникло внезапно, словно в нем
открылись другие, нечеловеческие уже
слух и зрение, или «шестое» чувство,
и он просто увидел, что рядом с нашей
реальностью проявилась другая,
а он ее «видит» и «слышит».
Ю. Мамлеев. «Дорога в бездну».
Я потерял себя. Кто я? Где я?
Я потерял себя. Где я? Кто я?
А. Чернецкий. «Время».
На окно моей конторы вспорхнул голубь - крупный, белогрудый, серого оперения, с черными вкраплениями на крыльях и хвосте. Некоторое время он важно расхаживал по подоконнику, самодовольно курлыкая и переваливаясь из стороны в сторону.
Но вот его как будто что-то встревожило. Голубь застыл на месте и вдруг, быстро повернувшись к окну, уставился прямо на меня перламутровыми пуговицами глаз, словно уличая в излишнем любопытстве. Это беззастенчивое разглядывание в упор продолжалось довольно долго - минуту или две, так что мне даже стало немного не по себе. Хотя взгляд птицы не выражал ровным счетом ничего, я - уж не знаю почему - вообразил, что голубь взирает на меня с нескрываемым изумлением, почти что с презрением. Так дети в палеонтологическом музее рассматривают макет какого-нибудь тираннозавра или мастодонта. Чем-то подобным я, наверно, представлялся сейчас и этой птахе - до нелепого большой и неуклюжий, совершенно лишенный оперения, без крыльев, без хвоста - одним словом, урод.
Сообразив вдруг, что приписываю голубю свои собственные мысли, я невольно усмехнулся. Тоже мне, Вольф Мессинг нашелся! И взбредет же такое в голову!.. Ну, чего уставился, дурачина? Кыш отсюда! Лети!
Я легонько постучал ногтем по стеклу, заставив моего пернатого визави в испуге перепорхнуть на крышу соседнего здания. Все, полюбовались на птичек, довольно! Вернемся к нашим баранам.
Передо мной на столе лежал очередной девственно чистый лист бумаги. Напротив, поверх стопки альбомов, красовался предмет, который мне предстояло на нем запечатлеть - огромный горчичного цвета дырокол, напоминающий неестественных размеров вставную челюсть. К серийному производству этого не слишком привлекательного на вид изделия наш завод приступил на прошлой неделе, и мне, как штатному художнику, необходимо было придумать для него подходящую рекламу.
Работа почему-то не клеилась. Сначала я изобразил дырокол пробивающим лист с изображением эмблемы завода. Но это выглядело слишком уж тривиально. Тогда, немного подумав, я решил прибегнуть к
способу пооригинальней, а именно - придать изделию сходство с каким-нибудь животным (благо, его внешний вид как нельзя более располагал к этому). Я пририсовал дыроколу два круглых выпуклых глаза, наградил рядами острых зубов, и у меня получилась крокодилья морда. Однако это была не та грустно-умильная морда крокодила Гены из одноименного мультфильма, которого любят поголовно все дети за умение в любую - даже дождливую - погоду классно наяривать на гармошке, а нечто совершенно противоположное - злое, уродливое и кровожадное. Нет, такая реклама будет не привлекать, а скорей отпугивать покупателя.
Прикинув так и эдак, я переделал крокодила в медведя, но и медведь на моем рисунке тоже получился какой-то уж больно агрессивный. Минут двадцать, если не больше, я промучился над тем, чтобы сделать его хоть немного добрее, а когда мне это вроде бы удалось, к немалой своей досаде обнаружил, что теперь мой медведь утратил даже отдаленное сходство с дыроколом. Нет, все! К черту! На сегодня хватит!
Широким движением руки я сгреб все испорченные листы в корзину из-под мусора и не без труда выбрался из-за стола - размять онемевшие от долгого сидения члены.
К сожалению, размеры отведенного мне жизненного пространства, с одной стороны ограниченного кульманами, а с другой - тремя поставленными буквой «г» столами, не располагали для длительных прогулок. Уже через минуту я поймал себя на мысли, что для того чтобы не задеть ничего на своем пути туда и обратно, волей-неволей вынужден повторять движения танцующего брейк. Тогда я снова уселся на стул и от нечего делать еще раз обежал глазами мою мини-студию, как мысленно окрестил этот отведенный мне Маляновым угол отдела.
Еще совсем недавно, ничейный, донельзя захламленный старыми чертежами и поломанной мебелью, он являл собой довольно неприглядное зрелище. Однако на мои настойчивые просьбы отдать его в полное мое распоряжение шеф поначалу отвечал уклончиво. Пугало его то, что наши женщины давно уже устроили для себя в этом углу что-то вроде гримуборной, куда по десять раз на дню забегали подкраситься и поправить интимные части своего туалета, а идти против женщин - это сами понимаете…
И все-таки шефу пришлось-таки поступить наперекор их желаниям. Кто-то (ей-богу, не я) пустил по заводу слушок, что со дня на день у нас ожидается какая-то санитарная комиссия с проверкой, и это решило исход дела в мою пользу. Помню, в тот день Малянов вызвал меня к себе и поставил условие: облюбованный мной угол уже сегодня может стать моим, если я своими силами и в как можно более короткий срок берусь привести его в божеский вид. Ни на что другое я, собственно, и не рассчитывал, поэтому с радостью принял это предложение.
Ох, и намучился я тогда, в одиночку перетаскивая в подвал весь этот хлам, пролежавший здесь, наверно, не один год, да еще ловя на себе осуждающие взгляды женской половины отдела. Зато как же я потом злорадствовал, когда выяснилось, что слух о прибытии на завод санитарной комиссии оказался-таки ложным. А как был возмущен Малянов - этого даже словами не передать.
Впрочем, все это давно позади. Теперь я прочно обосновался на новом месте и съезжать отсюда пока что не собираюсь. Для пущей внушительности я придал своему углу сходство с мастерской художника, о которой когда-то мечтал, сразу вызвав этим интерес у всех сотрудников отдела. На стенах я развесил некоторые из своих наиболее удачных институтских работ (в основном натюрморты), по соседству - репродукции великих, вырезанные из журналов «Искусство» и «Огонек» - Босха, Ван Гога, Модельяни, Сальвадора Дали. На столах и под столами в строгом порядке расположил коробки с красками, наборы карандашей, плакатных перьев, пузырьки с тушью, стопки ватманских листов, доски для будущих планшетов и т.д. и т.п. - все это с таким расчетом, чтобы каждый входящий сюда сразу видел, что имеет дело с настоящим художником.
Эти последние, кстати, не заставили себя долго ждать. Только в первую неделю после моего переселения у меня под разными предлогами успели перебывать почти все мои сослуживцы. В первую очередь это, конечно, были женщины, которые продолжали забегать сюда просто по привычке, всякий раз мило конфузясь от своей ошибки, и, чтоб как-то скрыть конфуз, тут же заводили со мной какой-нибудь отвлеченный разговор об искусстве, бросая при этом любопытные взгляды по сторонам. Иногда захаживали ко мне и мужчины. Эти по большей части молчали, оглядывая исподлобья мои владения, и лишь изредка позволяли себе какие-нибудь замечания - как правило, совершенно идиотские - по поводу той или иной картины.
Больше чем уверен, что все они - и женщины, и мужчины - видели во мне человека не от мира сего, попросту говоря, чудака, поглощенного исключительно своим творчеством (если, конечно, можно было назвать творчеством то, чем я сейчас занимался) и никого и ничего вокруг себя не замечающего. Я как мог старался поддерживать их в этом мнении, прекрасно понимая, что мало похож на созданный ими образ, что это лишь роль, которую мне приходится играть вот уже почти год, с того самого дня, когда впервые начал здесь работать. Не знаю, насколько хорошо удавалась мне эта роль, но то, что, во-первых, она почти всегда помогала мне найти верный тон в общении с коллегами, а во-вторых, избавляла от необходимости общаться с людьми, мне совершенно не интересными, уже явно говорило в ее пользу.
Впрочем, будучи по натуре человеком малообщительным, всему этому я предпочитал просто одиночество. Собственно, этим и было вызвано мое несколько опрометчивое решение с прежнего моего места, где, как мне казалось, я был у всех на виду, перебраться в самый дальний угол отдела, подальше от любопытных глаз.
Но этой моей розовой мечте так и не суждено было претвориться в действительность. И виной тому были не только сослуживцы, вдруг ни с того ни с сего проявившие такой живейший интерес к моей особе.
Примерно с месяц тому назад в мою мини-студию в сопровождении Малянова явился некий молодой человек. Выглядел он довольно презабавно: длинный как жердь, с непропорционально маленькой головенкой на худой страусиной шее, казавшейся еще меньше из-за модной короткой стрижки и огромных локаторообразных ушей, и с такими же непомерно длинными руками и ногами. Узкие, слегка косящие глазки вновьприбывшего смотрели пытливо и настороженно, но на губах играла наглая самоуверенная ухмылка. Звали молодого человека Федя Скворцов, и шеф представил его как моего будущего помощника, который мне, оказывается, уже давно требуется. Для меня это, понятное дело, было полнейшей неожиданностью, поскольку ни о каком помощнике я никогда даже не заикался Малянову - ну, может, за исключением единственного случая, когда шеф поручил мне в трехдневный срок оформить восемь стендов для выставки. Тогда я, помнится, позволил себе в его присутствии некоторые высказывания - и далеко не в мирном тоне - по поводу объема работы и отведенного для этого времени, но все это, как я полагал до настоящего момента, уже давно забыто и быльем поросло. Малянов, как выяснилось, придерживался на сей счет иной точки зрения, о чем мне тут же и намекнул, предупредив таким образом все мои возражения, после чего с победным видом подвел черту, а мне оставалось только разводить руками. Так в моих и без того не слишком вместительных апартаментах появился еще один жилец, после чего шеф, по-видимому, мог считать себя полностью отомщенным за когда-то допущенный промах.
Позже я узнал, что Федя, оказывается, был сыном одной давней приятельницы Малянова, его школьной любви, тоже, кстати, работающей на нашем заводе, только в другом отделе. Десятилетку он окончил кое-как, в вуз, естественно, не поступил, а так как с детства не привык обременять себя физическим трудом, уговорил свою сердобольную мамашу устроить его в
