Снегири на яблоне. Глава 1. Диаскоп

Дюйм, толщина струганой доски – последнее неделимое расстояние.
За щелястым забором, в лопухах, в дюйме от гибели дорвавшийся, ошалевший от счастья подросток изнывал, вдавливаясь по самое не могу в горячие, скользкие бёдра ровесницы. Казнил и утешал исцарапанное жёсткой травой, бесценное маленькое тело. Розовая пяточка подруги взлетала над его усердно трудящимся задом. Тёмно-красная розочка, стоившая ему исколотых пальцев, брошена тут же у дороги. Ромео весь в поту, загорелая Джульетта в пыли, как в девственной пыльце. От коротких кудряшек до развитых грудок вся – упругий неспелый абрикос. Рядом на одном плече, на одной лямке сиял зелёный, сброшенный сарафан. Перед лицом Ромео, в щели забора был виден джинсовый карман отдыхающего на корточках человека. Наискосок узкий нож-бабочка явственно проступал через ткань. По ту сторону забора остановилась на короткий привал кочующая банда. Жара.
Пригород опустел. Умных вымело из этой части страны ещё до начала междоусобицы. Следом за её сокрушительным цунами, взметнувшим всё гнилое, пришла вторая волна беды – грязевая сель. Цветущая земля ковровой дорожкой ложилась под разношёрстные банды насильников и мародёров.
Где-то на вокзале родня этой парочки сходила с ума от ужаса и отчаянья, ненависти и взаимных обвинений. В лопухах царил онли секс, под угрозой лавины, которая при первом предательском стоне снесёт хлипкий забор и перепашет обоих любовников.
Абрикосовая Джульетта не подозревала, что делается рядом. Шептать ей «тихо-тихо» было бы слишком громко. Ромео сопел, отдавшись на волю судьбы, каждым следующим толчком бёдер утопая в молодую щель, как первый раз. Он скользил руками от грудок до скользкой промежности, хватал губами ротик подруги, томно посасывающий его язык… Сверху и снизу пацан сам себе мешал, неотрывно глядя в промежуток между досками на спины бандитов, на грязный карман с ножом.
Джульетта изогнулась и пролепетала: ещё... Как можно не уловить её сладкий, выносящий мозг запах на расстоянии шага?! В коктейле можно. В густой смеси трудно различить отдельные ноты. Возбуждение, усталость, жестокость, страх, адреналин были повсеместно разлиты в воздухе.
Ромео казалось оглушительным его дыхание, стук крови в ушах, но кончить второй раз он был намерен даже ценой жизни. Сейчас, сейчас, ещё немного!..
Уцелеют – до старости будут вспоминать лучший секс в жизни.
***
Секунда – последний неделимый отрезок времени.
Секунда это много, без шуток, вполне достаточно, чтобы тебя просчитали и переоценили, чтобы тебе вынесли приговор. На глазах у стаи товарищей, оцепенев, пялиться на что-то пока ещё чужое, ничьё… После такого: бери либо умри. Потому что братва учуяла, братва опередит и разорвёт на куски не для того, чтобы присвоить, а потехи ради.
Что поделать, не над всем человек властен, и никогда – над увиденным впервые. Именно здесь ограда не препятствовала обзору. Братва лениво перегавкивалась. Один из бандитов замер. Волшебный, сказочный кадр сиял в тёмно-зелёном диаскопе расступившихся тополей.
Плоские камни проложены мхом, как раствором. За стеной ручеёк петляет по саду. Ветер перемешал ароматы плодов и цветника. В глубине сада был виден приземистый, крепкий одноэтажный дом. С двух сторон от распахнутой двери пионы купами, анютины глазки – ковриком. На солнце перед кухонным окном с занавеской голуби, россыпь рыжих куриц. Плетёная мебель в отдалении, на теневой стороне. Возле сарая привязана к колышку белая козочка. Чердачное окошко, прищурившись, смотрит прямо в душу. Посреди грядок, распрямившись, руки в боки отдыхает старик-садовник, тяпка лежит в ногах.
Всё миниатюрное и чёткое, сочное настолько, что кружится голова. Так много роскоши в одном кадре, так прекрасно до боли в груди.
Пастораль напомнила бандиту детство: круглый зелёный диаскоп в руках, единственный слайд потерянной сказки про гномов. Мимолётный взгляд, а потрясение на долгие годы. Солнечный свет сделал кадр абсолютно живым. В него можно было зайти…
Через минуту диаскопом старшаки уже играли в футбол и раскололи о зарешеченное детдомовское окно.
Теперь бандит заглянул в сказку наяву: кроны иссиня-зелёных тополей цветом напомнили пластмассовый корпус, промежуток между ними – стеклянный глазок. Внутри сияла медовым светом идеальная усадьба. Всё как тогда, и хрупкость та же.
Не он один туда уставился. Шепелявый парень махнул граблей руки с заикающимся ржанием:
– Оппа-на, а куриц-то, куриц сколько! – его палец указывал на башенку-голубятню. – Я там жить буду! Го, через стену, запинаем штарикана!
***
Бандит, который потратил длинную секунду на любование чудом, не уделил и минуты на препирания. Ему не потребовалось даже сгруппироваться.
Всем корпусом с разворота он вложился в челюсть шепелявого парня кулаком. Оба покатились по земле. Оказавшись снизу, тот взвизгнул, как укушенная собака и заскулил:
– …баро-оо!.. Шказал бы, что не так бы, я бы… я ж, я никогда!..
Вся банда, с два десятка подуставших парней и малолеток отшатнулись в круг. Посередине кувалды взлетающих кулаков выбивали пыль из прикрывавшего голову неудачника.
Часть зрителей неуверенно подхватила доносившиеся оттуда обиженные вопли:
– Стоп! Алмас, ты чего взбесился-то?! Чего он такого сказал?
Старшие не поддержали:
– Ничего не должен был говорить. Я – то, я – сё… Якать поменьше надо! Сорок-баро! Аут, Алмас!.. Ну, хватит, баста, он всё понял!..
Злой парень выпрямился, пнул напоследок худой зад и бросил, как сплюнул:
– Наука тебе.
Одетый в чёрное: футболка, джинсы, волосы, он стал от пыли чепрачным. Кровь на костяшках и на локте сразу остановилась, затёрлась ей.
Бандит обвёл взглядом друганов и повернулся к усадьбе:
– Я буду там жить.
Особого восторга его слова не вызвали. Началось нытьё:
– Мы? Тут? В деревне?.. Сорок-баро, ну, не… Мы же в город шли… Мы ещё до города не пришли, сорочий баро, мы дальше пойдём… Что тут найдёшь, у этих: кислое вино и старую козу? В городе жирно: норм бухло, жрачка, девки, кто не удрали…
– Идите. Найдёмся. Стволы ищите, лохи, патроны. Будут стволы, всё будет, дальше отправимся. В округе ружья охотничьи должны быть. Поняли, нет? Пока местные не на измене. День-два и их ружья сами нас найдут.
– Инвалиды и пенсы? Из десяти дворов девять брошены. Заколочено. Видел?
– Видел, но не уверен. Амба, я тут завис.
Отделиться от группы, проигнорировать тот факт, что тяпка в руках садовника отнюдь не гарантирует отсутствие ружья возле грядки было не слишком умно. Так ли уж беспечные местные? Бандит не был идиотом, но влияние момента оказалось сильней.
***
Сады, сады на южном склоне лета. Ещё цветущие, уже плодоносящие сады вокруг нетронутых усадеб, излучающих благополучие и сытость. Грязевая, кровавая сель междоусобицы катила на них валуны банд, чуждых ксенофобии, которым не было дела до смуглости и белизны кожи, до разреза глаз, верований и семейных кланов. Эти стаи представляли собой насилие, дело им было – до грабежа. Дикие звери не нуждались в предлогах к разбою. Огнестрельного оружия бандиты не имели, так его и у растерявшихся местных почти не было. Гуляй-поле по касательной задело пригород, отозвалось эхом стрельбы, несколькими пожарами и устремилось дальше.
Если бы эти бандиты прилетели другой планеты, всё встало на свои места. Но нет, они не были чужими по крови. Их кровь была другой температуры. Среднему местному домохозяину невозможно вообразить, что кому-то в диковинку еда… Салфетка возле тарелки… Букет в вазочке… Соте с десятью ингредиентами… Домашние вина и наливки… Повсеместные розы, шиповник, пионы. Цветы без клумб… Выложенные камнями дорожки, заборы для красоты… Яблоки, которые можно срывать, проходя по дороге, сливы и черешня вёдрами…
Банды шли с равнины, треугольным ножом прислонённым к сытой родине, говорящей на том же языке. Этим сходство исчерпывалось. Некогда оккупированный анклав выживал при мачехе как мог, будучи... кратко сказать – мусорным полигоном. Если посмотреть на карту, по географическим названиям не ощутишь границу. А на спутниковых съёмках она видна ещё как: слева зелёное, справа серое, плоское. Наступил день и час, когда голодные мутанты снесли забор и ринулись праздновать своё жирное время. У них были ножи, прутья арматуры и вошедшая в кровь наука – все люди враги. Отнял? Жри на месте. Бей первым. Бей со всей силы. Добивай, не останавливайся.
***
Сорок-баро Алмас зашёл как порядочный, через калитку.
Хмурый и нагловатый лицом, по-боксёрски собранный парень не ускользнул от внимания хозяина усадьбы. Дёргаться не имело смысла. Может, в дом пойдёт? Стырит еду и смотается? Авось не подожжёт. Но бандит направлялся прямо к нему.
Остановился в двух шагах. От пыли, пота, долгой дороги, мельтешения тени и солнца у него расплывались в глазах. Седина, полотняная рубаха, подвёрнутые штаны старика – всё в ореоле, как смазанный кадр с нечётким фокусом. Но если сорок-баро зашёл внутрь диаскопа, так и должно быть. Обтирая руки платком, приосанившийся старик был похож на локатор: пузом, плечами и лицом открытый к незваному гостю и небу. Хозяин на своей земле. Нервничает, видно, но держится.
В прошлой жизни сорок-баро не бывало таких стариков, в таких светлых не бережённых рубахах для работы, в полотняных штанах с подтяжками, с театрально поставленным голосом, который не гавкал, а раскатывался. Старик глядел на него с легко объяснимой смесью приветливости и опаски глазах, в чуть болезненной улыбке, не бомжатской улыбке, со всеми зубами.
Алмас поздоровался и спросил, дома ли хозяйка, немедленно попав в анекдот.
– Хозяйка? – переспросил старик с таким выражением…
Очевидно, женщин в доме не было.
Но сорок-баро своими глазами видел потемневшую латунную табличку при воротах… Он же не безграмотный, он способен прочитать имя крупными печатными буквами!
– Магдалина, – уточнил сорок-баро.
Старик вздохнул и приглашающе простёр запачканную землёй руку туда, откуда сорок-баро появился.
Они пошли ко входу.
«Эдикула святой Магдалины» было написано римским крупным шрифтом. Ниже вязью, гораздо мельче: «Родовая усадьба. Думитру Себастьян Адажио».
– Думитру Адажио – это я, – сдержанно поклонился старик. – Владение достопримечательностями налагает некоторые обязательства. К примеру, демонстрировать их посетителям. Если желаете взглянуть…
Алмас тоже представился скороговоркой. Они направились вглубь сада, откуда слышалось журчание.
***
«Бандит вместо инспектора – забавный поворот… Я прогневал-таки высшие силы!»
Думитру подозревал, что его смелое применение эдикулы, попахивает кощунством, но с другой стороны… В каталогах античности, подобные сооружения были изображены в точности, как эта святыня... Он поставил бы сто против одного, что соблазнительная Магдалина на уцелевшем чёрно-белом фото, расколотая поперёк талии, была по девичьей фамилии Анадиоменой – Пеннорождённой Афродитой, сменившей имя на суровой заре христианской эпохи. Что, впрочем, её не спасло. Хотя вероятно, статуя была не разбита окончательно на куски, а украдена беспринципным просвещённым ценителем.
Они шли под ветками слив и черешен, обошли сарай и грядки, пока старик всё это рассказывал.
Сквозь эдикулу бежал