Герой

роман о своем герое. Он выгнал своего Адама, как Бог выгнал родового Адама из рая, в доисторическое время. Он выгнал его из современного мира в параллельный мир, чтобы испытать его в необычной обстановке. Адам попал в такой мир, жители которого говорила на адамовом языке. Так что нашему герою не пришлось находить общий язык с обитателями параллельного мира. Язык был тот же, только мир не тот. Это странно: миры разные, а языки описания мира похожие, если не одинаковые. Значит, эта разность была видимая (показалось), а похожесть настоящая.
        В чем же проявлялась разность между мирами? Во времени. Обыкновенно авторы творят свои миры по аналогии с тем миром, в котором они сами существуют. В этом нет ничего необычного. Оно и понятно. Но в данном случае автор решился на эксперимент. Он задумался над тем, почему и для чего авторы описывают тот же самый мир. Никто до него не брался за это. Наверное, потому, что и так понятно. Но понятно, если не задумываться. Только задумаешься и станет непонятно. Так и со временем, на что еще в древности мыслители обратили внимание.   
      Автор лишь подумал о том, что не следует радикально менять условия творческой задачи и думать о мирах перпендикулярно. Идя в мысли таким путем, нельзя будет самому понять то, что ты натворил. Но если ты сам не понимаешь, то кто тебя, вообще, поймет. Ведь никто не отменял главное правило душевного толкования: никто не поймет тебя, если ты сам не понимаешь себя, не понимаешь то, что наделал. Условно говоря, ради чего лес городить?
        Но тогда почему бы не сделать миры: сотворенный и творимый параллельными? Мы живем в Богом сотворенном мире и творим свой мир по его образу и подобию. Почему бы не сделать между ними паузу времени. И тут не случайно на ум автору пришла апория Зенона об Ахилле и черепахе. Они двигались в одном и том же направлении до пункта назначения, до конца, - смерть же в конце пути. И на важно, что события в мире жизни автора как человека и в мире творения автора текли с разной скоростью, ибо одно время было сущим, объективным временем, а другое время было виртуальным, субъективным. Важно было то, что само время непрерывно прерывало, делило себя, создавая возможность параллельности реального и возможного. Почему бы поэтому не посмотреть на мир не как один и тот же, но как разделенный временем на мир бытия и мир становления.
        Именно такое запутанное соображение, непривычное для автора предположение, мотивировало его поместить своего героя в параллельное место. Будет ли оно уместно для героя? Для того, чтобы сделать его релевантным для понимания, следовало сохранить тот же самый язык, на котором велось описание-повествование такого (воображаемого) рода феномена.
        Что было бы, если бы он, автор, послал себя в лице героя в такое место (в таких случаях народ говорит о послании на знакомое всем место, в результате чего тот, кого послали, оказывается, хорошо если еще в незнакомом месте, а то, вообще, в тупике, откуда нельзя выбраться, что, впрочем, одно другого стоит). Так вот, не отправится ли и нам, как уже читателям, вслед за автором в то место, которое он выбрал для своего героя. И в самом деле, когда человеку перпендикулярно, когда ему делать нечего, потому что все уже сделали до него, то ему становится параллельно. Вот тогда он и оказывается в параллельном мире.
        В этом мире, в том месте, которого нельзя найти на карте, нельзя картографировать, в тупике, в апории – в философском запоре – и нашел автор место для своего героя. Кем же стал герой – Ахиллом или черепахой. Герой уже был «Ахиллом», то есть, таким субъектом, который бежал впереди паровоза времени, обгоняя себя и время. Известно из мифов, что Ахилл как эпический герой скорости был быстрым на ноги, но далеко не на ум, как его соратник хитроумный Одиссей. Теперь автор отправил своего героя за тридевять земель, в тридевятое царство тридесятое государство, чтобы он стал там черепахой, задумался над тем, что сам натворил.
        И в самом деле, не там ли живут мечтатели и созерцатели жизни, которые, как и молитвенники, творят за нас, только не молитвы веры, а мысли ума, когда мы заняты рабочими и домашними делами. Благодаря автору герой (за ним следом и любознательный читатель) оказался в положении пионера, первопроходца в неведомом мире, вдали от всех прочих людей, озабоченных поиском хлеба насущного, занятых обычными делами для выживания или себе во благо, а другим на радость, развлечение. И что его туда понесло, повело? Поиск смысла насущного, который не заработаешь, не купишь и не продашь за деньги.
        Место было как место. Так что не сразу разберешь чем это место было параллельно обычному месту героя в голове автора, когда автор еще был в себе, а не вне себя. Но тут автор выбросил себя из своего уже насиженного места, сделал бросок бытия, так сказать, «экзистировал» и попал героем в яблочко бытия – в становление героем параллельного мира. Наш герой оказался в людном месте, на местном базаре, где бойко шла торговля.
        Но что этому предшествовало, как он оказался на новом месте, как пережил обращение, коловорот во времени, которое, раскрутив его, выбросило за пределы привычного ему мира. Он пережил момент героической смерти, потери сознания и как бы заново родился. В том месте и положении, в котором он оказался, Адам не чувствовал себя на месте. Ему казалось, что он оказался не в своей тарелке. Люди говорили, казалось бы, на его же языке, но он никак не мог понять, о чем они говорили. У него было такое впечатление, что он попал в сказку и стал сказочным героем, взрослым ребенком. Так он видел себя на новом месте. Дело было в том, что автор не предупредил своего героя, куда он послал его.
        Так и не разобравшись с тем, где точно он находится, Адам ушел с рынка. Он догнал другого человека, который никуда не спешил и медленно шел с пустыми руками, бубня себе что-то под нос.
        - Эй, бра… прости Господи! Добрый человек, не подскажите, как мне пройти…, -  начал он спрашивать прохожего, но потом осекся: и в самом деле, куда ему идти?
        Попутчик замедлил свой ход и замер, как если бы в обращение Адама, в его интонации ему показалось что-то до боли знакомым. Прохожий внимательно посмотрел на Адама, потом махнул на него рукой, как будто отгоняя от себя видение.
        -  Да, брат, ты попал. Куда там. Отсюда хода нет, - ответил тому прохожий, глубоко вздохнув от сожаления, и покачал в знак отрицания головой.
        - И где мы? – со страхом, затаившимся в сердце, спросил Адам.
        - Я сказал бы, да ты можешь обидеться, - пожалел его безымянный попутчик.
        - Не обижусь! Веришь, зема?
        - Дай пять, братуха, - земляк Адама ударил с ним по рукам, прослезился и не сдержался, - вот, бл…
        - Кто?
        - Да, дед Пихто.
        - Да, нет, земляк, - это бабушка Никто.
        - То-то и оно. 
        - Оно? И то верно: ни он, ни она, а оно. Как звать тебя?
        - Каин.
        - Меня Адам, лично. Симптоматично.
        - Уж хорошо, что не Авель, - протянул Каин и вдруг замолчал, боязливо оглядываясь.
      Невольно, рефлекторно оглянулся и Адам, но ничего необычного не увидел за спиной ни у себя, ни у попутчика. 
        - Заговорился что-то я с тобой, а мне нужно бежать по делам, - стал оправдывать Каин свою внезапную торопливость.
        - Мне показалось, что ты бесцельно брел с рынка и считал ворон, - предположил Адам.
        - Тебе показалось. Впрочем, если некуда идти, пойдем со мной. Только давай пойдем поскорее – от греха подальше.
        Адам не стал расспрашивать Каина в надежде на то, что то потом расскажет об этом, наверное, в более безопасном месте. Хотя ничего опасного он не заметил. Может быть, с непривычки, как пришелец. 
        Они свернули с широкого проспекта, ведущего к галдящему городскому рынку, на узкую и темную улочку. Здесь было тихо, сыро и грязно. Пахло чем-то старчески затхлым. Каин ткнул пальцем в ветхую дверь и она с жалобным скрипом открылась, показав неприглядные внутренности лачуги. Адам осторожно, на цыпочках вошел в дом. За ним с грохотом закрылась дверь. В результате с потолка осыпалась штукатурка. В воздухе поднялась пыль, которая забралась Адаму прямо в нос, вынудив его прочихаться.
        - Будьте здоровы, - пожелал ему Каин и добавил, - я живу здесь как на вулкане. В любой момент здесь может случиться все, что угодно. Поэтому всегда необходимо держать ухо востро и не привлекать внимание туземцев к своей персоне. Но в последнее время я опасаюсь больше всего даже не их.
        - Кого же? Пришельцев?
        - Пришельцы здесь мы. Зачем же нам бояться себя?
        - Странные речи я слышу. Вы, пришелец, который, я вижу, ко двору, боитесь аборигенов. Но еще более каких-то мифических существ. Кстати, почему вы боитесь местных? Неужели они такие ксенофобы?
        - Вы верно ставите вопрос. Только забегаете вперед. Здесь существует всеобщая уравниловка. И тех, кто по своей природе или месту выбивается из ряда, исчезает. Здесь ходят слухи о том, что они – те, кто лучше или хуже большинства выбираются высшими силами. Лучших из туземцев они забирают к себе, а худших собирают в другом месте, более ужасном, чем это. Здесь как нельзя лучше работает поговорка: «Не место красит человека, а человек – место».
        - Где располагаются те, кого вы называете «высшими силами»?
        - Я думаю, судя по слухам местных обитателей и собственным догадкам, лучшие из туземцев живут в другом городе, своем государстве. Ими же правят эти высшие силы. Где те силы находятся? В теле ли лучших или в собственных телах я еще не выяснил, но предполагаю, что они существуют самостоятельно уже в другом мире.
        - Не попадаете ли вы в тот же капкан, в котором оказались Платон и его последователи? Не умножаете ли вы сущности без необходимости из-за недостатка достоверных фактов? Неужели вы, как умный и образованный человек, не помните “third man argument”?
        - Да, молодой человек, вы являетесь демонстративным примером огрехов советского школьного образования. Это уже второй пример схоластики, но только не религиозной, а идеологической, настоянной не на идее идей, а на идее материи как объективной реальности.
        - Давайте, Каин, не будем обобщать и аргументировать от личности. Вы не находите в этом внутреннего противоречия? К тому же, по-вашему редуктивному суждению, выходит, как у завзятого идеалиста, вроде Беркли, что материя является идеей, а не объективной реальностью.
        - Горазды вы, Адам, вешать ярлыки, как ваши незабвенные идеологи. Лучше скажите, что такое объективная реальность.
        - Это то, что есть независимо от нашего представления, а значит есть самостоятельно.
        - Следовательно, принимая вашу реалистическую установку, которую вы интерпретируете как материальную (на такую интерпретацию есть объективные основания?), можно умозаключить, что идея существует в сознании идеирующего, мыслящего субъекта, вроде человека. Так?
        - Да, так.
        - Но тогда идея есть просто представление человека?
        - Так и есть, если принимать идею в ее древнегреческом употреблении. В греческом языке слово «идея» как производное слово от слова «эйдос» буквально означает «вид» вещи или лица, то, каким видит,