Он снимает шлем, входит в пустую в этот ранний час аптеку, тянет из кармана куртки пистолет и направляет его на моющую полы работницу в синем халате:
— Женщина, вам лучше… я ничего не…
Та, не дослушав его сбивчивой речи, бросает швабру через перегородку как копьё, мокрая мешковина на мгновение закрывает её изображение в дрожащем и требующем дозы сознании наркомана.
Он устремляется в погоню, он валит женщину на пол, он пытается, вежливо и раздельно, по слогам, объяснить ей ситуацию, в какой лояльное к ограблению поведение продлит его существование и сохранит её жизнь. Лёжа на ней, он выкрикивает в расширившиеся, подведённые глазки названия средств, большинству которых – копеечная цена, и удивляется той неосведомленности, что стоит за непрекращающимся визгом. Эти страшные глаза его, почти без зрачков – вместо них пульсируют две туманности; небритые впалые щёки, тело, вдавившее её в дощатый пол, нагретый через окна солнцем… и происходит невероятное: он целует аптекаршу в пахнущие луком губы.
Легчайшие пылинки, вытанцовывая па, кружатся вокруг в солнечных лучиках. Белые металлические шкафы, как пещеры, набитые сокровищами, уже не притягивают алчного взора грабителя, да и не грабитель он вовсе, а лишь проситель. Грешный искатель сострадания…
— Пожалей меня, — просит он, снова целуя её, и не нарочно усиливает свою тяжесть меж раздвинутых ног отважной женщины. Пистолет по-прежнему в руке — осторожно он кладёт его рядом и гладит русые волосы, замечая бледность покрытой веснушками кожи, думая о том, что ничто человеческое ему не чуждо, несмотря на…
— А ты меня пожалеешь? — спрашивает его она, при этом в её голосе слышны понимание и, как ему кажется…двусмысленность. Испуг проходит; она, очевидно, размышляет над дальнейшим.
— Что будет, если сюда войдёт кто? – подожди, я дверь закрою.
Глупый, он верит ей, расслабленный своим видением происходящего.
Женщина действительно замыкает дверь, но не наружную, входную, а эту, ведущую в комнату-склад, и он оказывается в мышеловке. Когда до него доходит смысл происходящего, он бросается на дверцы шкафов, действуя сосредоточенно и чётко, не давая страху проникнуть в сердце. Наполнив пакет, грабитель выбивает дверь и бежит коридором к прилавку, вытянув руку с пистолетом.
— Сука! Сука! Сука! – выкрикивает он трижды, и каждый раз нажимает на курок, не целясь, да и толку-то – пистолет не заряжен. Предательница понимает, какую она ошибку сделала, что не закрыла и входной двери, и бросается на улицу следом за ним — с тем же визгом, с каким потом будет объясняться с милиционерами….
С поворотом ручки газа, словно выжимая из памяти оставшееся позади, на скорости, он врезался в старое дерево, доживавшее свой век неподалёку… Оно, подгнившее и тяжкое, упало на него и убило.
В фиолетовом пространстве дрожит одинокая звезда, похожая на светильник его земного дома. Ясон пьёт вино, руки его отчего-то трясутся, винная струйка разлетается розовыми капельками в воздушной смеси космического корабля.
Он отстёгивает пояс и плывёт к иллюминатору; прижавшись к стёклышку, видит аргонавт далеко-далеко внизу близких ему мужчину и женщину….
Давненько ей не было так хорошо… Ах, душка, смотри, что вытворяет! ей захотелось искусать его. И она кусала шрамы и цветные татуировки, все эти истории в рисунках и словах на чужом, но отчего-то теперь понятном ей языке, дрейфующие по загорелому телу. И она пила его, и он пил её, и она снова была влюблённой волшебницей, и казалось ей, что она вознеслась в космос, где в маленькой кабинке невесомо и необычно слилась воедино со странно знакомым ей путешественником, так похожим на неблагодарного бывшего мужа. И каким-то символом плавало рядом с ними золотое руно, надо же, обычная шкура, и ей достаточно было блаженства, уже достаточно, хотя, когда-то, на Земле, думалось, что уж если дорваться, то – на всю катушку… Что-то отвлекло её, может вид голубой планеты в иллюминаторе этого корабля, на каком ей никогда не будет места. И она почувствовала себя обманутой и брошенной, когда вдруг оказалась за прилавком аптеки.
«Эй, Медея!» – услышала она и ощутила треск разрываемой артерии. Меч, пройдя сквозь неё, разбил давно стоящий на полке, никому ненужный греческий бальзам и пахучая жидкость вместе с осколками стекла полетела к её одеревеневшему затылку. Струя крови брызнула на синий халат, но боли совсем не было, и она простояла так ещё некоторое время, пока за решетчатыми окнами не стих шум двигателей «Арго».
-------
|
