рассказывать. Делай выводы и не обижай людей, если не хочешь кончить в психушке, как она. Мы поговорим позже обо всем. Тебе нужно научиться жить с этим, чтобы оно не свело тебя с ума и не превратило в чудовище, как Элен.
- А нельзя как-нибудь это проклятие снять? Не хочу я, как ты… в стороне от людей, как изгой… Ведь снимаются же проклятия как-то, значит и наше можно снять.
- Этого я пока не знаю, сынок, - смягчилась Кэрол. - Конечно, мы будем искать способ или того, кто это сможет сделать. Мы обязательно попробуем от него избавиться.
Подумав, Патрик решил проявить чуточку нежности, чувствуя себя виноватым за жестокую шутку, которую сыграл с ней, и поцеловал маму в щеку. Но раскаяние не удержало его от следующего поступка.
- Спокойной ночи, ма, - сказал он и, отвернувшись, бросил уже у самой двери. - Спокойной ночи, Мэтт.
Кэрол долго смотрела на кровать, не решаясь лечь, так и не поняв, шутил ли Патрик или нет. Конечно, шутил, и ей, взрослой женщине, стыдно верить в то, что на ее постели лежит Мэтт и ждет, когда она устроится рядышком. Но, черт возьми, откуда тогда Патрику так много известно, особенно главное? Он мог прочитать о Мэтте в какой-нибудь газете, ему могла попасться статья о ней и Элен, выпущенная в свет стараниями Даяны - все это разумно объяснимо. Но о проклятье он мог узнать только от двух человек - от нее или от Габриэлы. Но ни она, ни слепая провидица ничего ему не говорили. Тогда как? Ответ напрашивался один, хоть и казался безумным. Патрик обладает даром, но даром намного сильнее, чем у нее. Он видит больше, знает больше, лучше понимает в свои семь лет, чем она в свои годы. Тревога и смятение наполнили ее душу, и она не могла понять, хорошо это или плохо. Но она почувствовала и облегчение оттого, что Патрик ее понимает, что он все знает, и ей не надо больше ломать голову над тем, как ему все объяснить и помешать связаться с отцом. Ее мальчик знал, почему она их разлучила, и, самое главное, он ее не осуждал и не винил. Значит, уезжать куда-то опять и прятаться нет больше необходимости, она спокойно может оставаться здесь, не беспокоясь о том, что Джек до них доберется. Касевес и Рэй никогда не проболтаются, в них она была уверена, Патрик не будет ни звонить, ни встречаться с отцом, боясь ему навредить. Ведь он сказал «когда я вырасту, я буду смотреть на него иногда, издалека», а это значит, что пока мальчик не собирается это делать. У Кэрол появилась мысль свозить Патрика к Габриэле, чтобы та рассказала все то, что мальчик таит в себе и не хочет делиться, то есть о том, что он видит, что может и какие возможности дает ему унаследованный дар. А также, насколько сильно над ним проклятие. В общем, чтобы она рассказала все, что Кэрол должна была знать о своем сыне. Подумав о Габриэле, Кэрол вспомнила один момент их беседы, с которого, впрочем, она и началась. Старуха возмутилась тем, что она пришла не одна, как она просила, а потом рассмеялась, сказав, что она, как и все, слепая и не видит.
«А-а, проклятые, - сказала она тогда, как будто с Кэрол был кто-то еще. - Садись, твой приятель постоит».
«Мэтт тоже проклятый, мама, только не такой, как мы… Он ходит за тобой по пятам»…
По спине у Кэрол пошел холодок, она поежилась, с суеверным страхом разглядывая кровать, как будто надеялась разглядеть на ней что-то невидимое. Господи, неужели правда?
Ее охватили и ужас, и радость одновременно. Страх перед неизведанным и жутким, перед духом, привидением, или как там еще называют подобные явления, перемежался с мучительным желанием, безумной мечтой, никогда не покидавшей ее, о том, чтобы он был рядом… с отчаянным порывом думать, что он не исчез, не истлел, не превратился всего лишь в пепел, который она с такой преданной самозабвенной любовью хранила. Кэрол не могла умом постигнуть смерть. Как это, был человек, жил, чувствовал, думал, и вдруг его нет, а это все уничтожено раз и навсегда в одно мгновение, а живое превращается в мертвое, бесчувственное, словно и не было в нем никогда жизни, и разрушается, исчезает, предаваясь забвению. Вот был Мэтт, такой красивый, сильный мужчина, он улыбался, обнимал ее, целовал, любил, он мечтал вместе с ней и строил планы счастливого будущего - а теперь его нет. Кэрол до сих пор не могла этого осознать, поверить, так же, как не могла поверить, что нет Эмми. Ей казалось, что он просто куда-то уехал, но осознание того, что его не существует, так и не проникло ни в ее сердце, ни в ее мозг. Она все еще помнила прикосновение его губ, их вкус, помнила теплоту его объятий, взгляд, голос, смех, слезы. Время не стирало это из ее памяти, и она была ему за это благодарна. Воспоминания были ее сокровищем, и она ни за что не хотела их терять, потому что эти воспоминания - это то, во что превратились те, кого она любила и потеряла. Она хранила их в своем сердце, в памяти, мыслях. Без них ее душа была бы пуста, как был пуст для нее мир и собственная жизнь теперь. У нее не осталось своей жизни, не осталось себя - она все это потеряла. Теперь она жила жизнью своих детей, ими и для них. Работала только затем, чтобы их прокормить, улыбалась и смеялась только для них, чтобы они не знали, что их мать потеряла себя, что ненавидит и презирает и себя, и свою жизнь. Она была вампиром, который питается чужой кровью, отнимая жизни, проклятым существом и ненавидела себя за это, но ничего не могла поделать с этим и продолжала жить, в жалкой попытке спасти от себя людей, потому что даже не имела права умереть. Она должна была жить, ради Патрика, чтобы помочь ему с тем, чем его наградила – даром и проклятием, спасти его от того ужаса, который напророчила ему Габриэла. Она задавалась вопросом, что с близнецами, но о них провидица не говорила ничего плохого, наоборот, заставила ее родить, потому что, если бы не обещание и не вера в слова старухи о важности ее детей в будущем, она скорее бы сделала аборт, чем рискнула родить от Рэя. Только как она сможет помочь Патрику, если скоро умрет, как увидела во сне? Габриэла говорила, что спасение в благословенном, в красивом мужчине с синими глазами, которого она давно знала, которого оберегает само провидение, какие-то высшие силы, в котором столько света, что он способен разогнать даже ее тьму… Но она упустила его, и где его искать не знала. Они встретились лишь на миг, и снова потеряли друг друга в этом огромном мире. Этот благословенный – Тимми, больше не кому. Под приметы еще попадал Рэй, он тоже был красивый и синеглазый, и она тоже давно его знала, не так давно, как Тимми, конечно, но достаточно долго. Но какой он благословенный, всю жизнь жил, горя не знал, не жизнь, а сказка, ни трудностей, ни испытаний, все ему жизнь на блюдечке поднесла, легко, беззаботно… А вот Тимми прошел через ад, смерть приходила за ним, он умирал, но воскресал – тогда в парке, когда на него напал Убийца, потом на войне, где был расстрелян в плену, потом после ранения в голову. Его загрызла собака, буквально разорвав горло, его расстреляли и выкинули с остальными трупами, ему в голову, в мозг прилетел осколок – а он продолжает как ни в чем не бывало ходить по земле. Разве это не чудо? Вот кого оберегают высшие силы, вырывают из когтей смерти, которыми она в него не раз уже вцеплялась. Это он благословенный, Кэрол даже не сомневалась в том. Ведь недаром еще мальчиком он так походил на ангела. Габриэла говорила ей о нем, Кэрол сразу поняла, что это Тимми, но упустила свой шанс. Где его искать теперь она не знала. Дар ей в этом не помогал, она не видела его больше. Она могла видеть только смерть, беду. Она планировала обратиться за помощью к Габриэле, съездить к ней, чтобы показать Патрика, попробовать с ее помощью найти благословенного. Она надеялась, что провидица ей в этом поможет. А еще теперь у нее прибавился вопрос и о Мэтте. Она хотела знать, правда ли то, что ей сказал Патрик.
Набравшись храбрости, Кэрол все-таки заставила себя лечь в постель.
Протянув руку, она погладила простынь рядом с собой.
- Если бы это была правда, и ты был бы здесь, со мной… как бы счастлива я была. И ничего бы мне больше не надо было от жизни. Мои дети и ты. Когда-нибудь мы все равно будем вместе. Ты не можешь вернуться ко мне, зато я могу прийти к тебе. И когда-нибудь я приду. Если верить моим снам, это будет совсем скоро, и тебе недолго осталось ждать… если ты, конечно, меня ждешь. Поэтому мне совсем не страшно умирать, потому что там ждешь меня ты. И все остальные, кого я люблю. Возможно, там мне будет лучше, чем здесь. Жаль только, что я не успею вырастить своих детей. Совсем скоро я умру в газовой камере, а Касевес позаботится о них. У них есть отцы. Патрик вернется к Джеку, а Рэй станет хорошим отцом для лисят. За них я спокойна. Их папы не дадут их в обиду, они позаботятся о них, может быть, даже лучше, чем я. А я буду наблюдать за ними и навещать их во снах…
Вот так она и жила, уверенная в своей скорой смерти и в ожидании конца, не видя ни будущего, ни света, ни надежды. Жила, как обреченный человек, приговоренный к смертной казни с небольшой отсрочкой. И ненавидела свой дар, который вынудил ее это знать и жить в мучительном невыносимом ожидании, от которого, как ей иногда казалось, она потихоньку сходит с ума. Это был не дар, это было еще одно проклятие. Неведение - это счастье, это блаженство. А знать о своей скорой смерти, ждать ее, не имея надежды на спасение, считать дни и смотреть в глаза своей смерти, наблюдая, как она медленно и неизбежно к тебе подкрадывается, знать, что ты не убежишь, что ты обречен - существует ли для человека пытка ужаснее и невыносимее этой? Нет. И Кэрол жила в этой пытке, с ужасом и отчаянием наблюдая, как роковой день, последний, все ближе и ближе, с каждой минутой, с каждым часом. И ей было безумно страшно. Ей казалось, что волосы шевелятся у нее на голове, и каждый раз седеют заново под краской, когда она повторяла про себя роковую дату. И знать это было невыносимо. Настолько невыносимо, что только дети удерживали ее от того, чтобы наглотаться снотворного, заснуть и больше не проснуться, прервав свою пытку и избавиться от ужасной участи, уготованной ей судьбой. Но она терпела, воспринимая это, как наказание за все то зло, что она принесла в этот мир своим пребыванием в нем. Наказание. Но вряд ли искупление.
Касевес видел ее пустой взгляд, в глубинах которого таились страх и отчаяние, понял, что она не живет, а только пытается жить, изо всех сил, как человек, решивший дотащить свою тяжелую ношу до конца, и только потом упасть, позволив ей себя раздавить. Она была не искренней, когда смеялась и веселилась, как человек, утративший всякую способность это делать, но не желающий показывать это другим. Касевес, естественно, не мог понять истинную причину того, почему это с ней происходит, но предполагал, что она просто потерялась в жизни, растерялась и не знала, как жить дальше и, возможно, не очень-то и желая это делать. Он искал ответы в любви, считая, что именно это делает девушку несчастной. Может, дело в Джеке, он та болезнь, что высасывает из нее жизнь? Да, он, несомненно, был ее болезнью, но той ли, что не давала ей жить? Неужели она его настолько любит?
Касевес наблюдал за ней, приглядывался, крайне обеспокоенный. Она редко говорила о Джеке, но в такие моменты бледнела или мрачнела, цепенела,
