Фиолетовый довольно потер руки.
- А признайтесь, Маэстро, у меня прочная позиция. Заветное поле аш-восемь перекрыто - три удара против ваших двух, причем у вас 'висят' две пешки. Вам не избежать разменов.
- Может, скажете, когда я допустил решающую ошибку? - бесстрастно спросил Маэстро и, немного подумав, добавил. - Слон бьет пешку эф-пять!
- О-о-о, наконец-то! Жертва слона! - Фиолетовый вновь принялся потирать руки. - Уж не хотите ли вы запутать меня?.. Да, насчет ошибки.
Фиолетовый ухмыльнулся:
- Первая серьезная ошибка состояла в следующем: не успев выбраться за кордон, в одной брошюрке, тиснутой в Германии, вы походя наговорили пакостей о большевистской России, неосмотрительно, по-дворянски, подписавшись под этими пакостями: 'Александр фон Алехин... Фон-барон выискался... "Одни ищут, понимаете, в шахматах забвение от произвола и насилия...", в то время как "вся честно мыслящая Россия ждет, видите ли, кое-какого события...", - процитировал Фиолетовый и тут же презрительно бросил: - Не дождетесь! Деньги что ли нужно было заплатить беременной Анне-Лизе?.. Потом вы наболтали о Советах всякую чушь в парижском Русском клубе, после победы над Капой. Дескать, фантасмагории, царящей на нашей родине, рано или поздно придет конец, и миф о непобедимости большевиков развеется так же, как развеялся миф о непобедимости Капы... Наконец, взяв реванш у Эйве в тридцать седьмом, вы публично похвалялись, что "моя убедительная победа на самом деле стала победой над советским заговором."
- Мои слова извратили, - тихо возразил Маэстро. - Вернее, я ничего подобного не говорил. В "Еврейских и арийских шахматах" мне приписали следующую формулировку: "моя решающая победа (10:4) была триумфом над еврейским заговором..."
- Да, разумеется, извратили, приписали! - охотно поддакнул Фиолетовый. - Как, скажем, в тридцать четвертом на приеме в Берлине, где вы, нагрузившись шампанским, поведали доктору Франку о том, что советское руководство должно быть изгнано из России. Или как в тридцать девятом после турнира наций в Буэнос-Айресе, когда вы с Кересом анализировали позиции королевского гамбита...
Маэстро зажмурился, точно в сознании сверкнула молния. Он увидел детское, с ангельскими чертами, но дьявольски серьезное лицо длинного и худого эстонца. Анализировали они тогда, в фойе душного столичного театра "Политеам", не королевский гамбит, а главный вариант староиндийской защиты, получающийся после седьмого хода черных "конь е-четыре". Керес одевался со вкусом: безупречный темно-серый костюм, сверкающая цепочка на поясе. Этакий молодой джентльмен. Правда, держался он как-то застенчиво и был немногословен. Жена Кмоха даже обозвала его "каменным гостем".
Маэстро наморщил лоб: что же он тогда сказал Паулю? А, вспомнил: "Бегите из Эстонии скорее, пока большевики не пришли." Это было сказано негромко, но и не шепотом. А рядом стояли многочисленные зеваки-аргентинцы и бог знает кто еще...
- Лучше бы подумали о судьбах брата и сестры! - верещал тем временем Фиолетовый, - Ну, а зачем вы подались в масонскую ложу 'Астрея' вместе с Осей Бернштейном? Зачем вы там откровенничали с собратьями? Зачем, Александр Александрович?! Там ведь и наши, с позволения сказать, люди работали! Наши люди - везде!..
Теперь уже голос Фиолетового сорвался на визг.
- Везде - слышите, вы!..
Собеседник Маэстро осекся, поправил воротничок, глубоко вздохнул и уже спокойно продолжил:
- А когда вас побил Эйве, вы стали лебезить, заискивать перед нами. "Мое равнодушное отношение к гигантскому росту советских достижений превратилось в восторженное"... Пешка е-шесть бьет вашего слона на эф-пять.
И незнакомец взял пешкой белопольного слона Маэстро. Темное лицо Фиолетового исказила презрительная гримаса.
- Какой вы, к черту, "большой мастер" в сравнении с гением нашей эпохи! Недаром в 1936 году "мастера культуры", точнее Правление ССП СССР, с пролетарской прямотой заявило "Вы - лучший мастер жизни, товарищ Сталин". Играли бы себе ферзевые гамбиты и ладненько. Не вы ли изрекали, что "шахматы учат объективности"? Так нет, возомнили о себе черт знает что, будто вы супермен, 'человек с такими способностями, как у меня...', - процитировал Фиолетовый слова Маэстро, откинулся назад и негромко засмеялся.
Чемпион вздрогнул и опустил голову. "Я не мог предположить, что окажусь невольной причиной страданий Алеши и Вареньки... Меня тяготило духовное одиночество, оттого я и вступил в "Астрею", - с грустью подумал Маэстро. - Но разве "этот" поймет?"
- А теперь о решающей ошибке, - тихо, сухо и веско проговорил Фиолетовый, - которую вы допустили в партии вашей жизни. И допустили вы ее отнюдь не в глубоком эндшпиле, а сразу после выхода из, так сказать, дебюта, разыгранного вами столь блестяще, что позиция сулила вам поистине светлое коммунистическое будущее.
Фиолетовый сделал театральную паузу.
- Вспомните: 1928 год, Париж, визит к вам Ивана Михайловича Гронского, редактора "Известий".
Маэстро вздрогнул, закрыл глаза и увидел перед собой моложавого носатого и усатого человечка простецкого вида, заявившегося к нему домой через неделю после предупреждающего телефонного звонка из советского полпредства. Пришедший без сопровождающих, визитер вел себя приветливо, был вежлив и делал всё, чтобы расположить хозяев к себе. Он, правда, прежде чем перейти к изложению цели своего визита, как-то по-особому долго и пристально рассматривал Маэстро, Надин и их тогдашнюю парижскую квартиру на рю Круа-Нивер.
- Вам, наверно, было невдомек, - продолжал вещать Фиолетовый, - что Иван Михайлович относился к славной когорте тех, кто был на "ты" с самим Вождем. Если не ошибаюсь, в задушевном разговоре с вами Гронский прозрачно намекнул: вот если бы кое-кто написал товарищу Крыленко письмо, в коем попросил бы Главковерха о содействии в получении разрешения вернуться в СССР... Вам было при этом разъяснено, что Политбюро внимательно рассмотрит прошение и ходатайство, проявит классовую чуткость и, так и быть, позволит кое-кому возвратиться на социалистическую Родину, причем вместе с женой, достойно трудоустроит в Москве и позволит периодически выезжать за границу для участия в международных шахматных турнирах. Но вы совершили непоправимый промах! Отказались, и не последовали примерам великих литераторов - Алексея Николаевича Толстого и Буревестника Революции!
"Не последовал", - мысленно согласился с собеседником Маэстро. А вслух со сдержанной иронией спросил:
- А где сейчас пребывает Иван Михайлович? Почему с 1937 года он покинул пост редактора "Известий"?
- Где, где... - раздраженно передразнил Фиолетовый, - в Воркуте! Но это к делу - к вашему делу - не относится... И вот с тех пор выраженное устами Пети Романовского отношение рабоче-крестьянской общественности к вам, "как к человеку, морально неустойчивому и беспринципному, может быть только отрицательным".
Фиолетовый повел затекшими плечами и с искреннем сожалением произнес:
- Гордыня вас обуяла, доктор Алехин! Вы всё корчили из себя супермена с пронизывающим взглядом, этакого всезнающего провидца. Как ребенок, ей-Богу! Лицедей-недоучка из театральной школы Гардина... Вы напоминаете мальчишку, который, нашалив, наивно полагает, что его шалости останутся незамеченными. Хотя, конечно, когда Гитлер раздавил Францию, вы, как всегда, пошли за большинством - белоэмигрантским. Навроде Гиппиус с Мережковским. Если в эсэсовские части после 40-го года записалось тысяч десять "своих", включая, правда, югославский корпус, то в Сопротивление подались от силы человек двести...
Помните, что в начале 1942 года сказал о вас редактор "Дойче Шахцайтунг" герр Раннефорт? Он сказал: «Надо полагать, что Алехин выучил новый урок; он понял, что германофобия станет теперь большой помехой для ведения дел»... А теперь, после всех ваших выкрутасов, неужели вы думаете, что мы допустим вас к игре с Михаилом Моисеевичем?
- У меня немало чисто шахматных недостатков: профилактика, лавирование, техника игры в эндшпиле, да и точность расчетов стала страдать. К тому же я стар, нередко проигрывал молодым, изворотливому Файну, экс-вундеркинду Решевскому, покойному Юнге, тому же Ботвиннику, единственному, кто в тридцать восьмом на АВРО-турнире действительно сумел переиграть меня, - тихо и устало ответил Маэстро. - Вы же знаете, у меня нет шансов.
- Ну, положим, вы их и обыгрывали, включая молодого и одаренного Кереса, - возразил Фиолетовый. - Вы выстояли против целой группы опытнейших и талантливейших консультантов, работавших на Эйве, среди которых были и молодой виртуоз Файн, досконально изучивший ваш стиль, и старый super-geant (сверх-великан - прим. автора) Ласкер, получивший у нас в Москве звание заслуженного деятеля искусств, пенсию в размере тыщи рублей в месяц и приличную квартиру в Спасоглинищевском , - там сейчас расположилась редакция газеты "Советский спорт" - зачем-то уточнил собеседник Маэстро - и Беккер с его уникальной картотекой... Зная вашу поразительную работоспособность и аналитическое искусство, ваше умение легко переносить поражения и побеждать в длительных поединках, исход матча с Ботвинником отнюдь не так ясен, как кое-кому кажется...
- "Пролетают быстро годы.
Чемпион уже не тот,
И туман и непогоды
Осень быстрая несет...,
Какова ж его победа,
Каково его тавро?
После яркой марки Бледа –
Марка бледная «АВРО»,
- мрачно процитировал Маэстро четверостишия некоего Григория Шаха из спецвыпусков советской шахматно-шашечной газеты "64". Спецвыпуски посвящались "АВРО-турниру", а четверостишия - ему, Маэстро.
"С тридцать пятого года что-то незаметно изменилось в тебе, - с горечью подумал чемпион, - на третьем часу игры ты стал допускать просмотры - возраст... Впрочем, не лукавь: изменилась жизнь, пришел достаток и ощущение собственного монументального величия и тупика; ты утратил цель, обрюзг и оттого раздражение и ожесточение, которые обуревали тебя, ты пробовал топить в вине; изменилась и твоя игра, стала какой-то вычурной, безалаберной, азартной, как у зарвавшегося картежника, идущего ва-банк. Играя черными, ты стал регулярно получать трудные позиции и вместо терпеливой обороны, к которой приучил себя в борьбе с Капой, предпочитал идти на необоснованный риск. Если в матчах с Эйве такая тактика нередко оправдывала себя - во втором матче у этого преподавателя математики, "гения порядка", просто не выдержали нервы, а его мозг "объявил забастовку", - то в партиях с талантливой молодежью вроде Ботвинника, Кереса и Решевского такие трюки не проходили."
Как однажды за карточным столом пошутил остряк Тартаковер, "Александр Александрович принял на вооружение "систему D" (французская армейская шутка времен франко-прусской войны 1871 г., происходящая от выражения on se debrouille - как-нибудь выпутаемся, "прорвемся" - прим. автора). Маэстро улыбнулся: было забавно наблюдать, как "бухгалтер-технарь" и шахматный скандалист Решевский, столкнувшись с его, Маэстро, "трюками", тратил время на перебор вариантов и загонял
