Другой аспект экзистенции был разработан французским философом Жан-Полем Сартром. Он, напротив, утверждал о бессмысленности смерти. Поэтому он акцентировал свое внимание не на конце, а на начале становления человеческой экзистенции, на ее творении из ничто, на неантизации как ее истоке.
Но ни тот, ни другой, как и в XIX веке Киркегор и Ницше, не смогли схватить экзистенцию, которую кстати ввел в культурный оборот не Киркегор, а датский поэт середины XIX века Йохан Людвиг Хейберг, который соблазнялся песнопениями эльфов, возродил на датской сцене водевиль и любил щеголять спекулятивной фразеологией Гегеля с его диалектической триадой: «тезис-антитезис-синтез». Но Киркегор придает экзистенции иной смысл, чем тот, который нашел у Гегеля Хейберг в качестве dasein как явления essentiae (res, сущности). То, что у Гегеля внутри, то У Киркегора снаружи, и, наоборот, что у Гегеля снаружи, то У Киркегора внутри.
Гегеля не волнует человек лично. Его занимает Абсолют в идее. Он слишком серьезен и занят размышлением обо всем вообще. Но таким путем нельзя подойти к разгадке того, для чего существует человек. Диалектической логике Гегеля доступен не сам человек, но его типы господина и раба. Спекулятивный гений Гегеля заворожен сущностью (эссенцией). Тогда как Киркегор увлечен существованием (экзистенцией) человека, тем, как он существует в отчаянном положении, в котором оказался в результате грехопадения. Страх вызывает в Киркегоре веру в то, что вопреки разуму возможно спастись в Боге. Наедине с Ним, когда у человека ничего нет за душой, в ничто он может обрести, выбрать самого себя. Но такой отчаянный выбор есть то, что тебя уже выбрал Бог. Вот здесь и дает о себе знать экзистенция человека как его тайна, неведомая самому человеку. Это тайна иронического рождения человека как повторения Бога во времени, сдвигающем человека с того места, на котором он совершает прыжок веры, пытаясь вернуться в прошлое, из которого вышел, в будущее, в котором оказался.
Прыжок веры абсурден. Его делает абсурдным то отчаяние, которое испытывает человек в страхе и трепете перед Богом как всем и одновременно ничем конкретным. Киркегор не может определиться с Богом, ибо Бог остается необъективируемым, незримым, неведомым, потусторонним для него, обрекая на болезненное влечение к смерти, от которой голова у него идет кругом. Не найдя Бога вовне, Киркегор чувствует Его в себе. Трансценденция отсылает его к экзистенции, которую нельзя объективировать, иметь, как и трансценденцию Бога, но она твоя, личная. Экзистенция нужна Киркегору для того, чтобы сделать Бога своим. Присваивая Бога в себе, человек обретает Его в своей частичности, в своей причастности к Богу. Таково обращение Киркегора.
Только на таком условии, на условии экзистенции можно сделать потустороннее, трансцендентное посюсторонним, имманентным человеку, своим. Так всеобщее становится частным, личным, экзистенциальным. Экзистенциальность человеческого существования проявляется как частичность, как выход из себя. Но это такой выход (эк-) из себя как части, который есть вход (ин-) в целое части. Ведь, выходя из себя, выпрыгивая из времени, моментом, мигом ты оказываешься в вечности как целом вне разделения на время
У младшего современника пастора Киркегора филолога Фридриха Ницше мы находим уже не человека, но сверхчеловека как сверхценность человека, который преодолевает себя как ценность ради ценности самой ценности. Такой сюрреалистической ценностью для Ницше является воля к жизни. Жизнь волит, повелевает, управляет человеком. Самоутверждение жизни в человеке и есть сверхчеловек, который выстукивает ее в человеке, слышит звон, зов жизни в человеческой скорлупе. Человек для Ницше есть оболочка, в которую облечена жизнь как пустота. Чтобы освободить жизнь, выпустить ее на свободу, необходимо разбить форму человека, которая ее сковывает. Чтобы найти самого себя, человеку следует утвердить себя в качестве того, что утверждает жизнь, подтвердить свое алиби в жизни. Иначе он виновен как человек.
Глава четвертая. Что потом
Как я понял, человек – это вершина угла между бытием и сознанием. Он есть и есть возможность не только быть в качестве экзистенции, но и сознавать себя таковым – экзистенциальным существом. До меня стала доходить эта, в принципе, элементарная, простая истина, как только я оказался на границе между жизнью и смертью. Нет, я не умер, но и живым, каким я был прежде, нельзя назвать меня. Теперь я живу в перспективе смерти, чувствуя и зная своей собственной шкурой, истончившейся кожей, что значит жить, в чем ее суть, сущность и как, где и когда она заканчивается. Но что есть после жизни и не в жизни? Вот в чем заключается вопрос для смертного. Он остается во времени. То, что он остается в нем, является остатком и есть смерть как прах жизни.
В этом материальном мире человек остается и после своей смерти, как и при жизни, за исключением его сознания. Правда, предметом сознания почти всех людей является тоже нечто материальное, вещное. Тогда что сознавать можно после смерти. Саму смерть, что ли? Или post mortem есть что-то помимо смерти?
И потом еще одно соображение: само сознание даже не по книгам или по рассказам других людей, а по собственному опыту связывается всеми с работой головного мозга, который является вещественным телом, заряженным электрической энергией, в качестве его функции, деятельного свойства. Когда же орган сознания, как и весь организм перестанет функционировать, что произойдет с сознанием? Оно, естественно, отключится и человек умрет. Это очевидно и каждый человек рано или поздно узнает об этом, оказавшись свидетелем чей-то смерти.
Для него смерть другого человека станет наличным фактом. По смерти тела он, естественно, будет судить о смерти сознания. И это логично: как может существовать свойство тела, когда само тело перестало существовать в живом виде? И это понятно, но только при условии явления сознания в качестве свойства человеческого тела. Ведь свойства части тела является свойством самого тела как целого своих частей. Но если сознание или душа, как звали сознание в прошлом, не является свойством тела, то что с ним (с ней) происходит после смерти тела? Оно освобождается от мертвого тела. Но такое освобождение не может не являться для души превращением во что другое. Ее воплощение в телесную оболочку сменяется раз-воплощением, и она превращается обратно в дух.
В таком случае душа перестанет быть душой и станет бесплотным, невещественным духом. Но будет ли дух помнить себя в качестве прежней души, находившейся в еще живом теле? Вероятно, будет, ведь что останется от прежней жизни? Ничего, кроме воспоминания как свойства, качества сознания, точнее, модуса его существования в новых условиях. Правда, такие идеалисты, как Платон, полагают, что воспоминания души забываются при переходе ее в другое, уже не физическое, состояние. Мало того: такой переход означает прекращение ее существования как души. Та ли это душа в духе? Нет, не та. Поэтому и здесь можно говорить о смерти души. Но такая смерть есть условная категория сущего, тогда как в материалистической теории она носит безусловных характер.
Итак, в обычной, материальной жизни душа, условно, аллегорически или символически выражаясь, есть тень тела. Но чем она является, когда становится духом? Что за тело она приобретает в духовном существовании? Этим телом может быть само сознание в чистом виде в качестве разума. У духа уже не материальное или душевное тело, но разумное.
Кстати, слово «потом» имеет условный, не прямой, а переносный смысл для духа, ибо дух живет не во времени, как душа, но в вечности, в которой нет таких модусов времени, как ни «до», ни «после», «потом», без которых немыслимо время.
Чтобы лучше разобраться в том, что в человеке есть то, что остается после его смерти и что можно назвать условно над-человеческим элементом, можно обратиться к известному положению (тезису) Курта Геделя, согласно которому в открытой системе есть такие истинные утверждения (про-позиции), которые не выводятся из правил образования (порождения, генерирования, доказательства истинности и рационального обоснования) самой системы.
О чем это говорит? О том, что это система, в данном случае человеческая система (психо-соматическое единство), является составной частью более общей или всеобщей системы, правила которой (части) представляют модификацию, частный случай действия, проявления более общих генеративных правил мета-системы, выступающих в качестве законов ее развития. Такие утверждения системы человека, как, например, бессмертие его души, не могут быть доказаны средствами самой системы: душа-тело, но быть не менее истинными, чем утверждения, суждения относительно телесной смертности.
Но тогда не существует ли более общая система, чем сама мета-системы как Абсолют Духа? Да, существует, но уже не как Не-Иное (Бог), а как Иное Самому Богу как Пределу совершенства в качестве Беспредельного.
Так в моем уме тема души как тени моего существа навела меня на мысль об искусственном интеллекте (AI - artificial intelligence). Но он не может существовать как программное обеспечение или сумма программ (software), задающее преобразование данных (data processing), без материальных средств (hardware) исполнения указанных приказов (директив). Но если живая душа способна превратится в бестелесный дух, то искусственный, мертвый интеллект никогда не обратится в вечный разум. Он способен только заниматься вычислениями. Интеллект способен считать, считывать и высчитывать информационные биты. Причем разум, но никак не интеллект, выполняет роль духовного тела.
Душевное тело и духовное тело – это тела разного порядка существования. Душевное тело человека смертно. Между тем духовное тело Бога вечно. Но что означает вечное существование? Может ли вечно существовать конкретное, отдельно взятое сущее, вроде человека? Конечно, нет. Вечно существует сущее всеединое. На время оно положительно как преемственность сущих. Вне времени оно отрицательно относительно этих сущих.
Что же конкретно происходит с человеком, когда он уходит в иной мир и становится обитателем царства мертвых? Об этом можно узнать из рассказа, который мне поведал один незнакомец, сошедший в «царство мертвых» за своей любимой.
Глава пятая. Сказ о том, как Орфей нашел Эвридику
Была такая сказка у греков в древности, в сказочное время, про Орфея и Эвридику. Ее мне напомнил некто, кого я встретил на кладбище. Находится оно на краю моего родного города. Пришел я туда уже после родительского дня почтить память