протоколы комиссий и много чего ещё. Добавила и фотографии детей, может хоть это вскроет что-то доброе в сердцах бездушных людей. Отправила и пошла на обход. Сегодня нас мало, я, два санитара и доктор. Всё было хорошо, если можно говорить о хорошем в доме, где должны умирать дети. А можно и нужно говорит, а главное, чувствовать, иначе погибнешь!
Обойдя палаты, я вернулась к столу, наш доктор, пожилая женщина, я так и не знаю, сколько ей лет, Маргарита Александровна всегда была такой, вот уже двадцать лет не менялась, давно уже вышедшая на пенсию, заполняла карты, сравнивала анализы. Мы немного поговорили об этом, моя учёба не должна ограничиваться одним университетом, из которого меня выбросили, как окурок. Ответ должны были бы дать к концу недели, они всегда брали паузы, решая, давать нам препараты или не давать, а мне казалось, что они решают другое, как бы нам отказать позабористее, какое бы новое обоснование придумать. Листая почту хосписа, отсеивая спам и религиозных хейтеров, их много, столько больных людей, которым нечем заняться, я увидела ответ. И так обрадовалась, даже вскочила со стула. Надежда, глупое и детское чувство, оно уничтожает личность, уничтожает волю, и она уничтожила меня – нам отказали, за пять минут, как мне показалось сначала, но реальность была ещё уродливее – за 37 секунд после отправки моего запроса! Они бы не успели открыть все документы за это время, не то, чтобы прочитать! Основание идеальное – не выделено денежных средств!
Видимо, мне стало дурно, так как обнаружила я себя на кушетке, а наш второй врач, Ангелина Васильевна, она обычно работала в вечерней смене, но приходила в обед, чтобы помочь, мне тогда показалось её имя очень смешным, массировала мне руку после укола. Она успокаивала меня, а я плакала, тихо, чтобы дети не услышали. Нельзя, чтобы их берёзка, они так меня называли, сами придумали, никто не подсказывал, чтобы их берёзка плакала. Им не надо переживать за других, достаточно своей боли, своей смерти. Я лежала и тихо выла, ругаясь, грязно, внутри меня всё кипело, а встать я не могла, не было сил.
Проспала час, сама проснулась, вскочила, вспомнив о капельницах. Наш доктор успокоила, она всё убрала. Ну и рожа у меня была, помятая, глаза красные, ноздри красные ¬ чучело просто, ещё и волосы все в разные стороны. Дети спали, можно было пообедать, но мысли о еде вызвали тошноту.
Пришёл санитар, всегда весёлый парень, низкорослый, все мужчины ниже меня низкорослые, вот такой у меня бзик. Он напоминал бочку, широкий, с небольшим животом и неизменной широкой улыбкой на круглом монгольском лице. Учился он на третьем курсе в МИФИ, что-то там с реакторами, я не поняла, а он и не настаивал, видя, что у меня голова всегда занята чем-то другим.
– Ну что, пришла в себя? –¬ спросил Марат, присаживаясь ко мне на кушетку.
¬– Нет, убить хочу кого-нибудь убить.
– Бывает, у меня так жена часто говорит, – кивнул он.
– Ты женат? – я округлила глаза.
¬ – Да, давно, мы после школы поженились, – пожал он плечами.
– Ну ты даёшь! – засмеялась я и ткнула его кулаком в плечо. – А жена знает, где ты свободное время проводишь?
– Конечно, она мне сама много рассказывала. Мы хотели вместе, но смог только я, она сбежала после первого дня, не выдержала, – он вздохнул. – А ты ничего, стойкая.
¬– Это неправда! – замотала я головой.
– Правда, – твёрдо сказал Марат и протянул мне телефон с наушниками. – Я пойду коридоры помою, а ты послушай музыку, как дети проснутся, я тебя позову.
– Спасибо, – я взяла наушники, большие, как я люблю. – А где Олег?
¬– Поехал за заказом, сегодня я и один справлюсь. Нам там простыни дать должны, воды, салфеток и ну и по мелочи, собрали в одном фонде, а он на машине сегодня.
¬– Здорово! Бельё надо бы обновить, – согласно закивала я, включив наугад.
Он слушал в основном тяжёлую музыку, как раз самое то, что надо. Основательно я залипла на песнях Дельфина, раньше его тексты казались мне чересчур сложными, страшными, доросла.
Уходя с работы, я напевала про себя:
«Пламя внутри тебя и меня. Наши глаза от слёз ослепли
К ненависти огня тянутся вверх красные стебли
Солнца наших сердец медленно гаснут искрами в пепле
Каждый из нас уже мертвец, тянутся вверх красные стебли»
(Дельфин «520»).
Напевая и не замечая куда иду, я приехала в центр. На Пушкинской собирался народ, люди галдели, в переулках ревели сирены, грохотала техника. На часах было восемь вечера, мне пять раз звонила мама, а я не видела, оставив телефон на виброрежиме. Я перезвонила, но она была недоступна.
Не слушая толпу, я встала у фонарного столба, пролистывая почту. Там оказалось письмо от подруги мамы, психолога. Мне сразу понравилось, что письмо было короткое, внутренне я готовилась читать плоские словесные упражнения, которые так любят психологи, желая объяснить итак понятную всем мысль. Я прочла, возмутилась, покраснела. Огляделась, не читает ли кто-то моё письмо. Никого, все толпились в другом месте
Значит я не нарцисс, жаль, а мне хотелось быть нарциссом. Я выходила закомплексованной и трусливой, она написала иначе, но суть от этого не меняется. Когда я прочитала в пятый раз, то поняла, что она права ¬ мне необходим опыт настоящих отношений, которого я боюсь, а мои фантазии лишнее тому подтверждение. Мне не понравилось, что она считает гомосексуальный секс вполне нормальным, и что вряд ли я буду такой раскованной с партнёром, как представляю себе. И правда, как подумаю о том, что пенис будет в моём рту, становится нехорошо, сразу думаю, а хорошо ли он вымыт, и становится ещё более мерзко. В конце она предложила провести очную консультацию, если я захочу.
Я переслала письмо маме, спросив, что она думает об этом. Идти к этому психологу не хочу, не понимаю, зачем идти к человеку, который расскажет тебе о твоей же дури, о которой ты и так знаешь лучше всех. Странное развлечение, тебя унижают, а ты ещё платишь за это.
Ко мне подошла группа студентов, они заговорили разом, и я мало что поняла.
– Так что случилось? – раздражённо спросила я.
– Она не знает! – возмутилась одна из девушек, все загудели громче.
– Я на работе была, не до этого было! – крикнула я в ответ.
– И что, не было времени новости посмотреть? – ехидно заметил один из парней, рыжий, высокий, противный на вид и голос писклявый.
– Не было! – с вызовом ответила я.
– Где же ты работаешь? А она из этих, я всё поняла! – возмутилась другая девушка, маленькая, с короткой стрижкой, она мне напомнила Машу, и я поморщилась. Она выпучила на меня глаза, приняв это на свой счёт, и уже набирала воздух в грудь, чтобы выдать мне панегирик, но я опередила.
– В хосписе я работаю! В жопу ваши новости, придурки! – закричала я на них, испытывая немотивированную агрессию к незнакомым людям. Позже, вспоминая об этом в камере, я поняла, что дух крови витал над площадью, он заражал всех, без разбора, без цели.
Они замолчали, эта коротковолосая с уважением взглянула на меня и сказала, смягчив тон.
– Да 95% получил, вот что случилось!
– Кто получил? – не понимая, спросила я. Мысль вертелась в голове, но я её усиленно отгоняла. Дежавю, опять одно и то же!
– Да ботексная кукла эта, дед силиконовый! – рявкнул чуть ли не в самое ухо один из парней, громила, с такими габаритами можно идти в ОМОН.
Толпа загудела, все вскинули руки, грозя широкому экрану на мачте. Начиналась какая-то трансляция, засвистели динамики так, что стало больно ушам. Надо бы ещё добавить, изменить частоту, и можно разогнать всех с площади. Помню, нам рассказывал преподаватель, как в средневековье доводили до исступления ультранизкими частотами, когда звуковая волна входит в резонанс с частотой внутренних органов. Мне казалась эта версия сказкой, но сейчас я действительно почувствовала панику и страх, беспричинный. Космонавтов поблизости не было, автозаки и водомёты тоже далеко, я слышала, как парни обсуждали это, размахивая руками, а какая-то женщина истерично орала, что не будут они убивать своих, не будут! По лицам я видела, что ей особо никто не верил, все были очень напуганы. Где-то впереди били провокатора, их находили, вычисляли и выбрасывали вон, поддав как следует под жопу. Это мне объяснил противный рыжий парень, когда из толпы выкинули мужчину и погнали его в переход.
Динамики перестали скрипеть и свистеть, и стало непривычно тихо. Все молчали, и эта тишина давила на уши, начинало тошнить от страха. Я хорошо запомнила это чувство животного страха, именно животного, когда ты чуешь хищника неподалёку, слышишь его, не осознавая, а твой внутренний зверь уже ощетинился, готов бороться или бежать, драться за свою жизнь, впиваясь когтями в землю, в асфальт, чувствуя биение сердца беспощадной силы, рокот моторов, дыхание живой массы, лишённой человеческого облика, растравленной, жестокой, бездумной – оружие в руках людоедов, нелюдей!
И я закричала от страха, вырвав из себя это угнетающее чувство. Люди вздрогнули, я слышала, как кто-то заплакал. Мой крик заглушила отбивка, гордая, помпезная, тревожная, маршевая – музыка праведников, музыка победителей. Над площадью вознёсся голос диктора, чёрт возьми, откуда они их берут?! Этот голос не меняется, проходит неизменным сквозь века, левитановская порода, как говорила бабушка, смотря новости. Боже мой, почему я вспомнила её сейчас, не раньше, когда хотела? Что за дрянная штука память, делает что хочет, мучает, как хочет!
Начало тошнить, но желудок пуст, как и кишечник. Я ничего не ела с раннего утра, гадостный вкус желудочного сока, желчи и давящие кишки сокращения, кто-то сильный и злой сворачивает мои кишки в узел и затягивает, затягивает сильнее, до белизны костяшек. Одна из девушек дала мне воды, стало легче.
Диктор начал, как жаль, что я запомнила каждое его слово:
«
«Граждане России! Друзья! Великий народ! Силам вражеских орд не сломить нашу волю! Мы сделали выбор, правильный выбор! Мы защитили нашу страну!»
Пошла дикая в своей патриотичности музыка, я знаю её, какой-то марш начала XX века. Интересно, как бы поступил композитор, если бы знал, кто и как будет использовать его музыку? Музыка хорошая, сильная, но сейчас от неё тошнило. Диктор продолжил, в голосе появилась преданная радость, так лает пёс, когда встречает хозяина, получая удар палки по спине, как высшую благодарность:
«Сейчас выступить законно-избранный президент Российской Федерации…»
Я поплыла, увидев на экране накаченного ботексом и силиконом деда, похожего на плохо сделанную куклу. Что в нём осталось своего? И человек-ли это? Дед заговорил:
«Граждане России, друзья! Выражаю вам свою признательность и благодарность, и хочу поздравить вас – мы победили! Ваш выбор поставил последнюю точку в этой бесконечной войне. Никто не посмеет уничтожить нашу страну! Никто больше не посмеет чинить нам препятствия, строить козни против нас – против вас, каждого из нас! Это наша общая победа, и по-другому и быть не могло! Россия Великая, наша Родина непобедима и будет жить вечно!
А те, кто не согласны, пусть остаются гнить в своём аду! Каждый из нас попадёт в рай, и мы его построим при жизни на нашей земле! С праздником друзья, пусть этот день запомнится вам на всю жизнь, будете потом рассказывать внукам, и сможете с гордостью ответить, что я решил судьбу своей
