вошла в палату Теремного дворца, сердце ее, совершенно успокоилось. «Не так уж и хороши княжны. Просто, парчи на них много».
Девы поджали губы, кое-кто отвернулся. Прошел слух, что Царь уже выбрал, - выскочку, невесть откуда взявшуюся. А их призвали, что б только приличие соблюсти.
Встали в ряд. Вошел Государь.
Девушки отвесили поясной поклон, дотронувшись перстами до пола. Царь неспешно пошел вдоль ряда, доброжелательно глядя на каждую. В руке он держал платок.
Агафия стояла последней. Дойдя до нее Феодор, просиял ребяческой улыбкой и уронил плат. Агафия подняла. Поцеловала руку своему жениху и Государю.
Феодор поблагодарил девиц, за то, что заехали к нему в гости. Добавил, что в трапезной, - ждут угощения и подарки. Вышел, рука об руку с будущей Царицей.
На Соборной площади, уже выстроились стрельцы. Толпились думские бояре, стоял хор. Патриарх Иоаким, медленно взошел на Красное крыльцо, благословил жениха и невесту. Хор запел: «Многая лета»!
Вместо колымажки, на которой приехала, Агафии, подали одну из царских карет. Повезли домой, ожидать там дня венчания.
Феодор Алексеевич, - «не любил пышности ни в платье, ни в столе, ни в уборах». Современники, запомнили его свадьбу, как скромную. Но Агафии, мало что видевшей, она показалась сказочной.
Венчались, в Успенском соборе. Когда вышли на паперть, Лихачев, поднес большую миску с золотыми и князь Касимовский, осыпал монетами молодых. Далее, направились в Теремной дворец, где ждали иноземцы.
Стали подходить с поздравлениями. Царь отвечал непринужденно. Увидев посла короля Людовика, шепнул Агафии.
- Поговори по-французски.
Она мотнула головой. – Нет. Не смогу.
- Тогда, на латыни.
Посол приблизился, раскланялся, взмахнув у пола шляпой. По-русски не понимал ни бельмеса. Феодор заговорил на латыни. Агафия, сначала слушала, потом, вставила несколько фраз. Царь понял, что она знает язык хуже его. Что ж… Не у всех были такие учителя, как Симеон из Полоцка. Тем не менее, она говорила.
Это не осталось незамеченным. Потянулись и другие гости. Сестры Государя, косились неодобрительно. Никто из них, кроме Софьи, языками не владел. Возле нее, также, вились иностранцы.
Беседа с послами закончилась. Приглашенные вошли в трапезную, молодые сели во главе стола. Все пошло по заведенному чину, как при отце и дедушке.
Феодор, заранее предупредил, чтобы не было мирских песен. Тем паче, - студных криков: «Горько!»
В перерывах, между речами, певчие исполняли душеполезные канты.
Зная, что Царь не любит винопийц, бояре, поднимали кубки и благоразумно опускали, едва пригубив.
Но не углядели за Лихачевым. Ему был пожалован чин постельничего, освободившийся после Языкова. Иван Максимович, был произведен в окольничьи.
Слегка перепивший Алексей, приблизился к молодым. Сердце его, было исполнено благодарности, но уста, уже не повиновались.
Он попытался начать заздравную речь, но тут же залился слезами. Не в силах сдержать чувств, встал на колени и полез под стол, дабы облобызать стопы. Но, тут же, получил от Царицы, пинок, сафьяновым сапожком.
- Не позорь нас, боярин! - строго сказала Агафия, заглянув под скатерть. Она еще не слишком разбиралась в иерархии, и невольно, возвысила Лихачева, что вызвало новую волну благодарности.
- Какой я боярин, Матушка-Царица, - всхлипнул он, вылезая из-под стола. – Мне до боярства, как до Луны!
- Сядь на место, Алеша, - добродушно сказал Государь. – Иноземцы косятся. Потом напишут, что мы, - Навуходоносоры.
Новобрачные, за столом долго задерживаться не стали и удалились в опочивальню. Что там происходило, никому не ведомо. Но уже на утро, ближние люди, а затем, и дальние, заметили, - Царь неразлучен со своей Царицей.
Известно, что и отец, и дед Феодора, - любили своих жен, были счастливы в браке. Но, чтобы Царица позволяла себе открыто появляться перед людьми, часто восседала рядом с Государем, шла рядом на богомолье, - такого не бывало прежде.
После свадьбы, главное – пойти к мощам преподобного Сергия. Все Государи так поступали.
Шли пешком. Для облегчения странствия, отец построил путевые дворцы. Сам был хороший ходок. Любил выйти спозаранку и шагать. А за ним, - обоз свиты на версту тянулся.
Вышли и Феодор с Агафией. Первый день, до села Алексеевского, молодой Царь, кое-как, прошел. Это еще не путь был. Больше, - молебны служили, принимали челобитные. До Алексеевского, по сути, - Москва. Слободы да посады на каждом углу.
На другой день, уже Русь началась. Поля или луга кругом, а дальше, бор. Настоящий, не подмосковный. Как бы до него добраться еще. Знойно, и солнце палит.
Агафия, шедшая рядом, почувствовала, что Феодор изнемог. На лицо его, и взглянуть страшно. Бледное, пот струится. Глаза, серо-зеленые, страждут.
Встали.
- Не могу, Агаша, - произнес Царь. В первый раз, назвал домашним именем.
- Мы тебя, кормилец, на руках понесем, – предложил Лихачев, тут же оказавшись рядом. – Сейчас, носилочки соорудим!
- Что я, падишах какой? – поморщился Феодор.
Он поглядел на своего вороного, которого вели в поводу.
- Или, вот, на лошадку! – продолжал соблазнять постельничий. – Господь, и тот, на жребяти путешествовал.
- Все Цари пешком шли. Только я не могу, - вздохнул Феодор.
- И ты сможешь, - Агафия скинула сапожки, чтоб легче идти. Их, тут же, подхватила горничная девка. – Добредем. Как волы в одной упряжке.
Она взяла его руку, потянула вперед. Феодор, превозмогая боль в коленях, поплелся за ней. С каждой верстой, идти становилось легче. Сила молодой Царицы, передавалась ему. Но, на затяжных подъемах, опять ослабевал. Тогда, приходилось садиться на коня. Лихачев, вел вороного под уздцы. Агафия, шла рядом, держась за стремя.
Так, добрались до второго Путевого дворца.
Одно слово, что дворец. Бревенчатый терем, хоть и пышный.
Государь отдыхал в сенях, пил чай с липовым цветом. Из высоких хором, вид открывался утешительный. Если б его спросил, какая она, Русь? Он бы ответил, - вот она.
Нивы тучные, без проплешин. В лугах сенокос. Лес рядом, многовековой, чистый, без осинника и сухостоя. Рубить дерева, никто зря не смеет. Живности в бору, - много. Лосей и косуль истреблять заборонено.
На дорогах не разбойничают. Народу, рождается больше, чем помирает. И по всей земле, от Белого моря до Черного, тишина. Не он ее устанавливал, - отец и дед. Его дело, этот лад сохранить.
Спросили бы, для чего нужен Царь? Он - пастух. Должен паству хранить и преумножать.
Кто такие князья? Волки. Это, он с детства узнал. Царь, обязан их в страхе держать. Иначе, от жадности, все стадо перережут.
Феодор понимал, что его боятся больше, чем покойного отца. Алексей Михайлович, только прозван Тишайшим, а на деле, был Государь шумный. Мог и в зубы дать, если кто согрешил. Но, тут же, - обнять и простить.
Феодор, - ни разу, руку не на кого не поднял, голоса не возвысил. Но бояре чуяли, - если он что решил, - ни за что не отменит.
В первый же год, Царь отдалил всю родню. Приблизил людей новых, зато, по-собачьи преданных. Хорошо, что у Агаши в роду знатных нет.
Так, с Божьей помощью, добрели до Троицы. Хоть не за пять дней, как отец хаживал, но – добрели.
Народ, в обители, ликовал, видя его с юной Царицей. Шли, через галдящую толпу, рука об руку.
Сияли, - кресты, хоругви, оклады. Диакон возглашал, аж уши закладывало. «Благолепие, нас и держит», - думал Феодор, входя под своды, где впереди, справа, серебряная рака игумена Сергия. «Пошатни веру, и обретешь смуту».
Только вернулись, Агафия озадачила:
- Прости дядю своего, Ивана Ильича.
- Как же его простить? Он тебя оскорбил.
- Меня оскорбил, мне и прощать.
- За такую клевету, на Соловки, - и то мало! Чуть, свадьбу не расстроил.
- Ты же христианин, - сказала Агафия.
Встал с места. Ходил взад-вперед, пока не пришел в обычное расположение духа.
Позвал к себе Языкова.
- Поедешь к Ивану Милославскому. Знаешь, где он?
- В дальнюю вотчину удалился.
- Скажешь, Царица за него просит. По ее милости, - может воротиться в Москву. Что б сидел тихо, как мышь. Чинов и кормлений, более не получит. На глаза, пусть не попадается.
Дальше – больше:
- Отмени, Федя, охабни.
- ?
- Я, когда в Зарядье жила, видала мужиков в бабьих платьях. Охабни называются.
- Так это – ратные люди! – догадался Царь. – Они с поля брани сбежали. Потому и носят бабью одёжу. В наказанье. Что ж такого?
- Отмени. Стыдно, ведь, - вздохнула Агафия. – Они же, - воины. Не по-Божески.
- А удирать, бросив соратников, - по-Божески?
Загрустила. Отошла к окну. Смотрела, хотя ничего там нового не было.
«Может, и не стоят охабни, ее печали», - подумал Феодор.
- Будь, по-твоему.
Просияла.
Но, на следующий день, опять озадачила. Спросила, вдруг:
- Зачем ты голову бреешь?
Феодор Алексеевич, не сразу нашелся, что ответить. Он, и в правду, ходил с бритой наголо головой, и в шапочке, похожей на тюбетейку.
- Так пригляднее, - наконец вымолвил он.
- Не пригляднее!
- Как, на твой вкус, надо? – спросил Феодор. Он был, весьма скромного мнения о своей внешности.
- Пойдем, покажу.
Повела его в покои для приема иноземцев. Там, по стенам, висели: куншты, парсуны, изображения замков и кораблей.
Висел, даже срамной дар французского посла, - нарисованные девки, совсем без ничего. Называлось: «Три грации». Патриарх советовал сжечь, но бережливый Феодор решил оставить. Велел повесить обратной стороной.
- Вот, смотри! Нравится тебе? Кто он?
Она указал на парсуну благообразного мужчины с длинными, ниже плеч, волосами и кружевным воротником.
- Карл Стюарт. Король английский, - пояснил Царь. – Ему, хамы, - голову отрубили.
- Царствие Небесное, - перекрестилась Агафия.
- За него молиться нельзя, - строго поправил Царь. – Не нашей веры.
- Жалко ведь…
- Еще бы не жалко! Добрый был государь. Доброта и сгубила. Появился там, - некто Кромвель. Разбойник, вроде Стеньки Разина. Подбил, подлый люд, короля свергнуть. А сам – воссел на его место. Десять лет смута длилась, пока злодей не сдох. Потом, англичане одумались, сына короля на престол возвели и зажили, как прежде. Кромвеля этого, выкопали из могилы и повесили.
- Правда, приглядней, когда длинные волосы? – вернулась к своему Агафия.
- Мне отрастить, что ли? Ниже плеч? На бабу похож стану.
- Ну, зачем «ниже»? До ворота, пока.
Иногда, спорили по пустякам.
- Федя! Зачем ты три шубы надел?
- Все так носят.
- Надень, хотя бы две, и душегрею.
- На Иордань же идти! Зябко. Ты как пойдешь?
- В одной.
- Люд решит, - Государь жену, лишней шубой одарить не может.
- Нет. В одной.
Потом продрогла вся. А молодые боярыни, по дурости, - тоже стали так носить.
Феодор и так вкушал мало, а в тот день, к еде не притронулся. Тщетно, стольники ставила перед ним яства, напрасно кот терся о ногу хозяина, требуя ласки. Бывали часы, когда Царь никого не замечал. Лицо застывало, становилось, будто костяным.
- Помолись обо мне сугубо, - сказал, выходя, Царице.
Агафия уже знала, - сейчас пойдет к боярам. Закроются тяжелые двери. О чем будут говорить, - не бабьего ума дело.
«Взбрыкнут или не взбрыкнут», думал Феодор, входя в палату. «Год назад, как
