народа.
– Эти рабы у власти, показывая заботу о народе, на самом деле заботятся лишь об удовлетворении своих желаний; им настолько нет дела до народа, что он начинает вымирать, – продолжал Сократ, не обращая внимания на председателя. – Странно было бы, если бы человек, ставши пастухом стада коров и уменьшая число и качество коров, не признавал себя плохим пастухом; но ещё страннее, что человек, ставши правителем государства и уменьшая число и качество граждан, не стыдится этого и не считает себя плохим правителем государства.
– Я лишаю тебя слова, Сократ! – вскричал председатель. – Немедленно замолчи!
– Таковы наши бедствия сегодня, и прав был Анит, говоря, что в таких условиях мы должны озаботиться сохранением страны, – продолжал Сократ. – А как нам её сохранить? Сохраним ли мы её, сохраняя нынешние порядки? Нет, мы её потеряем! Для сохранения страны мы, прежде всего, должны уничтожить тиранию, – этого-то и хотел Ферамен. Я не удивлён, что власть, поддерживающая тиранию, то есть поддерживающая самое себя, требует его казни, но избранники народа, напротив, должны требовать не наказания, а поощрения Ферамена, – если они действительно избранники народа.
– Ну, всё, Сократ, наше терпение кончилось! – сказал председатель. – Ты сам выбрал свою судьбу: ты встал на путь государственной измены. Не пеняй теперь на нас: мы вынуждены будем принять надлежащие меры.
– Я сказал то, что должен был сказать, а вы поступайте, как знаете, – ответил Сократ. – Я иду домой, – моя жена будет сердиться, если я задержусь, – там вы меня и найдёте, если я вам понадоблюсь, – добавил он, уходя из Совета.
– Возмутительно! Он издевается над нами! Он замышляет недоброе! Он продался нашим врагам! – зашумели в Совете. – Пора избавиться от него! А не отправить ли его в царство Аида вместе с Фераменом?
– Опомнитесь, афиняне! Сократ – величайшее достояние нашего города; лучше потерять Акрополь, чем Сократа! – выбежал вперёд Алкивиад. – Вы меня хорошо знаете: я не пример для подражания, – признаю, что порой веду себя не лучшим образом и мало считаюсь с мнением людей. Лишь перед Сократом я испытываю чувство, которое никто не мог бы во мне заподозрить, – чувство стыда. Да будет вам известно, что Сократ всегда и всем говорит правду; ему совершенно неважно, богат ли человек и обладает ли каким-нибудь другим преимуществом, которое превозносит толпа. Все эти ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами – ничто, если в нас нет совести. Как же можно обвинить его в продажности и злом умысле?..
– Тебе самому надо опомниться, Алкивиад! – остановил его председатель. – Сократ – твой учитель, и он спас тебя, когда вынес, раненого, из боя, но, прежде всего, ты гражданин Афин. Не забывай об этом.
– Я не забуду, поэтому скажу: если вы что-нибудь предпримите против Сократа, клянусь, я выступлю против вас, и у меня найдутся союзники, можете не сомневаться! – Алкивиад выскочил на улицу.
– Алкивиад опасен, – прошептал председатель Совета, обращаясь к Аниту. – Он должен умереть,
– Это не трудно: он беспечен, ходит повсюду без охраны, – ответил Анит.
– А Сократ? – спросил председатель.
– Он слишком известен: если мы тронем его, то навлечём на себя проклятия всей Эллады, – вздохнул Анит. – Ничего, он не уйдёт от своей судьбы.
Суд и казнь
– Несчастная я женщина, надеть нечего! – сокрушалась Ксантиппа. – Сколько можно ходить в одном и том же: на людях показаться стыдно.
– Если люди разумные, то им всё равно; если неразумные, то нам всё равно, – ответил Сократ.
– Опять ты со своей дурацкой философией! Доигрался уже, судить тебя будут, а всё никак не остановишься! – вскричала Ксантиппа. – Одним богам известно, чем закончится этот суд, так надо постараться разжалобить судей. Вон, Филомена, когда её мужа Арчиппоса судили за мошенничество, пришла на суд такой красивой, что поразила всех, а потом стала так плакать и завывать, что сердце переворачивалось. Да ещё детей с собой привела, и они тоже рыдали и просили суд о снисхождении к отцу. Какой судья выдержит? – вот Арчиппоса и помиловали. Но у них двое детей, а у нас – трое, значит, рыданий будет ещё больше, да и я могу стенать не хуже Филомены, – тебя обязательно помилуют, не будь я Ксантиппой!
– Ты была, есть и будешь Ксантиппой, однако в суд ты не пойдёшь, – твёрдо сказал Сократ.
– Это ещё почему? – взвилась она.
– Даже если бы обвинения против меня были справедливыми, мне не следовало бы унижать себя подобным образом. Лучше мужественно умереть, чем жить в позоре, – ответил Сократ. – Если уж я оказался перед выбором: либо творить несправедливость, либо переносить её, – я предпочитаю переносить.
– Оставь свои рассуждения! – досадливо отмахнулась Ксантиппа. – А о нас ты подумал? Что будет с нами, если тебя осудят? Как мы будем жить?
– То ты упрекаешь меня, что я негодный муж и плохо забочусь о семье, то говоришь, что жить без меня не можешь. Поверь мне, с твоим характером ты не пропадёшь, – сказал Сократ. – Помнишь, когда я впервые тебя увидел, ты продавала горшки на рынке? Кто бы знал, что в замужестве ты будешь бить их по поводу и без повода! Уж лучше снова продавай, чем напрасно портить.
– Ах, ты, негодник! – она хлопнула Сократа по руке. – Ну и ладно, иди один. Кому ты нужен, в самом деле? – отвернувшись, Ксантиппа смахнула слёзы на глазах.
***
– Заклинаю тебя всеми богами, не говори ничего лишнего, – просил Платон, вместе с Сократом идя в суд. – Ты не представляешь, сколько у тебя недоброжелателей! Философы завидуют твоей славе, власть и чернь не выносят твоих обличений.
– Чем больше я узнаю людей, тем больше ценю мою собаку. Пока ничто не сдвинется в них, ничто не сдвинется и в мире, – ответил Сократ. – Но что поделаешь? Не отказываться же мне от велений совести?
– Один раз ты едва избежал казни, выступив против тирании. Это просто чудо, что ты не погиб тогда, однако Алкивиад лишился жизни, – вздохнул Платон. – Мы, твои ученики, подверглись гонениям, однако я готов вынести ещё большие гонения, лишь бы ты не пострадал. Как мы будем жить без тебя?
– Ты говоришь в точности, как моя жена, – улыбнулся Сократ. – Но ты, Платон, должен понимать, что смерть не так важна, как жизнь по совести. Что такое смерть, если задуматься? Она вечный покой, если после смерти ничего нет, или вечная жизнь, если смерть открывает дорогу к ней. И то, и другое неплохо, особенно для старика, каким я теперь являюсь. Неужели я стану оттягивать переход к вечному покою или вечной жизни ценой отказа от совести?
– У меня нехорошие предчувствия, – мрачно проговорил Платон. – Ах, Сократ, Сократ, если бы ты хоть один раз смог не быть Сократом!
– Пожелай лучше, чтобы мои обвинители и судьи хоть один раз перестали быть тем, что они есть, – возразил Сократ. – А я до конца останусь Сократом.
***
– Вот он, стоит перед вами, тот человек, которого взрастило и вскормило наше государство, о котором заботилось все эти годы, а он отплатил ему чёрной неблагодарностью, – обвинитель Мелет указал на Сократа. – Здесь находится уважаемый Анит, член правительства, известный своими благими деяниями: он подтвердит, что Сократ давно несёт зло нашему Отечеству и до сих пор не осуждён только по великой милости нашей власти.
Я перечислю лишь основные обвинения против него – обвинения, подкреплённые показаниями множества свидетелей. Во-первых, Сократ выступил против нашей веры, он отрицает само существование богов. Замахнуться на святое – это обычное занятие Сократа, ему нравится издеваться над священными чувствами, преисполняющими душу каждого истинного гражданина Отечества. Все слышали, как Сократ насмехался над нашими традициями и обычаями, ни во что не ставил религиозные церемонии. Между тем, вера это то, что объединяет всех нас; это фундамент, на котором зиждется здание нашего государства, – разрушьте фундамент и здание падёт! Не этого ли добивается Сократ? Своим атеизмом он наносит непоправимый ущерб Отечеству и, безусловно, виновен в этом преступлении.
Во-вторых, Сократ постоянно и настойчиво критикует нашу власть. Одержимый слепой страстью разрушения, он готов уничтожить всю нашу государственную систему. Я не могу утверждать, что за его спиной стоят внешние силы, желающие гибели Афин, но не подлежит сомнению, что своими действиями он способствует осуществлению планов наших врагов, – в сущности, он проводник их интересов. Можем ли мы терпеть у себя вражеского лазутчика, не обязаны ли принять меры по обеспечению своей безопасности? Думаю, ответ очевиден.
В-третьих, обуреваемый той же жаждой разрушения, Сократ развращает нашу молодёжь, да и весь народ тоже. За деньги он учит людей выдавать белое за чёрное, а чёрное за белое, высмеивает высокие понятия о любви к Родине и служение ей. Результат налицо: мы видим, как наша молодёжь перестаёт заботиться об Отчизне, ставит личные интересы выше общественных, попадает под чужое, – я бы сказал, под чуждое влияние! У нас есть наглядный пример вреда, причиняемого Сократом, – это Алкивиад, который был его любимым учеником. Чему же Сократ научил Алкивиада? Благородный высокоталантливый юноша, каким был Алкивиад, под влиянием Сократа превратился в себялюбивого порочного негодяя. Алкивиад мог бы стать гордостью Афин, а стал их позором. Остановите Сократа, говорю я вам, остановите его, пока он не разрушил изнутри всё наше общество!..
На основании вышеизложенного я мог бы с полным основанием потребовать для Сократа смертной казни, однако мы не столь жестоки к согражданам, как он. Я требую лишить Сократа всех гражданских прав и изгнать его из Афин, – Мелет посмотрел на Анита, тот одобрительно кивнул.
***
– Мы выслушали обвинителя, теперь послушаем обвиняемого, – сказал верховный судья. – Говори, Сократ!
– Я вообще не хотел идти в суд, потому что меня не за что судить, – начал свою речь Сократ. – Тем не менее, я пришёл, – не для того чтобы оправдываться, ибо оправдываться мне не в чем, но чтобы показать, какие вздорные и лживые обвинения против меня выдвинуты. Давайте рассмотрим их по пунктам, вслед за Мелетом.
Во-первых, он обвинил меня в непочтении к нашей вере и отрицании богов. Однако я не знаю наверняка, существуют ли боги: как же я могу отрицать то, в чём не уверен? Если я и насмехался, как утверждает Мелет, и что неправда, поскольку я не насмехался, а просто говорил об этом, над какими-то церемониями, то какое отношение это имеет к богам? – ведь эти церемонии установлены людьми, а люди могут ошибаться. Многие церемонии прошлого кажутся нам сейчас нелепыми, – не станут ли казаться в будущем такими же нелепыми нынешние церемонии?.. Что касается лично меня, то мой бог – это моя совесть; я всю жизнь верил её и подчинялся её голосу, так что неверующим меня никак не назовёшь.
Во-вторых, Мелет обвинил меня в стремлении разрушить наше государство. Если бы я хотел это сделать, зачем бы мне с таким усердием, рискуя подвергнуться наказанию, изобличать пороки власти? Тот, кто хочет разрушить государство, должен радоваться, когда таких пороков становится всё больше, и ни в коем случае не пытаться их исправить. Настоящие разрушители государства это те, кто молчат, видя, как оно несёт гибель в себе самом, и даже прославляют власть, ведущую
