Улыбка Джоконды

происходило, надо подумать. Как учили на курсах нелегалов: в случае опасности – или бить первым, или бежать первым и прятаться. 
Бить этого коричневого, вроде, пока не за что.
Значит – бежать.
Куда?
Только вперед.
Турникет пропустит Броуди, а там… он спрячется за толстой женщиной-дежурной – своими нефранцузскими объемами она внушает чувство защищенности…
Смешно. Прятаться за женщину – не в стиле Броуди.

Что же делать?
Прежде всего успокоиться. Не поддаваться панике. Если начнет подозрительно себя вести, его тут же скрутят, обыщут, найдут ключ от камеры 166, рюкзак, гранату… закуют в наручники, увезут в неизвестном направлении.
Нет, надо действовать умнее, чтобы сбить с толку потенциального врага.  Победить не числом, но умом.
Точно! «Ангельская» мафия не так уж высоко-интеллектуальна, как принято думать. Броуди знает. Изнутри изучил. Там так же полно простаков, как в любом другом коллективе. Это только в кино и в шахматах есть персоны, которые просчитывают на три хода вперед, а в жизни таких гроссмейстеров почти не бывает. Обычный человек сомневается прежде, чем убить. Так что внезапное нападение исключено. А к подготовленному Броуди подготовится.

Он не даст загнать себя в ловушку, он интеллектуал. Это не пустая бравада, а подтвержденная фактами реальность: побывал в самом сердце «Ангелов» и не «спалился», а теперь хоть и в бегах, но все же жив. 
Уйдет от врагов и сегодня.
Каким образом?

До гениальности простым. Затеряется в музее, а завтра смешается с посетителями и выйдет на свободу. Не заезжая домой – сразу в аэропорт. Если еще раз встретит этого «внеземного», прижмет где-нибудь в пустынном зале, например, современного искусства, где посетителей так же мало, как звезд на техасском флаге, и поговорит – на языке «милуоки» с харлеевским акцентом… Знает Броуди один приемчик, чтобы обезвредить-обездвижить противника – прямыми твердыми пальцами в печень.
Рассуждения пронеслись в голове со скоростью пули. Броуди тряхнул плечами – актерский способ сбросить напряжение. С беспечным видом прошел через турникет, рамку и взгляды охранников. Мимоходом улыбнулся толстушке в полицейском комбинезоне – а она ничего… при других обстоятельствах он бы… поговорил с ней об искусстве за рюмкой Мерло… и привычной уже музейной походкой отправился в глубь луврского лабиринта.

Осматривая экспонаты, легко осматривать и окружение. Подозрительных лиц поблизости не наблюдалось, все больше устремленные на предметы искусства. Тот «пришелец из ниоткуда» тоже пропал. Как в воду канул. Или улетел обратно на свою планету Обезьян?
Нет, скорее, побоялся идти через турникет, чтобы не обнаружить пистолет или нож. Наверное, будет ждать Броуди по ту сторону барьера.
Ну пусть ждет…
Не дождется!
Броуди их план раскусил, составил свой и будет ему следовать. Решил изображать француза – будет изображать. Актерского таланта ему не занимать: роль «Ангела» сыграл на «Оскар».
Сделал беспечный вид и окунулся в атмосферу прекрасного…

Вернее – ужасного. Первым на пути оказался зал готического искусства. Прекрасным здесь и не пахло… пахло смертью, кровью, страданиями… короче – готика в самом жутком ее проявлении.
Сразу у входа вас встречает картина «Утопленница». Написана с таким мастерством, что мороз по коже в летний день. Среди лилий, на воде лежит девушка в натуральную величину – мертвая, как живая…
Броуди отшатнулся. Дааа… зря с этого зала начал. Мрачное очарование смерти – не его тема. Его тема – жизнь во всех проявлениях. Но не будем спешить, чтобы других не насторожить.

С видом знатока прошелся вдоль картин, но близко не подходил – чтобы не подцепить вирус хандры или самоубийства. С искусно подделанным интересом глядел на полотна, демонстративно наклонялся к табличкам на французском, с видом знатока покачивал головой.
В Готическом зале задерживаться не стал.
Во-первых, атмосфера тут к позитиву не располагает. Наоборот. На каждом шагу сцены мучений Христа и апостолов, гримасы нечеловеческой боли, истекающие кровью тела… Написаны с таким супер-реализмом, что нагоняют смертельную тоску. А у него и так с настроением не очень...
Во-вторых, слишком много шедевров на один квадратный метр. Устаешь восхищаться. Шедевры, как бриллианты – любят одиночество. Тогда они предстают во всей красе, заставляют остановиться, осмотреть, оценить. Как в Испании останавливаются перед «Герникой» или в Голландии перед «Девушкой с жемчужной сережкой», которую называют северной «Моной Лизой»…

Кстати о «Моне Лизе». У Броуди сегодня с ней свидание. Надо поспешить, а то опоздает…
Следующий зал просмотрел бегло, лишь поворачивая голову вправо-влево. Взгляд задержался у портрета апостола Иоанна, показывающего пальцем в небо. Что великий Леонардо хотел этим сказать? Специалисты до сих пор спорят. Нехорошо со стороны старика Да Винчи вводить потомков в заблуждение. Ведь знал, что талантлив, что потомки будут изучать его творчество под микроскопом. Зачем же нагородил загадок в картинах, писал зеркально, использовал коды - тоже от кого-то скрывался, что ли?

Мысль показалась забавной: значит, они коллеги, ха-ха. Броуди хмыкнул, подмигнул сам себе в зеркале колонны и пошел дальше. Настроение приподнялось, чувствовал себя почти нормально. Проверяться, оглядываться желания не возникало. Ни к чему. Сегодня он в безопасности, а на завтра уже придуман план. С претворением его в жизнь осложнений не предвидел, улыбнулся про себя и свернул в зал, где висел главный экспонат  луврской коллекции да и всего мирового музейного искусства.
«Мона Лиза», как ее привыкли называть, а первоначально – «Госпожа Лиза дель Джоконда» висела на почетном месте посреди зала на специально для нее построенной стене, за пуленепробиваемым стеклом, отгороженная деревянным барьером. Место у барьера занимала толпа, состоявшая, в основном, из прекрасного пола всех возрастов. Мужчинам было отведено место сзади – современная, почти узаконенная форма дискриминации. Так современные женщины мстят за унижения, которым подвергались их сестры в предыдущие века.

Что ж, может быть они и правы...
Но почему мы, сегодняшние, должны отвечать за грехи наших братьев из прошлого? – спросил себя Броуди. И тут же ответил: не стоит заморачиваться, у женщин своя логика…
Толпа была сплоченная, как на демонстрации против запрещения абортов. Здесь они демонстрировали восхищение, снимали телефонами себя на фоне шедевра – новый способ доказать, что был там, где другим и не снилось. Вот до чего техника дошла: раньше приходилось долго и упорно царапать «Здесь был Билл (или Наоми)», теперь нажал на кнопку и - готово!

Броуди понаблюдал издалека и заметил, что толпа - не застывший монолит, но мокрый песок: потихоньку движется, обновляется. Некоторым счастливчикам мужского рода тоже удалось продвинуться вперед. Если пристроиться сбоку, то, занимая места уходящих, есть шанс приблизиться к барьеру.
Приблизиться удалось даже быстрее, чем ожидал. Последнее препятствие, которое загораживало Броуди вид на загадочную итальянскую синьору, была пожилая французская мадам с серыми волосами и хозяйственной сумкой в руках. Она недолго постояла перед картиной, не сделала ни одного снимка, потопталась неуверенно, глянула на рядом стоящих с явным желанием удалиться. Ближе всех стоял Броуди. Она глазами предложила ему поменяться местами. С удовольствием, тоже глазами ответил он. Они прижались - плотно, как «инь и янь», крутанулись и заняли места друг друга.

Стоял Броуди у заветного портрета и… грыз дужку солнечных очков. Не любовался, но удивлялся. Вот волшебная сила рекламы. Распиарили французы «Госпожу Лизу дель Джоконда», а если подумать - чем там любоваться? Сумасшедшие те, кто по ней с ума сходит.
Картина разочаровывает с первого взгляда. Размеры не картинные, скорее фотографические. Леонардо сам это понимал, не повесил ее на стену, а поставил на прикроватный стол – так мы сейчас ставим фотографии любимых. 
Во-вторых, сама девушка привлекательностью не отличается. Ни грудей, ни бровей. Замуж ее взяли не за красоту, а за молодость. А она и того не оценила – молодая умерла.
В-третьих, из-за стекла ее вообще как следует не разглядишь: блики, тени, искусственный свет…
Портрет следует рассматривать без преград, «вживую» - как человека. Чтобы уловить настроение в глазах, угадать цветовые предпочтения в одежде…  А тут что улавливать-угадывать? Глаза  - как у робота, платье – балахон, задний фон ничего не говорящий. Краски темные, оттенков мало, сюжета никакого. Скука...
Тоскливо на нее смотреть.

А ей - на нас, подумал Броуди. Сколько людей за полтыщи лет мимо прошло – уму непостижимо. И каждый норовит подойти, потрогать, показать пальцем. Надоела ей эта шумиха. Устала. Потому и сидит с унылым лицом. Впрочем, нет. Она с самого начала была не весела.
Во время написания портрета художник даже нанимал комедиантов – специально, чтобы девушку развеселить. Чтобы хоть чуть-чуть губы раздвинула, подобие улыбки изобразила – вспомнил Броуди и… вдруг услышал:
- Да, я устала. Всем улыбаться. Каждому стараться угодить. Я так знаменита, что теперь сама выбираю – кому нравиться, кому нет. Чужое обожание, как и ненависть, меня больше не трогают. Я столько видела, что уже ничему не удивляюсь.

Броуди слушал и понимал, хотя не знал – на каком языке говорили, и кто говорил. Доносилось не сбоку или сзади, а откуда-то сверху. Входило не через уши, а… через поры кожи, что ли. Будто у него, как у новорожденного, размяк череп сверху, и сквозь него просачивался голос – через родничок прямо в мозг.
- Да, многое повидала я за пять веков… Болезнь и смерть моего Создателя. Постельные забавы королей и республиканцев. Революцию, гильотину, падение великих монархий, поражение знаменитых полководцев. Я висела на почетном месте, валялась в пыли, горела в огне, лежала запертой в чемодане. Я знала и забвение, и восхищение. Меня резали ножом, обливали кислотой, мазали тортом. Я всё пережила. Меня больше ничего не трогает. Потому что все земное – прах…

Броуди впился глазами в ее губы, пытаясь разглядеть хоть малейшее шевеление. Не разглядел. Опустил взгляд и вдруг замер, будто его молнией пронзило - руки!
Ее руки сложены под грудью, точно так же, как...
Бежать! - грохнуло в голове.
Сдвинуться с места у Броуди не получилось: толпа плотная - плечо к плечу и грудь к спине. Толпа его поддерживала и защищала. Внезапный всплеск страха отступил, как отлив на полной луне.
Полная ерунда. Воображение разыгралось. Недосып настиг. Мания пресле...
Броуди не додумал. Его отвлекло… нечто, происходившее в его собственном теле. Нечто невероятное, непонятное, нереальное - в него со спины настырно входило что-то гладкое,