круглыми стенами этого волшебного мира… Но надо было уезжать.
Генерал спускался к машине в окружении молодых астрономов и сопровождавших его военных. Журналистка шли по молодой травке, пробивающейся из-под земли после зимней спячки. Вдруг генерал остановил ее:
- Осторожно! Не наступите! - фиалки…
Она чуть не затоптала крошечное живое чудо. Они росли островками то тут, то там, маленькие кустики с сиреневыми глазками. И вспомнилось, что у греков фиалки были символом оживающей весной природы. И даже вечно спешащий, ни перед чем не останавливающийся Меркурий - и тот не мог не замедлить своего шага перед их цветением, а Наполеон дарил букетики фиалок любимой своей Жозефине.
Но корреспондента тронула не красота и нежность дикого цветочка, а сам генерал. Ведь, на своём веку, он видел столько горя, зверства, людской крови и страданий, как же могло так получиться, что глубины его сердца и души были не тронуты всем этим и сохранили чувство красоты первозданности и трепетного отношения к незащищенности.
Дорога лежала в город, где их уже ждала мать десятерых детей, Герой социалистического труда Бонавша-ханум (обращение к уважаемой женщине), имя которой с азербайджанского на русский переводится - Фиалка. Узнав об этом, генерал хотел купить в городе букет цветов, но не найдя ни одного цветочного киоска, собрал на очередной полянке букетик фиалок. А когда подъехали к дому – оказалось, что весь сад героини был усеян этими неприхотливыми весенними цветами. Генерал с поклоном подарил фиалки Фиалке-ханум.
Наталья Решеткова. 2021 год.
PS. Из воспоминаний самого генерала.
Орден Боевого Красного Знамени. Правда, одна медаль — «За отличие в охране общественного порядка» — на особом счету. Потому что я за нее чуть голову не сложил. Я тогда командовал группировкой войск в Баку. Международная террористическая организация «Аваа» (та, что взрывы в московском метро организовала) приговорила меня к смертной казни. Приговор мне был подписан за ввод войск в Карабах. Вошли-то мы туда с миротворческой миссией. Да только террористам этого не объяснишь. Десяти генералам тогда приговор подписали. Пятерых до меня убили. Приговор же я на коврике нашел, под дверью в гостинице.
Я сидел в «уазике» во время какого-то митинга. Сзади — десантник-охранник. Рядом — шофер. Народу на площади — тысяч сорок. Жара — больше 30 градусов. Проходят мимо две женщины. (Мне на женщин всегда не везло.) У одной в руках — тканевая сумочка, крестиком вышитая. Только я голову отвернул, как она метнула свою сумочку через заднее открытое окно в кабину. А там — гусятница с болтами и шайбами, часовой механизм и 400 г тротила. Как рвануло — у водителя голова вперед, как мяч, вылетела. Десантника — в куски. А я сидел рядом с открытой дверью. Так меня взрывной волной через дверь вместе с сиденьем выбросило. Жив остался, только контузило. А вот террористкам не повезло. У них взрыватель сработал на три секунды раньше времени, так что убежать они не успели. Вот так-то.
Я за два месяца до взрыва уже знал, что за мной охотятся. Но военный должен и к этому быть готов. Это тоже реальность его службы. Быть военным — не в балете выступать. Я за свою военную жизнь четыре ранения получил. Но если бы у меня этих ранений не было, какой тогда из меня генерал…
