живой быть? Уже моё проклятое сердце давно мне всё плакало. Аж мне с тобой знать будет расставаться. За что ты мне таков мил?»
Пётр с размаху бросил чернильницу о стену, нервно побегал туда-сюда, успокоился немного, развернул следующее письмо.
«Братец мой, Степан Богданович! Пишет тебе старица Каптелина. Матушка твоя по тебе неутешно плачет, в голос вопит по тебе. Уже так вопит, так вопит по тебе, что ты её покинул. Уже, братец, добирайся сюды скорее, друг мой».
Степан Глебов уже висел на дыбе совершенно голый, когда в пыточную Преображенского приказа вошёл Пётр. Бывший майор, а ныне подполковник в отставке был ровесником царя, на пол головы ниже, широк в плечах, одни мускулы. А он большеголовый узкоплечий высокий с маленькой ногой, со смешными кошачьими усами, но царь-самодержец. А руки тоже сильные – серебряную тарелку в трубочку легко свернёт. Хмурый взгляд Петра остановился на срамном уде Глебова. «Он им Дуньку-то», - подумалось, левая щека задёргалась, усилием воли Пётр справился с собой.
- Дайте-ка ему дюжину плетей для начала.
Каты хлестали Глебова и думали, что какое уж тут начало, мало кто двенадцать плетей выдерживал. Бывший майор выдержал, только зубами скрипел.
Пётр удобно уселся в кресло.
- Рассказывай, как ты против меня замышлял.
- Такого не было, государь.
- Как с женой моей бывшей блудно жил.
- И такого не было, государь. Ходить к ней ходил, а блуда не было.
- Не было? Тогда ещё дюжину плетей.
Глебов извивался на дыбе и мычал сквозь зубы, но сознание не потерял.
- Сознавайся, - сказал Пётр, - легче будет.
- Не в чем сознаваться, государь, да и с дыбы мне живым не слезть.
- Почему? Что же я зверь какой? Скажи правду – помилую. Скажи, что с Дунькой моей корысти ради блудно жил.
- Какой корысти, государь? Когда я сам из своего жалованья деньги ей давал.
- Тогда ждали вы с Дунькой смерти моей. Алёшка мой на престол взойдёт, мать его Дунька при нём будет, а ты при ней. Почестей и наград желал, да?
- Я в отставке, государь. И государыня, Евдокия Фёдоровна пострижена, монахиня Елена она.
- Так, то не беда. Из отставки можно выйти, и монашеский клобук не гвоздями ко лбу прибит, его и скинуть можно.
- Нет моей вины, государь ни в чём.
- Отвести ему ещё десяток плетей и снимайте. Пусть отдохнёт. Завтра он со своей любовницей встретится. Очная ставка.
У Евдокии тревожно стучало сердце в груди и подкашивались ноги от страха, но внешне она ничем себя не выдавала. Запах крови и пота дыхнул на неё, когда перед ней открыли тяжёлую дверь пыточной Преображенского приказа. Крики, стоны. Евдокию подвели к дыбе, где висела голая женщина.
- Матушка, прости меня Бога ради, - билась в истерике женщина, - не выдержала я мук нечеловеческих, предала тебя.
- Господь простит, Каптелина, - осенила крестом старицу Евдокия.
- И меня прости, матушка, - кричала с дыбы другая женщина.
- И тебя Бог простит, Мартемьяна.
В голом человеке на дыбе Евдокия с ужасом узнала архимандрита Досифея. В кресле топорщил усы в усмешке царь Пётр.
- Ступай сюда, жена неверная, в грехах своих покаешься. И дружок твой давно тебя ждёт.
Евдокия увидела Степана, ноги его были подтянуты к потолку, он висел горизонтально.
- Замёрз аж, бедный, как тебя ждал. Рассказывай, жена, как ты с ним блудила. Он-то рассказал.
- Врёт! Ничего я не говорил, - прохрипел Глебов.
- Не говорил? Так заговоришь. Сыпаните ему угольков на спину, а то он замёрз совсем.
На вчерашние кровавые раны Степану насыпали горящих углей.
- Не жили мы блудно со старицей Еленой, - прокричал Глебов, - не жили.
У Евдокии глаза расширились, она прижала ко рту кулачок.
- Стеша.
- Ах, Стеша? – радостно произнёс царь.
- Ни в чём она не повинна, - кричал с дыбы Степан.
- Ты не спеши, Глебов, подумай. Может быть вспомнишь свою вину и её? Угольки остынут, каты горяченьких подкинут. Заговоришь, Стеша, на дыбе таки все разговорчивые становятся.
- Не о чем мне с тобой говорить, чудовище. Я бы рта не открыл, если бы не считал долгом своим оправдать свою повелительницу перед тобой, зверем.
- А письма её к тебе показать?
- Писать писала, а блуда не было.
- А заговор, измены супротив меня?
- А того и быть не могло.
- Видно угли остыли. Свежих подкиньте.
Каты смахнули вениками угли со спины Степана и насыпали новых. Глебов тяжело задышал, ему не хватало воздуха.
- А, засопел, - обрадовался Пётр, - сознавайся.
- Не в чем.
- Ах, упрямец. Щипцы раскалённые.
- Не надо, - закричала Евдокия. – Что ты хочешь? Что тебе надо?
- Правды! Что заговор против меня затевали с майором.
- Побойся Бога, Петруша, какой заговор?
- Тогда пиши, что блудно жила с ним. Вот бумага, перо, чернила.
- Хорошо, только его с дыбы снимите.
- Нет, Порушка! – отчаянно вскричал Глебов.
- Молчать, там на дыбе. Значит, Порушка? – усмехнулся Пётр. – Снимем, как только напишешь. Слово царское даю.
- Нет, Порушка, нет. Оговаривает она себя, оговаривает.
Евдокия подсела за стол, взяла перо, макнула его в чернильницу, подвинула к себе бумагу и твёрдым почерком написала:
"Февраля в 21 день, я, бывшая царица, старица Елена привожена на Генеральный двор и со Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что я с ним блудно жила в то время, как он был у рекрутскаго набору; и в том я виновата. Писала своею рукою я, Елена."
- Зачем ты так, Порушка, - произнёс Степан запекшимися губами с дыбы, - зачем ты имя своё позоришь перед сим чудищем? Я муку терплю, чтобы имя твоё светлое позором и грязью не покрыть.
Евдокия встала со своего места, подошла к дыбе, посмотрела влюблёнными глазами на Глебова и произнесла ласковым бархатным голосом:
- Свет мой, душа моя, радость моя, Стешенька, я люблю тебя больше жизни. Муку за тебя приму любую, только бы ты не страдал.
Она резко развернулась к Петру, глаза её горели ненавистью:
- Вешай меня рядом с ним, чудовище, если так крови нашей жаждешь. Вешай! Ни слова не пророню, все муки выдержу.
Пётр прекрасно знал свою бывшую жену и был уверен, что на дыбе не только слово не проронит, но, даже, и не застонет из-за упрямства.
- Уведите её, а Глебова с дыбы снимите.
Евдокию увели, с гордо поднятой головой ушла, а Петру вспомнился август того года, когда он, испугавшись не весь чего, в одной ночной рубашке без порток, бросив мать и беременную Дуньку, удрал в Троицкий монастырь. Догнали его слуги верные во главе с Алексашкой Меншиковым, одели, в монастырь приехал чинно, как подобает царю. Как вспомнит, так до сих пор его стыд жжёт. Мать с женой днём приехали, да ещё преображенцев с собой привели. Кто ими командовал? Не иначе как жена. Нет, никогда он своё унижение, свою трусость Евдокии не простит. Конечно, тогда всё закончилось победой над Сонькой-сестрой, но позор за трусость свою остался.
Для Глебова мучения не закончились и на следующий день. Ему прикладывали раскалённые щипцы к рукам и ногам, Степан молчал.
- Что упрямишься? – спросил Пётр. – Она в блуде созналась, сознайся и ты. А ещё в заговоре против меня.
Глебов молчал. А вокруг стенали, выли, кричали и сознавались во всём всё суздальское окружение последней русской царицы.
На четвёртый день Степана крепко на крепко привязали к доске, утыканную острыми деревянными гвоздями.
- Удобно? – участливо спросил Пётр.
Глебов смотрел в чёрный потолок, молчал.
- В письмах Дунька пишет, что перстень тебе подарила. Где он?
- Продал. Ты, государь, своей портомойке чухонской перстни даришь, а государыня Евдокия перстень дала за тем, чтобы я его продал да на вырученные деньги водку в бутылках прислал. Поручения государыни за спасибо с неохотой делают, а тут она хоть водкой одаривать будет.
- Лжёшь, Глебов, - Пётр покопался, достал нужную бумагу. – слушай. «Носи, сердце моё, мой перстень, меня любя, а я себе такой же сделала, то-то я у тебя его брала».
- Брала да не отдала. Нужда подоспела продала, продала оба перстня.
- Опять лжёшь, Глебов. Был блуд меж вами, был. Про заговор не спрашиваю, заговора не было, а в блуде сознайся.
- В чём же мне признаваться, государь, после того, как я ни в чём не признался под пытками, которые ты мне учинил? Ты думаешь, что я буду бесчестит порядочную женщину, и это в тот час, когда у меня нет больше надежды остаться живым? Дай спокойно умереть тому, кому ты не дал спокойно жить.
- Как ты умирать будешь, я подумаю. Умирать будешь долго и мучительно, - спокойно сказал Пётр и повернулся к катам. – Снять его с гвоздей. Лечить. На казни он должен выглядеть молодцом. Писарь! Пиши.
Царь стал диктовать:
«Степан Глебов собственноручно показал. Как я был В Суздале у набора солдатского тому лет с восемь или с девять и приведён был в келью к бывшей царицы, старицы Елене. И сошёлся с нею в любовь через старицу Каптелину и жил с нею блудно. И после того тому с года с два приезжал я к ней и видел её. А она в тех временах ходила в мирском платье».
- Вот так, Глебов, я человек простой и за тебя напишу, что мне надо. Всё в воле царской.
Глебов молчал.
Царский манифест прочитали народу 6 марта, где говорили о прелюбодеянии опальной царицы со Степаном Богдановичем Глебовым. Молча слушал московский люд царские оправдания и думал: чья бы корова мычала. На себя бы лучше царь-батюшка оборотился. Его портомойку чухонскую под солдатскими телегами валяли, Шереметьев год блудно с ней жил, потом Меншиков, затем сам Пётр, двух дочек с ней приблудил. А Евдокию в 28 лет в монастырь упрятали, так удивительно, что она двенадцать лет без блуда продержалась. В народе последнюю русскую, по крови, царицу жалели, песни жалостливые сочиняли о её судьбе горькой.
Казнь Глебова назначили на 15 марта. Царь приказал, чтобы Евдокия при сём действии присутствовала от начала до самой кончины её любовника.
Второй день совершаются казни на Красной площади. В три часа дня привезли Глебова и царицу Евдокию. Простого люду собралось много. Казнь не обычная на Руси, Глебова приказано посадить на кол да одеть потеплее, чтобы сразу на морозе не умер и мучился как можно дольше, а Евдокии на всё это смотреть не отрываясь, для этой цели к ней приставили двоих солдат. Холодно было, густой пар стоял над толпой.
Глебова, тепло одетого в сапоги, тулуп, шапку, варежки опрокинули на спину, палач деревянным молотом вогнал кол до перекладины, чтобы кол не пропорол внутренности дальше и не лишил несчастного жизни раньше времени. Кол подняли, укрепили на помосте. Глебов не проронил ни слова, как будто отрёкся от своего тела.
Монах Спасского монастыря осенил Глебова крестным знаменем:
- Покайся, грешник.
- Не в чем каяться, батюшка, - прохрипел Степан.
Он нашёл взглядом Евдокию и смотрел, смотрел на неё, так легче муку терпеть.
«Господи, как жжёт внутри, помилуй меня, Господи. Грешен я. Помнишь, Порушка, как в храм входили словно муж и жена. Я буду ждать тебя в выси горней. Я любить тебя буду вечно и на том свете».
Евдокия не отрываясь смотрела на любимого и молила Бога помиловать своего Стешу. Мысли её метались испуганными птицами.
«Помнишь, Стеша, как в храм входили и стояли со свечками в руках
