Ревя мотором, раскалённым на ашхабадском майском солнцепёке, мой стальной конь подскакал к штабу Среднеазиатского погранокруга перед самым обеденным перерывом.
"Успею в "Дзержинец" отдать статью!" - подумал я, выпрыгивая из седла под широкую тень гигантских ажурных колючих гледичий.
Но взбежать по крыльцу штаба помешала юная красавица, печально-скорбно застывшая на скамье у входа.
- Красавица Асса, привет! - обрадованно гаркнул я, узнав секретаря-машинистку газеты "Дзержинец".
И перешёл, как обычно, на пушкинское:
- На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко;
печаль моя светла.
Печально выслушала меня Асса.
И стала ещё печальнее, когда я добавил своё обычное:
- Как там родина, великая Осетия?
Девушка подняла милое заплаканное лицо:
- Плохо всё, товарищ лейтенант, плохо!
- Чего плохо? - убрал я дурацкую свою улыбку.
- Уволили меня! - вздохнула Асса. И слеза скатилась по персику её смугло-матовой щеки.
Присев рядышком, я начал деликатные расспросы.
Не верилось мне, что такую смуглянку, да ещё и отличного специалиста, могли уволить.
Ну абсолютно не за что, абсолютно! И некому!
Но, как оказалось, есть кому увольнять такую красавицу, студентку и спортсменку.
- Хораз меня уволил! - сверкнула глазами Асса.
Сверкнула глазами гордой осетинки, настоящей горянки.
Оказалось, этот самый зловредный Хораз, то бишь начальник политотдела округа генерал-майор Кочетов, вчера поутру прогуливался по коридору полуподвала погранокруга.
А там базировалась редакция окружной газеты "Дзержинец".
Там-то, кстати, и прозвали главного пограничного замполита хоразом, то бишь петухом, говоря по-туркменски.
Прозвали не потому, что фамилия генерала прямо указывала на куриного патриарха. Никто бы фамилию и не заметил. Но!
Была у генерала Кочетова одна невинная и почти детская милая страстишка. Такая, что не давала ему спокойно кушать.
Страстишку эту тайную сразу чувствовали женщины, попадавшие в кабинет начальника политотдела.
Зайдёт, например, жена офицера, и начинает жаловаться на вредных тыловиков, не желающих выдавать семье квартиру.
Генерал, пронизывая женщину масляными желтыми глазами мартовского кота, берёт её за талию и подводит к широкому замполитскому окну:
- Квартира ваша во-о-он там! Видите новый дом?
Женщина, очарованная магнетизмом любвеобильного высокого стройного генерала, замирает от счастья:
- Неужели наша квартира?
- Ваша-ваша! - ласково-нежно подтверждает генерал, запуская руки под блузку дамочки и нащупывая мягкие груди. - Только есть одно условие. Шуточное.
Коллекционер он, видите ли. Но совсем не филателист-мудалист, не нумизмат-мудисмат.
Интересуют генерала не пустые древние марки-бумажки-букашки, а нечто более возвышенно-небесно-трепетное.
Скромно потупив взор, боевой генерал признавался, что коллекционирует женские кружевные красненькие трусики.
Ради этой красной красоты и готов он вытребовать для жены офицера шикарную ашхабадскую квартиру.
И завтра же ключи от заветного жилья будут ждать прекрасную незнакомку на генеральском широком зелено-суконном столе.
И приходили жёны капитанов и майоров, приносили красивое женское бельё, меняли на заветные ключики счастья.
А чего не сделаешь ради семейного домашнего крепкого очага, ради любимого мужа-букужа и детей-крепышей!
Эти милые генеральские проделки, с кувырканием на мягком кожаном диванчике, не прошли мимо любознательной наглой братии газеты "Дзержинец".
И прозвали они генерала, вспомнив туркменскую мову, хорассменом. Или, как второй вариант, хоразом. Ведь хораз - это туркменский вариант петуха.
Редактор, зная проделки журналистов, всегда настораживал охотничьи мудрые уши, заслыша в коридоре подвала звон генеральских кочетовских шпор.
Вот и вчера насторожился, учуя замполитско-шпорный лязг и грозный рыкающий голос.
Кочетов, звеня острыми шпорами, шурша красными генеральскими лампасами, летел мимо. Но!
Что там? Почему прекратились пулемётные очереди милой машинистки Ассы?
Это генерал, пролетая мимо открытой настежь двери машбюро, заметил прелестную осетинку, застывшую над пишущей машинкой.
И остановился как вкопанный.
Дав задний ход, генерал рявкнул:
- Майор Харченко! Ко мне!
Однако через секунду передумал:
- Отставить! Я сам иду!
О чём говорил генерал с редактором, неизвестно. Но!
Майор Харченко был смущенно-красен, когда деликатно постучал в дверь машбюро:
- Асса! После работы зайди в кабинет Кочетова. Доклад распечатай. Срочно надо, к двадцать восьмому съезду компартии!
- Некогда мне сегодня! - вспыхнула гордая осетинка.
Редактор, вспомнив, что имя девушки переводится с осетинского как дикая уточка, вздохнул:
- Это моя личная просьба! Ну а если начнётся харассмент, дикой птицей лети в редакцию. Я буду здесь, на подстраховке!
Подстраховка, однако, нашей гордой Ассе не потребовалась.
Генерал Кочетов, усадив красавицу за портативную пишущую машинку, начал замполитский нудный монотонный диктант:
- Пограничники Среднеазиатского пограничного округа свято чтут традиции крепкой семьи, заложенные великим вождём пролетариата товарищем Лениным.
Высказавшись о великом вожде, генерал тихонько скользнул за спину девушки. И, близоруко склонившись прямо у прелестной головы Ассы, ласково вздохнул:
- Ошибочка!
- Не может быть! Где ошибка? - воскликнула девушка.
И сразу почувствовала, как липкие влажные жаркие пальцы коснулись её молодой груди.
- Вот здесь ошибочка! - простонал генерал-хорассман.
Простонав, он тут же завалился на пол, окрашивая кровью генеральский паркет.
Не знал он, что гордая осетинка, спортсменка и красавица, имеет поразительную реакцию и чёрный пояс по каратэ.
А потому удар пишущей машинки, взлетевшей со стола, был убийственно молниеносным.
- Я генерала убила! - через минуту докладывала Асса редактору.
Матюкаясь на чём свет стоит, майор Харченко взлетел на этаж политотдела и остолбенел.
Из кабинета Кочетова раздавался грозный львиный рык командующего округом, круто замешанный на русском мате:
- Допрыгался, хорасман! Я ж тебя предупреждал!
Кочетов оказался живуч. И почти невредим.
Утром о боестолкновении на колчаковских фронтах напоминала только забинтованная голова замполитного генерала.
И его странная злоба, обращенная к редактору:
- Всю редакцию разгоню! Уволить эту стерву!
Как это уволить?
С этим наивным вопросом я взлетел на замполитский этаж.
И замер у двери генерала-хорассмана. В полнейшей нерешительности замер.
Ну как спросить о гордой осетинке?
Тихонько толкнув тяжёлую дубовую дверь, я остолбенел.
На кожаном широком диване лежала женщина.
На ней лежал, совсем без генеральских штанов и даже трусов, генерал Кочетов. И не просто лежал, а вытворял что-то ультрасексуальное, похожее на ритмическую гимнастику.
Чтобы не смущать генерала-хорассмана, я попытался тихо прикрыть дверь. Но!
Тяжелая рука легла мне на лейтенантский погон:
- Лейтенант! Ша-а-а-гом марш отсюда!
Оглянувшись, я сфокусировал взгляд на генеральских погонах командующего округом. И рванул от замполитских апартаментов.
Вслед мне, заглушаемое дубовыми дверями, неслось львиное свирепое матюгальное рычание:
- Опять, твою мать? Хорасман, твою мать!
