Необыкновенная шлюха, глава 16

                                                                                16
   Настя пребывала в растерянности.
   Экскурс
   …Последние события её семейной жизни валились как снег на голову. Дети росли и требовали всё большего ухода.          Увеличивались расходы на всё самое необходимое: питание, одежду, обучение, лечение. Старшенький родился в год распада «нерушимого союза», когда сердца украинцев были полны гордостью за обретенную независимость, а полки магазинов пустовали. У малыша стали появляться первые признаки дистрофии. Настя отказывала себе во всём. В чём могла, стала ограничивать Генчика, не обращая внимания на его явное недовольство. Зная Настину твёрдость, доходившую, порой, до упрямства, муж стал «подъедать» на стороне, усложняя, и без того сложное положение жены и сына. К слову: детей Генчик, не то чтобы не любил… он не питал к ним «телячьих нежностей», доходивших у иных родителей до самопожертвования. Сказалось, похоже, отношение к нему матери. Мать, при том что трепетно любила сына, была к нему непомерно строга и требовательна: следовала одиозной присказке своей бабушки-графини - «Любит как душу – трясёт как грушу.» Перешедший по наследству родительский деспотизм частенько стал проявляться и в отношении Генчика к собственным детям. Особенно к старшему. Наблюдая его несуразную долговязость, ввалившуюся утлую грудь и узкие плечи с выпирающими ключицами, большую голову на худосочной шее и тихую печаль болезненного пучеглазия, Генчик раздражался. Вид его старшего сына вызывал в нём неприязнь. И ничего более. Ведь сама его ладно скроенная атлетическая фигура классического танцовщика, и тайно, и явно, контрастировала с выраженной астеничностью ребёнка. Генчик, грешным делом, склонялся к мысли о супружеской неверности, а, лишённый обычного отцовского внимания, мальчик страдал. Настя, как могла, старалась облегчить мальчиковую участь; тихо плакала. Убедить мужа в том, что дефект в развитии малыша не врождённый, что это следствие систематического недоедания, авитаминоз и всё с этим связанное ни Настя, ни педиатры не смогли. Генчик согласно кивал, но упорно оставался, как говорится, при своём мнении.
   Карьера классического танцовщика упорно не складывалась. Дальше массовки дело не двигалось: сказывалось отсутствие должного темперамента, видимые пробелы в технике, заметная физическая усталость, неумение, что называется, «держать форс». Претендовать на исполнение сольных партий с таким «багажом» … увы и ах … Сидеть же на ставке статиста стало губительно: на подходе был уже третий ребёнок.
   Частное предпринимательство развёртывалось, набирало обороты и шло полным ходом. Основной принцип первоначальной предпринимательской деятельности: «купи – продай» показался Генчику простым и более чем привлекательным. Однако, если «продай» в данной формуле было делом само собой разумеющимся, «купи» требовало главного – наличия средств, первичного капитала, сиречь, за что «купи» … а с этим-то составляющим у Генчика, естественно, возникли проблемы. На пособия, получаемые семьёй, рассчитывать не приходилось: их едва хватало «на пропитание», в основном, детям. Взрослые питались тем, что давали родители. Банки кредитовать многодетного неработающего отца не спешили. Частные фирмы приглашали исключительно менеджеров - специалистов технократической направленности. Оставался теневой и криминальный бизнес. И Генчик ушёл в тень… Он брал деньги у частных кредиторов под немыслимые проценты. Вкладывал их «в дело». Дело продвигалось медленно и не так успешно, как ему бы хотелось: недобросовестность, а то и некомпетентность компаньонов, жульничество поставщиков, жестокость конкурентов - тормозили успешное развитие предприятия. Прибыли едва хватало на покрытие процентов по безудержно растущим долгам. Настойчиво стали звонить кредиторы, угрожать расправой. Надвигалась катастрофа. Тут-то и объявился Марафон со своим более чем заманчивым предложением. И Генчик воспрянул духом…
   … В первые годы своего замужества, обременённая постоянными заботами о любимом муже, озабоченная обязанностями по дому, что традиционно выпадают на долю начинающих невесток, Настя не задерживалась у зеркала. Её смуглая кожа, доставшаяся в наследство от бабушки-цыганки, не требовала кремов и пудр; густые, как девственный лес, ресницы не нуждались в туши; вороньи волосы, в идеальном беспорядке гнездились по плечам и взлетали, когда поворот головы был слишком резким. Она была молодой и красивой. «И никакой косметики!» – сердито говорил строгий муж Генчик, когда паре предстояло «выходить на люди». – «На тебя и так все пялятся, аж глаза вылазят».
   Семья мужа приняла её хорошо. Свекровь только с виду оказалась строгой. На самом же деле это была добросердечная, спокойная, деловая женщина. Настя сразу поняла на ком «держится» дом, кто в нём хозяин. Уходящий в свой виртуальный мир свёкор, возвращался из него только к столу и по нужде, когда она у него возникала. Он не утруждал себя домашними делами, даже если они были сугубо «по мужской части». Семье повезло с ЖЭКом и в доме всё делали слесаря, электрики, сантехники – весь имеющийся в наличии жэковский профтех. И делали они все это с готовностью и немалым удовольствием: хозяйка квартиры умела привечать у себя мужской персонал, «не хило» угощать, и пробавляться с ним мелкими интрижками. Будучи нескладной и некрасивой, испытывая постоянный дефицит мужского внимания, мама Генчика оживлялась и преображалась в присутствии мужчин из неистовой фурии в милостивую эвмениду. Случалось, папа Генчика заставал маму в самый разгар безумного флирта… Тогда он, ожидая, когда на брюках сантехника вжикнет спешно расстёгиваемый гульфик, брал с полки книгу потолще и поудобнее устраивался на кухне.
   Понимая, что её благоверному Толичке она до самого мягкого места на её худом теле, она превращалась в мстительную эриннию и обрушивала на мужа девятый вал бушующего в ней оскорблённого чувства собственного достоинства. Женского чувства.
   -Какие у тебя могут быть ко мне претензии? – встав в крайне независимую, как освободившаяся от колониального гнёта африканская республика, позу, громко спрашивала мама, и сама себе отвечала: - Ты -  благоденствующий бездельник. Мало того, что ты не можешь нормально обеспечить семью, ты даже не приспособлен сделать что-то в доме и по дому. И мне, как видишь, приходиться приглашать нормальных мужиков и за всё расплачиваться дорогой ценой.
   Папа Генчика с болью отрывал глаза от книги, и, сдвигая на лоб гневно сверкающие очки, более чем спокойно спрашивал:
   -Это ещё имеет какую-то цену?
   -Что это?
   Папа брал многозначительную паузу, как будто что-то прикидывал.
   -Что «это», я тебя спрашиваю! - неистовствовала оскорблённая честь.
   -Ну то, чем ты рассчитываешься…
   -Нет, вы посмотрите на этого урода! Ты моральный урод! Ты собственную жену, которую любишь, с которой счастлив, которая обмывает тебя и обстирывает, кормит и облагораживает… ты даже нормально приревновать её не можешь.
   -Ревность, моя дорогая…
   -Никакая я тебе не дорогая, - всхлипнула мама.
   -Так вот, «никакая ты мне не дорогая»: ревность — это низменное чувство, основанное на крайней неуверенности в себе, это мучительные, отравляющие и разъедающие душу, сомнения в любви и верности близкого человека. Но… - папа назидательно выпрямил указательный палец, - поскольку я достаточно уверен в себе и нисколечки не сомневаюсь в твоей любви и верности – у меня нет ни малейшего повода для такого, как я уже сказал, «низменного» чувства, каковым является ревность.
   -Хватит паясничать, - почти примирительно сказала мама, чувствуя, что противопоставить что-либо папиной аргументации, основанной им на «железной логике», ей, прямой «потомке» русского дворянского рода, просто нечего…
   Так же, как сейчас, Настя задержалась тогда у зеркала в тесной прихожей. Мимо, как из парной бани, едва не сбив её с ног, проскочил распаренный сантехник. И она стала невольным свидетелем того неприятного разговора Генчиковых родителей. И ей было смешно и стыдно разговор этот слышать, и она долго потом пыталась понять: как могут жить вместе люди, у которых совершенно разные характеры, мысли, чувства, желания и поступки, за которыми кроется полное равнодушие и неуважение друг к другу. 
  
    Воспоминания достаточно потешили Настю и, вместе с тем, навеяли лёгкую грусть. Прошли годы. Несколько лет. А в жизни её почти ничего не изменилось. Только в квартире этой, в старой двухкомнатной «хрущёвке», они жили теперь одни: мама Генчика, благодаря множественным устойчивым связям со своими многочисленными телефонными клиентами, и при их непосредственном содействии, получила новую двухкомнатную квартиру, в которой и жила теперь со своим Толичкой.
   Говорят, привычка – вторая натура. Привычка, входя в дом с улицы тщательно мыть руки, завела Настю в туалет. Сверкающий никелем гусачок, небрежно поплевал ей на руки и мгновенно иссяк. Умывальниковый слив, как всегда был в плачевном состоянии: вода задержалась в раковине, приняла розоватый цвет, словно откуда-то снизу окрасилась кровью.
   Настя бегло осмотрела квартиру – ничего подозрительного. Строгий муж Генчик спал на диване, однако в довольно необычной позе: почти до подбородка поджав колени и обхватив руками живот, будто пытаясь защитить его от ударов. Настя наклонилась и прислушалась. Ровное дыхание его прерывалось редкими всхлипываниями… Удивил и заставил насторожиться резкий запах спиртного: муж редко употреблял крепкие напитки. «С чего бы это?» - подумала она и легонько коснулась его плеча. 
   Он всполошился… Резко вскочил с дивана… Выпроставшись, опасливо осмотрелся широко открытыми безумными глазами… Освоился… Вздрогнул, стряхивая остатки тревожного сна. Посмотрел на неё отсутствующе… 
   Она взяла его руки в свои. Лёд…
   -Гена, ты в порядке? Ты не голоден?
   Молчаливое отрицание.
   -Чаю хочешь? Ты нездоров? Что-то болит?
   -Дети у мамы.
   -Я схожу за детьми, - и к двери.
   Он поймал её за рукав и подтянул к себе:
   -Настя, я человека убил. – сказал чужим голосом.
   -Я знаю, - кивнула.
   -Откуда?
   -Я была там.
   -Ты за мной следила?
   -Да, - соврала.
   -Почему ты не остановила меня?
   -Не успела…
   -Ты меня сдашь?
   -Не знаю. Нет, наверное.
   -Но… ты всегда хотела от меня избавиться.
   -Хотела – избавилась бы. Может, ты будешь спать? Поздно уже.
   -А ты?
   -И я.
   -Ты ляжешь со мной?
   -Как скажешь…
   -Тебе всё равно?
   -Да, если честно…
   -Почему?
   -Ты этого хотел…
   -А ты?
   -Гена, у меня трое детей… Это твои дети.
   -Знаю.
   -Тогда о чём спрашиваешь?
   -Как это случилось?
   -Долгая история… И грустная.
   -А если без лирики…
   -Гена, тебе заплатили? Как ты… не могу представить…
   Он встал. Молча. Тенью посунул в кухню: там была водка. Вернулся с бутылкой:
   -Выпьешь? – спросил.
   -Не надо. А ты выпей, Гена. Выпей и ложись спать.