Телепортация в любовь
Как всегда, я пыталась работой отвлечься от личных проблем. Глобальные проблемы отвлекают от личных. Да и есть ли она – любовь, что-то я сильно сомневаюсь. Не сталкивалась ни разу. В общем, с любовными отношениями у меня не складывалось. Зато я хороший журналист, во всяком случае, так считает моё руководство.
Совсем недавно учёные открыли телепорт. В туристических целях, поэтому и в финансировании недостатка не было. Пока погружение можно рассчитать только в двадцатый век, зато попадаешь именно в тот временной отрезок и в то место, куда надо. Туризм этот не бюджетный, позволить попутешествовать во времени может далеко не каждый. Но по особым пропускам командируют туда историков, следователей, журналистов. Не всех, конечно, а лишь особо отличившихся. У меня было задание написать настоящий репортаж с глубоким погружением об одном знаковом событии Великой отечественной войны к стопятидесятилетию её окончания. Раньше что мы знали о тех трагических событиях? Только то, что написано в книгах, то есть пропущенное через автора. А это не всегда объективно. Я должна была пройти короткий кусок истории рядом с простыми солдатами, теми, кто честно воевал, приближая победу, увидеть всё своими глазами. Люди стали забывать о той войне. А ведь там остались наши предки, жизнями своими отстоявшими свободу. Раньше я об этом не думала, как и многие мои сверстники. И лишь побывав там, в этом аду, поняла, какую цену заплатили за победу те, кто воевал против фашизма. И задачей моей было донести через поколения то, что увидела и почувствовала я. Донести так, чтобы грядущие поколения поняли – война не инструмент решать проблемы.
Знала, что опасности для меня нет, а волос седых на голове прибавилось сильно. Оказывается, это глубокое погружение слишком эмоционально воздействует на психику. Находясь там, я столько увидела, столько пережила, – на целую книгу хватит, не то что на репортаж. Умом понимаешь, нет этих людей уже давно в живых, а так хочется их спасти, помочь, предупредить!
Я не знаю принципы работы телепорта, как изменяются координаты, что там за шутки со временем происходят. Не сильна я в точных науках. Впрочем, это знать и необязательно. Главное – усвоить правила: категорически запрещается что-то приносить туда и забирать оттуда. Ходить можно лишь пассивным наблюдателем только до полуночи, не вмешиваясь в ход событий. Хотя вмешаться и не получится, даже если очень сильно захотеть. Те, кто там, не могут видеть тех, кто пришёл отсюда. Такое впечатление, что находишься в центре увлекательного кинофильма.
Мой репортаж о штурме Кёнигсберга прошёл на ура. И за это меня премировали бонусом – бесплатные три дня погружения в то событие двадцатого века, которое меня интересует. За эти три дня я должна была разгадать одну тайну нашей семьи. Дело в том, что я знала свою прапрабабушку – в старинных антикварных альбомах хранились странные картонки-фотографии с её изображением. Но в семье не было никакой информации о прапрадедушке. Совсем никакой. И я с помощью телепорта хотела восполнить этот пробел. Отталкивалась от даты рождения прадедушки, то есть должна была попасть за девять месяцев до этого события в июль тысяча девятьсот сорок четвёртого в Прибалтику по месту расположения разведроты, в которой служила Маша Вольнова – моя прапрабабушка.
Куратор молча взял у меня архивные документы, по которым я ориентировалась во времени, внёс инфу в комп и вскоре выдал координаты. Я оставила все свои вещи в камере хранения. Потом проверка дозволов, инструктаж, как обращаться с кнопкой, – и я оказалась в прифронтовом лесу недалеко от Каунаса.
Машу узнала сразу – непослушные рыжие кудряшки, выбивающиеся из-под пилотки, удивлённо распахнутые серые глаза, курносый носик в россыпи веснушек. Худенькая, стройная, молоденькая – ей бы учиться, а не воевать. Такой я видела свою далёкую пра-пра на картонках-фотографиях, только на них не было красок. Я смотрела на неё, и не верилось, что этой юной девушке сейчас было бы сто семьдесят лет. Она разговаривала с пожилой полной женщиной, которая сидела на пеньке и раскуривала самокрутку. Я прислушалась.
– Опять тебе ромашки Ванька притащил, – говорила женщина. – Что ж ты его мучаешь, девонька? Через пару дней, возможно, вылазка у вас в тыл врага. Каждый день может последним быть. Сердце-то распахнуть надоть. Все гляделки на тебя проглядел Ванька.
– Да что вы, Анна Степановна, он же мальчишка совсем. Год себе приписал, чтобы на фронт попасть, – улыбалась Маша.
– Дык, мужской же поступок. Мог в тылу отсидеться, а он, вишь, в разведшколу – и на фронт. Самой-то сколько?
– Мне уже двадцать стукнуло.
– Ишь, уже… Самой бы в университетах учиться, а не за линию фронта ходить. Приглядись всё же к Ване. Ужо больно он тебя любит, девонька.
– А я другого люблю, – мечтательно вздохнула Маша
– Не дури, дочка. Командир женатый прочно. Знаешь, какая у него жена красавица? Актриса. Любит он её. И она его. Была на фронте с концертами, к нам заезжала. Ух, хороша! А голос какой! Что соловей поёт. И смотрит Громов на неё вот так же, как Ваня на тебя.
– Ваня очень хороший, но…
– Ладно, девонька, пойду ужин готовить. Подумай. Показалось мне, что меж вами искорка-то проскользила, теплится, а раздуть ты её остерегаешься. Огня опасаешься. А ты не боись. Любви бояться не надо, пули бойся. Пуля-дура не щадит ни молодых, ни старых.
Маша уткнулась носом в ромашки. Из землянки вышел военный, красивый, подтянутый. Седые виски не портили его красоту, а наоборот добавляли пикантности в облик. Я сразу догадалась, что это командир Громов, о котором упомянула Маша. Мне такие мужчины нравятся, видимо, вкусы у нас с пра-пра сходятся. Только им красавиц-актрис подавай, а не рыжих девчонок. Я вздохнула тяжко, вспомнив своего такого, который предпочёл мне пусть не актрису, но супермодель с обложки нашего журнала. Интересно увидеть того, с ромашками. Мои мысли прервал девичий голос:
– Товарищ капитан, разрешите обратиться?
– Слушаю, Вольнова, – голос у него был совсем не подходящий внешности – мальчиковый какой-то, я прямо разочаровалась, ожидала услышать густой баритон.
– Товарищ капитан, когда уже на задание пойдём? Война идёт, а мы тут загораем. Ромашки-лютики собираем.
– Успеешь ещё и на задание, сержант Вольнова. Ждём приказ, – и чуть понизив голос, добавил. – Думаю, дня через два.
– Товарищ капитан, – вот этот голос мне понравился: зычный, напористый, а принадлежал он невысокому крепкому парнишке, подошедшему к командиру, – разрешите обратиться?
– Слушаю, сержант Петров, обращайтесь.
– Долго мы ещё загорать будем? На задание когда?
– Ещё один, – ухмыльнулся Громов. – Не торопись, успеешь повоевать. Я к соседям схожу, а вы отдыхайте пока.
Громов удалился, а сержант Петров подошёл к Маше, взял её за руку. Девушка подняла глаза, пристально вгляделась в него, а потом спросила:
– Ваня, ты меня любишь?
– Честно? – Маша кивнула, пухлые щёчки порозовели. – Не знаю я, что такое эта самая любовь, только тянет меня к тебе, ты даже не представляешь, как тянет. Я каждую минутку ищу повод, чтобы тебя увидеть. Хочется подарить тебе все ромашковые поляны в округе. Может, не надо всё это говорить, но боюсь, вдруг убьют, а ты и не узнаешь, как я хочу защитить тебя от любой опасности. А любовь это, или что другое, не знаю…
Подошла Анна Степановна, Маша вырвала руку и убежала в землянку.
А мне пора было возвращаться.
Дома ждала пустота. Подумалось, что в моей просторной, напичканной техникой квартире не было главного – души. Захотелось, чтобы и мне подарил ромашковые поляны такой же коренастый влюблённый Ваня. Вот только в моём окружении не было никого похожего. А как искренне сержант Петров рассказывал сержанту Вольновой о своих чувствах! Почему-то мне очень захотелось, чтобы моим прапрадедушкой оказался именно Ваня, а не командир Громов. Этот пусть любит свою актрису.
Я решила, что следующую вылазку нужно сделать накануне выполнения задания разведроты в тылу врага. Перед опасностью чувства обостряются. Что там сказал красавец-командир? Через два дня. Значит, завтра я настроюсь на это время.
Через два дня картина в балтийском лесу была всё та же. Я застала Машу у ручья. Она мыла свой котелок. К ней подошёл Громов:
– Товарищ сержант, срочно зайдите ко мне! – на сей раз он мне не показался таким красивым. К тому же явно был не в духе, казалось, он сам – сплошное раздражение. И глаза злые. Видимо, что-то случилось очень неприятное для него.
– Есть! – засветилась Маша. Она домыла котелок и пошла в землянку, где ожидал Громов. – По вашему приказанию сержант Вольнова прибыла.
– Раздевайся, Вольнова! – он стал расстёгивать гимнастёрку. Маша стояла как вкопанная и не могла произнести ни слова. – Что стоишь как просватанная? Думаешь, не замечал, как ты на меня смотрела?
Он подошёл вплотную к девушке и резким движением сорвал с неё пилотку, рука коснулась пуговицы.
– Не надо так, товарищ командир, – Маша отпрянула. Непрошенные слёзы потекли по её щекам, и она, как ребёнок, стала тереть глаза кулаками. – Вы ведь не такой, товарищ капитан.
– Зато вы все такие. Не надо недотрогу из себя изображать. Я мужик. И хочу бабу перед опасной вылазкой. Что непонятно? – Громов опять приблизился к Маше.
– Вы бы о жене думали. Мне тут рассказывали, как вы её любите, – девушка попятилась.
– О жене? Да что ты знаешь? – он заорал, а потом как-то сник, вынул из кармана гимнастёрки белый треугольник и бросил его Маше. Тихо сказал: – На, читай.
– Но ведь нехорошо читать чужие письма.
– Это приказ. Читай вслух, может, тогда я пойму, что там написано.
Маша развернула треугольник, слова, которые она произносила, жгли её, как пули. Письмо было коротким.
«Здравствуй, Дима! – читала Маша. – Думаю, что надо тебе обо всём рассказать. Я не могу тебя обманывать. Прости, но я полюбила другого человека. Мы вместе переживаем тяготы войны. Не буду тебе говорить, кто это, потому что имя его слишком известно. Я благодарна тебе за всё, что между нами было, но жизнь есть жизнь, и она идёт своим чередом. Надеюсь, ты не будешь плохо обо мне думать. Мне говорили, чтобы я пока тебе ничего не писала, но я хочу быть честной – ты это заслужил. Может быть, когда-нибудь встретимся. Прости. Нина».
Маша сложила треугольник и протянула его Громову.
– Так что была жена да вся вышла, – он недобро ухмыльнулся. – А ты разве не хочешь стать моей женщиной?
– Товарищ капитан, разрешите идти? – Маша печально посмотрела на командира.
– Понял, не дурак. Разрешаю, – девушка подняла пилотку и направилась к выходу из землянки. – Маша, сержант Вольнова, извини. Я не должен был…
Девушка подошла к ручью, умылась. Пробормотала себе под нос: «Всё-таки любовь – это когда тебе дарят ромашковые поляны и хотят защитить от всех напастей. И любовь рождает любовь. Спасибо, командир, за этот урок».
Я, наверное, тоже плакала. Было жаль и Машу, и Громова. И пока я мысленно переживала события этого дня, к Маше подошёл сержант Ваня Петров.
– Пойдём, погуляем, малыш? – нежно пробасил Ваня.
– Какой я тебе малыш? Я на три года тебя старше, – возмулась Маша.
– Это не в возрасте. Просто я большой и
