Закон бумеранга

Закон бумеранга
……………………………………..

Я описываю эту историю не от первого лица. События происходили в конце пятидесятых годов, когда мне только предстояло родиться. Но герой моего рассказа Дима, тогда четырнадцатилетний паренёк, сейчас весьма немолодой человек все годы хранил не только эту историю, но и дневники человека, о котором пойдёт речь. Речь возможно типичная для тех событий, но страшных и сегодня не только своей обыденностью, но и пониманием исковерканных судеб, психологического слома целых поколений населявших, когда=то огромную страну. И, возможно, глубоко въевшихся, несмотря на время и внешние изменения, сидящие, где=то глубоко и ждущие, не дай Бог конечно, своего недоброго часа.
Прошло двадцать лет после страшной войны. Ещё свежи были и боль потерь, и её ужас. Но жизнь несмотря ни на что постепенно налаживалась. Даже в воздухе ощущалось дуновение если и не свободы, то приближающейся свежести. Хотя о недавних бедах зримо напоминали инвалиды на каталках=само делах, мелькавшие среди нарядной и не очень толпы, поющие в трамваях и пригородных поездах свои песни, безногие, безрукие или слепые с поводырями. Часто похмельные, но уже не казавшиеся чем=то инородным и, увы, привычным городским пейзажем. Часто звучала из репродукторов или открытых окон патефонная музыка под скрип металлических игл. Цвели и падали шипастые каштаны на землю и мощёные улочки залитого солнцем города.
Дима вернулся из эвакуации в этот город сразу после войны. Не много родных осталось из некогда большого клана. Но часть уцелевших решила поселится в этом городе. Да и многие пустые квартиры тогда можно было занять и прописаться в них без особых проблем. Вот семья Димы и поселилась в небольшом доме возле парка, совсем рядом с центром. Юноша увлекался шахматами. Они=то и помогли ему познакомиться с героем этой истории. Проходя после школы мимо сидящих на лавочках пожилых и не очень любителей шахматной игры, коих в те годы было немало в паках и скверах города, Дима несколько раз обратил внимание на одиноко сидящего пожилого человека с закрытой шахматной доской. Казалось, отстранённого от всей этой суетливой группы не всегда сдержанных болельщиков и сосредоточенных игроков. Зажав в одной руке суковатую палку для ходьбы, и с каким=то грустно=отстранённым взглядом, как казалось юноше, сквозь толщу круглых, совсем уже не модных очков, выделялся инородностью в этом оживлённом месте. И если бы не закрытая шахматная доска, казался случайно суда забредшим. Но встречая его уже не в первый раз всё так же одиноко сидящим, Дима почувствовал в нём некую тайну. А тайны он любил. На человека никто не обращал внимания. Привыкли видимо. Да и он ни на кого тоже. Просто сидел. Юноша подсел к заинтересовавшему его человеку. Несколько долгих минут они сидели молча.
 =Извините, =Дима прервал неловкое молчание, =я вам не мешаю? 
 Человек наконец обратил внимание на паренька. =Мне уже давно никто не мешает.
=Я вижу у вас шахматы, а вы не играете.
=Не играю.
=А хотите, я с вами сыграю. Я умею. У меня юношеский разряд. Я как раз в Дом пионеров шёл. Там хороший клуб.
Видимо с человеком давно никто не заговаривал, и он не очень охотно, но всё же ответил назойливому мальчишке. =Спасибо. Я сам с собой играю. По вечерам. Дома.
=Но ведь тут есть с кем, = не понял Дима.
=Человек сквозь линзы очков грустно посмотрел на мальчика. 
=Люди, это воспоминания. Но их, воспоминаний, у тебя ещё почти нет. И слава богу.
=Извините, =смутился Дима, =Если я вам помешал, то пойду. Но могу с вами иногда играть. Если захотите.
=Почему? -старик пристально посмотрел на него.
=Не знаю, =смутился мальчишка, =Мне показалось… Меня Димой зовут. Я недалеко живу.
=Воевали?
Кто, я?!=изумился Дима.
=Я хоть и стар уже, но не сумасшедший. Родители?
=А… папа на фронте был, а я с мамой в эвакуации. Далеко. А затем тут часть оставшихся родственников поселились и нас вызвали.
=Часть? А другая?
=Другая?, =не понял Дима.
=Ты ведь сказал часть. Где же твоя логика, шахматист?
=Погибли. Я их не помню, маленьким был. Одни на фронте, других немцы убили, другие…тут гетто, когда=то страшное было, в Цитадели. Я стараюсь там близко не ходить. Мне отец рассказывал.
=Тогда зачем в этом городе поселились?
=Там мамины родители погибли. Мама сказала, чтоб ближе к ним, но я бы, наверное, так не смог. Но сам город мне очень нравится. Он загадочный.
=Семён Матвеевич. Меня так зовут. Извини, парень, я не очень разговорчивый человек.
=Это вы меня извините. Мне уже идти надо. А можно я ещё к вам приду. Я заметил, вы часто тут сидите. Ну, если играть не хотите, просто посидим немного.
=Зачем?
=Не знаю.
=Что ж, посидим. Иди Дима, иди.

Вот так и произошло их знакомство. Нелюдимого странного старика и совсем юного шахматиста.
Дни шли. Наши герои периодически встречались на одной из скамеек сквера. Постепенно старик немного размяк и былое недоверие стало исчезать. Его поблекшие глаза понемногу оживали во время их недолгих встреч. Видимо долгая замкнутость в себе тоже имеет свой предел. И однажды он даже пригласил Диму к себе в маленькую, полу подвальную, скромно обставленную квартирку. Поставил чайник на керосинку, а Дима выложил на прикрытый газетами стол мамины пирожки. Старость и юность, возможно, парадоксально, а возможно естественно потянулись один к другому, когда много испытавший и потерявший интерес к миру взрослых находит отклик в совсем юном, не побитым ещё действительностью ребёнке. Старик оказался неплохим игроком в шахматы, как в последствии рассказал мне Дмитрий, но не особо разговорчивым. Пока однажды не достал бутылку дешёвой водки.
Тебе, парень, рано. Я вот специально ситро тебе купил. А я выпью. Ты прости. Иначе меня не отпускает. Я, как ты видишь, общаться не люблю. Жизнь научила.
Он выпил полный стакан, закусив папиросным дымом. =Только так душа отмирает. И это, =на две толстые общие тетради. =Пишу, чтоб что ни будь не забыть.

=Что, не забыть? =поинтересовался Дима.
=Прошлое. То, что, когда =ни будь, возможно, и пригодится. Кому =то.
=А почему не сейчас?
=Кто знает, когда это «сейчас» придёт. Да и придёт ли. Я, когда ненамного старше тебя был, верил, что можно изменить мир. Всем пылом верил. Ан нет, мир изменяет тебя… или ломает. Так вот. Но ты пока не поймёшь.
=Почему? Я много читаю.
=Хм, я когда=то тоже много читал. У нас в доме была большая библиотека. Многому верил. Я ведь раньше, до войны даже ряд лет прокурором в небольшом городке служил. Трудно теперь поверить, правда?
=Не знаю, =смутился парень.
=Трудно. Мне даже самому не легко в это поверить. Но было. Многое было.
Старик выпил ещё. =Ты, Дима, иди домой. А то лишнее наговорю. Знаю, но как выпью, а не выпить не могу. Иначе душа разорвётся. А это опасно и мне и тебе тоже. Иди.
=Но можно я ещё приду? Я мешать не буду.
=Зачем? Какой тебе от меня прок, малец?
=Никакого. Просто, я даже не знаю. (Он действительно не знал, что тянуло его к этому угрюмому старику)
=Как хочешь. Но я плохой хозяин. Гостей у меня не бывает.
=А я не в гости. Я…
=Приходи. В шахматы сыграем. Я уже давно с кем=то не играл. С лагеря.
=Какого?
=Да уж не с пионерского, =горько усмехнулся хозяин,=иди. Мне писать надо. Вот эти тетради. Всё, что у меня осталось.  Пишу, когда выпью. Всё как бы проясняется в памяти. Парадокс. Обычно иначе бывает, а у меня возвращается в памяти, до деталей. Даже тех, что лучше бы не возвращались. И полузабытые имена, и даты. Как в кино, без звука. Главное, успеть записать. Иди уже.

Прошло полгода. Их встречи продолжались, и старик стал постепенно привыкать к присутствию этого ребёнка. И даже, что его самого сильно смутило, ожидать этих встреч раза два в неделю. А Дима проникать необъяснимым тяготением к этому, всё ещё загадочному для него человеку. Одна только беда. Лишь выпив, тот понемногу открывался ему. Почему так? Возможно, и он что=то почувствовал в этом пока ещё чистом юноше такое, что сам утерял с годами? А может быть именно через него сможет передать, предостеречь от многих им самим совершённых роковых поступков. Как знать? Но вскоре стал более откровенным во время их недолгих встреч. Выпив привычный стакан водки, Семён Матвеевич тихо заговорил;
 =Ты хороший парень, Дима. Но жизнь и хороших не щадит. Я немало думал о том, что делал сам. И об ошибках своих, и о своей слепой вере в идеалы, свойственной юности и времени. За многое мне сейчас стыдно. Многому оправдания не нахожу. (Старик дрожащими пальцами размял папиросу) Мне уже бояться и оглядываться поздно. Каюсь, боялся. Но мне уже недолго осталось.
=Вы больны?
=Душа больна. Это страшнее. Вот и пью эту заразу. А болен? Есть и это. Да и осколок ещё в спине сидит, да и мышца на бедре вырвана. Но это так, к слову. Спасибо тебе, что заходишь. А то я только со своими тетрадями разговор веду. Им надеюсь успеть высказаться.
=Но почему?!, =не понял Дима. Ведь есть…
=Нет! =Старик хлопнул ладонью по столу!,=ничего нет. Да и надежды немного. Это система. Я, молодым верил, что революция всем принесёт счастье. Очень. С энтузиазмом. А принесла она лишь кровь. Море крови и ещё большее закрепощение.
=Но ведь у нас давно нет помещиков. В учебниках…
=В учебниках нет. Их пишут люди, а люди, как сказал «усатый», винтики. Ещё и не то напишут. Я =то теперь знаю. И то, как в сёлах паспорта отбирали, как голодом в колхозы загоняли. Ты войну смог пережить. Знаю, нелегко было. А тут без войны, миллионы (старик глубоко затянулся густым табачным дымом) в землю положили. Враньё, что во благо. Какое такое благо в насилии? А народ верит. Бога отменили, а верить=то, во что=то надо. Привыкли на кого=то надеяться. А без веры хаос наступает. Только вера не всегда праведной бывает. Ты, пионер?
=Нет, =замялся Дима. Мне…
=Не важно. С малолетства винтики делают.
=Извините, а вы…
=Боюсь ли? Уже нет. Мне недолго осталось. Бояться устал. Это очень страшно Дима, всё время бояться. Но опасаться, конечно, приходится. Запомни и не болтай абы с кем. Да ты ведь и не донесёшь. Не так ли? (он с хитрым прищуром посмотрел на зардевшегося паренька) Ладно. Я вижу. Научился людей видеть. Даже таких юных, как ты. Одно запомни, что на насилии счастье не построишь. А люди… я оттого в ночные сторожа после фронта пошёл. Чтобы вопросов меньше было. Тюрьма, лагерь, фронт, научили.
=Может с вами просто ошибка вышла, не разобрались.
=Ты ещё слишком наивен. Впрочем, все мы такими были. Но у системы ошибок не бывает, сбои разве что. И победили мы не оттого, что за систему сражались, а за родину. Система, это не родина, парень. Это нарост на её теле. Родина, Дим, это твои родные, дом, запах твоего города…Ну, да ладно. Поймёшь еще. Наверное. Со многими пришлось общаться. И с идейными большевиками, не замечающими того, как превращались в упырей, и с уголовниками, да и с врагами, ставшими патриотами. В штрафбате, все как на ладони.

Дима слушал затаив дыхание, хотя и не совсем понимая, стараясь не прервать вы плеснувшиеся после долгого молчания горькие слова своего нечаянного друга. Не детским чутьём понимая, что в этих накопленных болью признаниях есть своя, запретная, пока непонятная ему правда.
=Ты знаешь, что такое бумеранг? =вдруг показалось, что старик резко перевёл тему.
 =Конечно, в книге видел, оружие такое аборигенов Австралии.
=Это так. А есть и другой бумеранг.