ОБЛОМКИ МИФА книга вторая

как Вринга позволил тебе управлять Империей?
  Феофания звонко рассмеялась:
  - Я случайно узнала, что это он отравил Константина. Я ему об этом не говорила, но дала понять, что догадываюсь. Он скрипел зубами, но позволил. Следил за мной, боялся, что я разболтаю.
  - Так это … - Никифор стал догадываться. - Так это ты привела меня на трон?
  - Да, василевс мой. Не хотелось умирать от яда такой молодой. Иосиф Вринга вполне мог. Он ревновал к власти, как к девице. Боялся её потерять. И в результате потерял.
  - Роман очень вовремя умер.
  - При такой жизни, что он вёл, этого следовало ожидать. Нет, убивать Романа мне не было смысла. Я просто, на всякий случай подготовила ему замену. Если бы он прожил ещё лет тридцать, ничего страшного бы не произошло. Любовниками мы бы и так с тобой были. В своих походах ты бы знал, что в Городе тебя ждёт одна прелестная женщина.
  - Ждёт ли?
  - По крайней мере, была бы рада тебе и не отказала бы в небольшом удовольствии.
  - Как и другим.
  - Ой, не ревнуй. Можно подумать, ты в походе ведёшь монашескую жизнь!
  - Так и есть.
  - Ну, это твоё дело.
  - Моё. Но Роман всё же умер и умер молодым. Людям рот не заткнёшь. Или скажешь, что это тоже Вринга?
  Феофания опять пожала плечами.
  - Не знаю, вряд ли, – сказала она, - в последнее время у Романа с мужской силой было не всё в порядке. Ему порошок какой-то привозили из Египта. Он его смешивал с вином и пил. Может быть от него.
  - Почему ты так думаешь, Феофания? Он же сумел сделать тебе дочку.
  - Потому, что этого порошка ему требовалось всё больше и больше.
  - Откуда ты знаешь?
  - Роман мне был мужем, Никифор. Он со мной делился.
  - Да?
  - Да. И это не его дочь. Я была тогда только с одним мужчиной. С тобой, василевс. И с другими я не спала.
  - Анна моя дочь? – растерянно спросил Никифор.
  Феофания улыбнулась мужской глупости:
  - Твоя.
  - Ты уверена?
  - О, Господи! - возвела она руки к верху, а потом засмеялась и обняла Никифора, он не сопротивлялся.
  - Конечно, уверена.
  Потом, через двадцать пять лет, провожая свою дочь на север в жёны Владимиру, архонту Руси, Феофания вспомнила почему-то именно этот день и растерянное лицо Никифора.
  - Но она рыжая.
  - А у тебя в роду никого рыжих не было? - Феофания нежно улыбалась Никифору. - Цимисхий, например. В кого он такой рыжий?
  - Мать у него рыжая.
  - А мать у него кто? Не твоя сестра?
  - А … Какая разница, - сдался император. - Всё равно мне, по воле Господа, обо всех троих заботится. Но лучше тебе всё-таки удалится из Палатия во дворец во Влахернах, под покровительство Божьей Матери. Это не далеко.
  - От детей? Ты только что посоветовал мне ими заниматься.
  - Временно. Пока ко мне не привыкнут.
  - Не привыкнут?! Ты василевс или кто? Никуда я не пойду. Уходи ты, Никифор! – прокричала она в лицо василевсу.
  Перед ним стояла разгневанная спартанская царица, и он предпочёл за благо удалиться из покоев василисы.
  Прошло несколько дней. Василису всё-таки уговорили временно переселиться во Влахерны, где она каждый день молилась Пресвятой Богородицы, прося заступничество.
  Сразу же по наступлению Нового Года, второго сентября патриарх Полиевкт попросил Никифора Фоку явиться к нему.
  - Сын мой, - обратился патриарх к василевсу, – устремления твои вести богоугодный образ жизни, конечно, похвальны, но простой народ их не понимает. Ты поклялся заботиться о юных василевсах, но почему ты не приемлешь их мать? Почему ты на ней не женишься?
  - После гибели сына и смерти жены, владыка, я тяготею мирской жизни и посчитал, что за грехи мои более уместно вести монашеский образ жизни.
  - Да, это так. Но глас народа – глас Божий. Женись, сын мой. Дай народу то, что он хочет. Потом, когда народ успокоится, можешь жить, как хочешь. Можешь жить с Феофанией как брат с сестрой.
  - Хорошо. Но василиса Феофания вряд ли будет придерживаться монашеского образа жизни.
  - Грехи василисы Феофании, это грехи василисы Феофании. Она грешит, она и отвечает. Лишь бы ты был твёрд в своих намерениях.
  Двадцатого сентября Никифор Фока и Феофания были обвенчаны в храме Святой Софии лично патриархом Полиевктом.
  Феофания была счастлива. Она в полной мере почувствовала себя василисой, женой и женщиной: вместе с мужем стояла на богослужениях, вместе принимали иностранных послов, вместе сидели на пирах, вместе засыпали и вместе вставали.
  И вот однажды, через несколько месяцев всё кончилось.
  Никифор Фока встал с ложа чужой, мрачный, тяжёлым взглядом посмотрел на жену и объявил:
  - Всё. Больше вместе не спим.
  - Сон плохой приснился? – Феофания была удивлена безмерно. – Что случилось?
  - Ничего не случилось. И почему сон сразу плохой? Может быть хороший …
    Никифор помолчал, а потом продолжил:
    - После гибели сына и смерти жены я вёл почти жизнь монаха. И никогда не скрывал, что хочу окончить свои дни в монастыре. И ученик моего преподобного дяди Михаила, преподобный Афанасий укрепил меня в этой мысли. Афанасий сейчас инок на Афоне.
  - Да, ты утром и вечером молишься о сыне, но никогда о жене.
  - Сын важнее. Я зарок себе такой дал. У тебя два сына, а у меня ни одного.
  - У тебя дочь есть.
  - Что мне до дочери? Дочь кончит свои дни в монастыре, хочет она того или нет, а я сам, моя душа, после смерти Варды стремится в монастырь. Но я воин, полководец. И полководец по воле Господа не такой уж и плохой. Империя окружена врагами. Отечество нуждается во мне не как в монахе, а как в полководце, а это требует длительных отлучек из Города. И потом, мы с тобой люди разные. Ты любишь веселье, погулять на пирах, я же больше всего люблю уединение.
  - И прекрасно! Мы можем уединяться времени от времени.
  - Нет. Я не могу заниматься государственными делами, воевать и всё время думать о тебе. Мысли о тебе будут сильно мешать управлять делами и войсками.
  - Значить, я тебе не безразлична?
  - Не безразлична. Но ты не будешь хранить мне верность.
  - Откуда ты знаешь? Может быть, буду.
  - Вот видишь, ты сама сомневаешься. А я не сомневаюсь – не будешь. А сидеть рядом с тобой и держать тебя за руку мне не позволяют государственные интересы.
  - Почему? Юстиниан Великий сидел же рядом со своей Феодорой.
  - Ах, вот ты о чём. Ты хочешь быть второй Феодорой.
  - Не совсем. Я хочу быть первой Феофанией.
  - Я не Юстиниан Великий. А Юстиниан не был полководцем, поэтому и враги и подходили к стенам Города. В походе ты вряд ли мне чем поможешь. Мне проще порвать с тобой. Относится к тебе как к сестре и сосредоточится на делах государства. На людях мы будем вместе, и ты можешь приходить ко мне. Но я никогда не буду на твоей половине.
  - Глупец, – пожала плечами Феофания. – Но почему именно сегодня? А не вчера или завтра?
  - Я вчера получил письмо от преподобного Афанасия.
  - Того, что с Афона? Только при чём здесь он?
  - В письме он упрекает меня, что я обещал стать монахом, а стал императором.
  - Какая неприятность, – с сарказмом заметила Феофания, начиная злиться, меж тем как Никифор был смирен и холоден.
  - А ты знаешь, что однажды твой Афанасий притворялся неграмотным и назвался другим именем.
  - Конечно, – пожал плечами Никифор, - он же от меня скрывался.
  - А ты его разве убить хотел? Ты просто хотел с ним пообщаться. Вот тогда и надо было ему уговорить тебя стать монахом, а не трусливо прятаться. А ложь разве не грех?
  Никифор поменялся в лице и с разворота ударил василису в лицо. Левая бровь её разошлась, алая кровь брызнула на белые простыни. Феофания закрыла лицо руками и разрыдалась.
  - Молчи, змея, – прошипел Никифор. – Ты не смеешь так говорить о святом человек, - и слугам – Лекаря!
  Никифор встал с ложа, оделся и гордо ушёл.
  Пришёл он к Феофании на следующий день, подарил перстень с красным рубином.
  - Прости, августа, – сказал он, стараясь не смотреть на распухшее лицо василисы, на повязку на левом глазе, - как-то сорвался. Не хотел.
  Правый глаз Феофании смотрел на Никифора с отчуждением и брезгливостью.
  - Бог простит, – сказала она.
  - Да. Апостол Павел говорит в своём послании к Ефесянам: «Так должны мужья любить своих жён, как свои тела. Любящий свою жену – любит самого себя. Ибо никто не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет её, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его!»
  - «Потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела», - Феофания мрачно процитировала послание Павла.
  - Так ты простила меня?
  - Если землетрясение разрушит храм, то всё по воле Его.
  - Не обижайся. Надеюсь, что ты помнишь, что я тебе вчера сказал?
  - Такое забудешь. Поступай, как знаешь, Никифор.
  - Да, и ещё. Ты можешь спать с кем хочешь, но не на показ. И ни каких детей. Если появиться ребёнок, я изжарю тебя в быке вместе с ним, за прелюбодеяние. Понятно?
  - Какой же ты, Никифор …
  Она не договорила, оборвала себя, злые слёзы выступили из глаз.
  Никифору Фоке тогда было пятьдесят один год, Феофании – двадцать четыре.

Глава 6

  Глаз прошёл, а обида осталась. Феофания очень обиделась на Никифора, долго плакала, потом разозлилась и разозлилась сильно. Мстила ему чисто по-женски: отдавая себя другим мужчинам. И при этом следила за тем, чтобы мужское семя, попавшее в её лоно, не прорастала там, и не давало плод. Быть изжаренной в медном быке на площади Тавра ей совсем не хотелось. Никифор человек жестокий, он такое может учинить.
  Через некоторое время, успокоившись, она поняла: «Какая же это месть, если её муж сам разрешил этим заниматься с кем угодно?» И заниматься этим сразу расхотелось. Да, внешне они с Никифором были муж и жена, василевсы. Рядом стояли в храме, рядом сидели на приёме послов и на пирах.
  Но ей хотелось большего, ей хотелось любви.
  Однажды, шествуя в окружении придворных дам на женскую половину дворца, Феофания встретилась со стражами Золотой Палаты. Что-то знакомое показалось ей в их молодом начальнике.
  - Катепан, – окликнула она его, – я тебя знаю?
  Катепан остановился и почтительно поклонился августе:
  - Василиса Феофания вряд ли. А девочка Анастасия может вспомнить.
  - Что ж, спросим у девочки Анастасии, – с лёгкой улыбкой сказала Феофания, слегка наклонила голову, развернулась и пошла дальше.
  Вспомнила! Ну, конечно же! Это же Агафон, сын Леонида, архонта Спарты, её родного города, а затем стратигафемы Пелопонес. Как давно это было. Она откуда-то возвращалась домой. Интересно: куда и зачем она ходила?
  - Антонина, – обратилась Феофания к доверенной служанке – догони катепана, пригласи его ко мне.
  Да, это было давно. Ей, тогда Анастасии, было лет двенадцать. Она шла по улице Спарты, выложенной серыми камнями. И с ней случилось то, что случается с женщинами каждый месяц. Кровь капала на тёплые камни и это заметили проходившие мимо мальчишки, её возраста. Их было пятеро или шестеро. Нет, пятеро. Они окружили её, корчили рожи, показывали пальцами и требовали показать рану, откуда течёт кровь. Она шипела и царапалась, отбиваясь от назойливых сорванцов. А они смеялись, хватали её за уже выступавшую грудь, за ягодицы. И тут появился он. Он был старше их года на три. Как ловко он раскидал маленьких негодяев и любезно проводил её домой, до таверны отца. Кротир, её отец, спросил, может ли он чем-нибудь отблагодарить юного спасителя его