Смертоносная плесень. Тыловая.

Чёрно-зелёная скользкая плесень страшными мохнатыми струпьями покрывала стены общажной кухни.
Ночью эта поганая мерзкая плесень, мерцающая бледным синим светом, смотрелась ужасно!
- Тыловики поганые! Не могут ремонт сделать! Только и воруют деньги! - злобно пробурчал я, нащупывая в потёмках выключатель.
Включив свет, я замер от неожиданности.
На солдатской табуретке сидел, привалившись к заплесневелой стене, мой сосед по общаге Вадим Кононов. Лицо его, обезображенное длинным шрамом, отражало жуткое уныние. И бледнело какой-то страшной восковой мертвечиной.
- Товарищ майор! - бодро прогудел я. - Ты чё к стене притулился? Там же плесень. А она смертельная!
- Смерть-смерть! - не открывая глаз, эхом отозвался сосед.
Всё так же, не открывая глаз, Вадим нащупал на столе сигаретную пачку, медленно вытянул сигарету и чиркнул спичкой.
Затянувшись, он кашлянул и горестно вздохнул:
- Какой же я майор? Я - никто, и звать меня никак! Уволить уволили, а квартиры не дали. Двадцать лет выслуги - коту под хвост!
- Подожди! Ты ж говорил, жилищная комиссия сегодня рассматривала вопрос уволенных с военной службы. Вроде обещали всем уволенным дать квартиры.
Вадим втянул табачный дым так, что опять закашлялся. И молча отвернулся к тёмному ночному окну.
Глядя на уныло опущенные плечи майора запаса, мне стало жутковато. Поза его мгновенно напомнила давний случай в госпитале.
Мне, курсанту военного училища, резали тогда гланды.
Вечером зашёл в умывальник.
А там - на солдатской табуретке старик. И дымит вонючей беломориной. Рядом стоит его пожилая супруга. Молчит и плачет.
Мне, дураку, ничего лучшего не пришло в голову, чем сделать замечание:
- Здесь курить нельзя!
Отставник меня не услышал. А жена...
Жена его начала рыдать. В голос рыдать.
Через час отставник умер. Тяжёлая форма онкологии у него оказалась. И жене об этом сказали.
С тех давних пор и гложет меня совесть.
Но военная служба не давала времени на такие воспоминания.
А тут вдруг вспомнилось! Твою дивизию мать!
Чтобы отвлечь соседа от его тяжких дум, я начал ругать нашего главного тыловика генерала Федотьева:
- Прокуратура ему указала, что квартиры распределяются незаконно. Всяким любовницам выделяют квартиры, причём вне очереди, а боевым офицерам - шиш с маслом!
- Шиш с маслом! - эхом отозвался Вадим, затягиваясь сигаретой.
Прокашлявшись, он постучал по груди:
- Вот тут болит! Сердце болит от несправедливости! Сегодня ходил в штаб. Генерал Федотьев сказал, квартир нет. И через три года не будет. И предложил освободить комнату в этой общаге.
- Как освободить? - не понял я. - Ты ж двадцать лет отслужил. Пускай тогда постоянное жильё дают!
Вадим выпустил клуб дыма и усмехнулся:
- Бомж я теперь, вместе с женой и дочкой! Настоящий бомж!
- Как бомж?
- Вот так! Завтра - суббота, буду собирать вещи. В понедельник тыловики придут выгонять из комнаты!
Очень странно! Выгонять из микроскопической комнатушки боевого офицера вместе с семьёй? Офицера-сапёра, отдавшего здоровье своей Родине-матери, твою мать?
Здоровье сапёра осталось в ледяных горах Чечни, вышибленное подрывами при разминировании боеприпасов.
"По здоровью" и уволила майора.
Уволить уволили, а квартиру дать забыли.
Но, конечно, пообещали. Мол, кровь из носа, но получишь свою квартиру. Потом когда-нибудь.
- Генерал ещё сказал, что очередь на квартиру, в которой я состою, не уменьшилась. Наоборот, увеличилась. Впереди меня оказались сотрудники военной прокуратуры и всякие подозрительные типы. - с горечью дополнил Вадим.
"Вот скоты! - подумал я. - "Любовницам раздают квартиры, а боевых офицеров уничтожают в плесени общаги!"
Размышления мои прервал возмущённый бас прапорщика Алексея Рощина, нашего соседа по общаге.
Ему, похоже, тоже не спалось в эту предсубботнюю тёмную ночь. Вот и зашёл, так сказать, на огонёк, заслышав полуночников.
Поняв, о чём речь, тоже возмутился:
- Сегодня был в штабе, выяснял продвижение жилищной очереди. И что узнал? Меня, оказывается, в очереди нет! А куда делся, прапорщица Вихарева, секретарь комиссии, не знает.
"Вот поганцы!" - подумал я. - "Ведь Рощин - не просто прапорщик. Не заведует он продуктовым складом. Рощин - композитор! Кроме того имеет звание "Заслуженный артист России". И его, заслуженного человека, выбросили из жилищной очереди!"
Вадим закурил очередную сигарету и невесело улыбнулся:
- А ты ещё гимн сочинил погранвойскам! Как там у тебя?
- А на плечах у нас зелёные погоны!
- Ага, зелёные! Только с плесенью! - ехидно прокомментировал я. - Ты славишь погранвойска, а тыловички оставили тебя без жилья! И не только тебя. Видишь, майору тоже не хотят давать. А послезавтра выгоняют, выселяют из общаги.
Вадим, к нашему с Рощиным удивлению, затушил окурок и молча вышел из тесной тёмной кухни.
- Плесень! Вадим! На спине плесень! - крикнул я вдогонку, заметив в сумеречном свете чёрно-зелёные лохмотья на его рубашке.
Майор запаса меня не услышал.
А рано утром он деликатно постучал в дверь нашей комнатушки.
Когда я, зевая спросонья, открыл дверь, Вадим предложил спуститься вниз, во двор:
- Там уже наши ребята!
- А ты чего в парадке, да с орденами? - удивился я раннему визиту и особенно парадной форме майора запаса.
- Прощание славянки! И со славянкой! - туманно пояснил он, направляясь к выходу из общаги.
Внизу, во дворике, уже стояли наши соседи - офицеры.
Курили, недоуменно переглядывались.
Вадим обнял каждого из нас:
- Не поминайте лихом!
Пока мы удивлённо переглядывались, майор, позвякивая многочисленными наградами, отошёл метров на двадцать, к стене могильного склепа.
Что-то достав из карманов брюк, он крикнул:
  - Прощайте, ребята!
Взрыв потряс маленький дворик общаги, а стена могильного склепа стала красной.
Мы замерли в оцепенении.
- Граната! Из Чечни привёз! - прошептал кто-то.
- Плесень его погубила! Тыловая плесень! - зло сплюнул Рощин.