Колёса поезда выстукивали свою обычную дорожную песню. Алексей Иванович Горич смотрел в окно и вспоминал, как ехал в этот же город впервые шестьдесят лет назад. Он специально взял купе в вагоне СВ – никто с разговорами не пристанет, да и он ночными стонами никому не помешает. И можно будет оживить воспоминания, сейчас ему это было особенно необходимо.
Тогда он окончил Первый Ленинградский мединститут на отлично, и его как перспективного хирурга направили на форум молодых врачей в Германию. Было очень интересно увидеть заграничный город, пообщаться со специалистами из других стран. Сколько ему тогда было? Двадцать четыре, кажется. Молодой, подающий надежды хирург, у которого вся жизнь впереди. Разве он мог предположить, что через год эта страна, в которую он ехал с такой радостью, развяжет мировую войну, а ещё через несколько лет столько горя принесёт его родной земле.
Но тогда в эйфории он ничего не замечал. Или не хотел замечать. Город его потряс. Он просто раньше подобного никогда не видел - островерхие соборы, дома красного кирпича, черепичные крыши, башенки, булыжные мостовые, много зелени, цветущие каштаны, живописные мостики через реку. Особенно впечатляла громада Королевского замка, возвышавшегося над городом.
А ещё там была Эльза. Своими золотыми волосами и ярко голубыми глазами она напоминала принцессу из сказки, но никак не хирурга. «Истинная арийка», - говорила она, то ли шутя, то ли серьёзно. Горич не понимал немецкий, и они общались на английском, который знали на уровне вузовской программы, поэтому помогали себе жестами. Эльза показывала ему красоты города, водила по паркам, совсем не похожим на ленинградские, на своей машине возила к морю в Раушен. Они вместе пытались решить задачку о семи кёнигсбергских мостах. В последний вечер Эльза пригласила к себе на чай на Французскую улицу. Они не касались политики. Он рассказывал ей о Ленинграде, приглашал приехать. Она говорила о Гофмане, чей дом находился по соседству. Возможно, она ждала чего-то большего, но он не осмелился, лишь поцеловал на прощанье.
В купе постучала проводница.
- Извините, у вас виза есть или будете анкету заполнять?
- Не беспокойтесь, у меня виза.
- Не первый раз в наш город?
- В третий. Правда, когда ехал в последний раз, виза не требовалась, - ухмыльнулся Горич.
- Что поделаешь, всё меняется: и жизнь, и границы, и правила проезда, - философски заметила проводница. - Чаю?
- Пока нет, спасибо.
Горич прилёг. Устал, сказывался возраст. Заныла старая рана. Он подумал, как же всё взаимосвязано в жизни, ведь не было бы той, первой поездки, вряд ли он ехал бы в этот город в третий раз. С одной стороны, повод был более чем замечательным, с другой – напоминал о его малодушии полвека назад. Он вновь погрузился в воспоминания. Жизнь пролетела. Немного, видимо, осталось до свидания с вечностью. И вот в конце пути судьба преподнесла ему удивительный сюрприз.
А Эльзу он частенько вспоминал. Она была из другой жизни, казавшейся нереальной, как сказочная принцесса. Но всё текло своим чередом. Алексей много работал, изучал азы госпитальной хирургии. Встретил девчонку, которая стала ему хорошей женой. Родилась дочурка. Сказка осталась где-то в прошлом. Война, что уже бушевала в мире, как будто их не касалась. Не верилось, что фашисты придут и к ним. Он вспоминал немецких врачей, с которыми познакомился в тридцать восьмом, хорошие же парни, хирурги, предназначение которых – спасать, а не убивать.
Горич всю войну прошёл военврачом в санитарном поезде. Работал на износ, пытался спасти как можно больше пациентов. Однажды поезд попал под обстрел. Алексей был тяжело ранен, думал, не выкарабкается. Но ничего, откачали, на ноги поставили. А вот мать, жена и дочка не пережили блокаду. Это было самым страшным ударом войны.
Когда в сорок восьмом набирали врачей для работы в новой российской области, Горич сам вызвался поехать в эту длительную командировку. Родных в Ленинграде не осталось, а тот город он хорошо помнил. «Так вам, проклятым, и надо. Хотели у нас всё отнять, а сами поплатились», - зло думал Алексей. Он представлял, что все эти островерхие соборы, черепичные крыши, дома красного кирпича, башенки, булыжные мостовые, зелёные парки – это всё принадлежит теперь нашим. Правда, непонятно было, почему городу дали такое имя, конечно, немецкое название оставлять нельзя. Но и Калинин к нему никакого отношения не имел. Лучше бы Прибалтийском назвали. Да только кто бы его спрашивал…
Однако, когда Горич вышел из знакомого здания вокзала, остолбенел. Города не было! Он не мог поверить своим глазам. Груды кирпичей, которые разгребали пленные немцы, совсем не напоминали о «жемчужине Европы», так впечатлившей его десять лет назад.
Он отпустил встречавшую его служебную машину, погрузив туда вещи, а сам решил пройти пешком по знакомым местам. И чем дальше шёл в направлении к бывшей больнице милосердия, тем тяжелее становилось на душе. Горич хорошо помнил узкие улочки с плотной застройкой, ведущие к Королевскому замку, теперь же это была груда развалин, средь которых возвышались редкие уцелевшие дома. Страшно: был очень красивый город – и нет его. Думал ли об этом Гитлер, когда захотел покорить мир?
Он шёл, пиная кирпичи, злость просто душила его: «Сами виноваты. Сами. Нечего было к нам лезть». Однако город было жалко. Всего-то десять лет прошло. Сколько раз они с Эльзой гуляли по этим улочкам, как будто из гофмановской сказки. Горич прошёл мимо полуразрушенной биржи, увидел Кафедральный собор на острове Кнайпхоф, который без своей островерхой крыши казался каким-то непонятным обрубком. Но самое мрачное впечатление производили одинокие башни Королевского замка в окружении битого кирпича. Долго же руины будут напоминать о войне. Он ещё помнил Французскую улицу десятилетней давности, теперь же она чернела выгоревшими домами. Досталось и дому Гофмана: у него обрушилась передняя стена. А здания, где на прощанье Эльза угощала его чаем, не было и в помине. «Интересно, где сейчас Эльза? Неужели была с нацистами истинная арийка?» - мысль неприятно кольнула Алексея. В это верить не хотелось. Хотя всё может быть. Не так давно Горич узнал, что Хельмут, с которым тогда они пили пиво и смеялись, абсолютно не понимая язык друг друга, пожимали руки и чуть ли не клялись в вечной дружбе, этот самый Хельмут ставил опыты над русскими военнопленными в концлагере Майданек. Как такое может быть? Алексей не понимал.
Пленные немцы выглядели жалкой пародией на тех бравых солдат, которые пытались покорить весь мир. Они разбирали кирпичи, грузили их на тачки, отвозили к самосвалам, бросая на прохожих печальные взгляды. Горич аж плюнул в их сторону. Интересно, теперь-то хоть они понимают, что натворили. Алексей вспомнил своих родных, умерших от голода в блокадном Ленинграде, и ему захотелось придушить этих сдувшихся солдат вермахта. Еле сдержался.
К бывшей больнице милосердия Горич добрёл совершенно измотанным впечатлениями. Главврач его ждал. В кабинете находился ещё один человек, который почему-то Горичу сразу не понравился.
- Здравствуйте, Алексей Иванович! Рады, рады вашему прибытию. Не хватает нам хирургов. А тут, знаете, ещё полно снарядов осталось. Взрываются, однако. Особенно дети страдают. Любопытные такие, всё бы им в войнушку играть, так и лезут на рожон. Пешком от вокзала шли?
- Да. Хотел посмотреть на город. А города-то и нет.
- Да, постаралась английская авиация. Ничего, дайте время. Отстроим, - главврач похлопал Горича по плечу. – Завтра и приступайте к работе. Сейчас зав терапией Роза Наумовна вас отвезёт по месту жительства и введёт в курс дела. А утром машина будет. В том районе наши врачи живут, на служебной привозим. Или вот Роза Наумовна подхватит. Тут недалеко. Можно и пешком. Дежурства через два дня. Придётся поработать, говорю, врачей не хватает. Бывает, и в выходной приходится оперировать. И ночью.
- Не привыкать, - усмехнулся Горич. – В войну вообще никаких выходных не было. Иногда и не понимал, где день, где ночь.
В кабинет вошла полная женщина неопределённого возраста, совсем седая. Но что-то в ней было домашнее, материнское, что ли…. Широко улыбнулась:
- Приветствую нового коллегу. Повезло хирургии, а вот терапевты что-то не едут. Откуда и как звать? Извините, что вот так сразу.
- Алексей Горич. Я из Ленинграда.
- Можно Лёшей звать буду? Думаю, по годам можно. И на «ты», да? – Алексей кивнул. - Мне поручено взять над тобой, Лёшенька, шефство. Сейчас поедем размещаться. Тут поблизости целых домов нет. Поэтому располагаемся пока в Закхайме, - тараторила Роза Наумовна, открывая дверь. Они вышли из кабинета главврача. – Твоя хозяйка фрау Фогель, у неё квартира просторная. Половину она занимает, во второй половине ты жить будешь.
- Вы хотите сказать, что я буду жить рядом с немецкой фрау? – возмутился Горич.
- Ну, дорогой, придётся. Она будет у тебя убирать, готовить может, а ты ей плати немного, чтобы свела концы с концами.
- Угу, небось муж её на восточном фронте воевал, может, он санитарные поезда обстреливал, может он кольцо блокады сжимал, когда мои там от голода умирали, а я буду её обеды жрать?
- Спокойно, Лёшенька. И воевал, так ему приказано было. Погиб под Сталинградом. А сынок её, подросток, уже после войны на мине подорвался. Дочку куда-то отвезла в посёлок после того, как соседскую девчонку солдаты изнасиловали, а та повесилась. Им тоже несладко от этой войны, - Роза Наумовна тяжело вздохнула. – Мыкаются они. А скоро, говорят, их вообще вывезут отсюда. Представляешь, с насиженных мест, где жизнь прошла, без возврата. В неизвестность, не у всех же родственники в Германии.
- А мне их не жалко. Они что, не понимали, что творят. С их молчаливого согласия чума эта по всему миру прошлась.
- Хм, тридцать седьмой тоже с молчаливого согласия, - поймав возмущённый взгляд Горича, добавила. – Молчу, молчу. Не здесь и не сейчас. Но поговорим как-нибудь за чаем. А пока принимай всё, как есть.
- Роза Наумовна, а что за неприятный тип был в кабинете? Глазки какие-то маленькие злые, так и буравят. А сам молчал, - задал Горич вопрос про смутившего его незнакомца.
- А, этот… Летягин…Ты с ним поосторожнее, лишнего ничего не скажи. Особист это, приставлен к нашей больнице, - как-то нехотя ответила Роза Наумовна.
Она села за руль потрёпанной «эмки» с красным крестом на двери. Дом оказался совсем недалеко от больницы.
И потекла жизнь в новых условиях. С хозяйкой квартиры Горич предпочитал лишний раз не сталкиваться, на её территорию не заходил. Она тоже, завидев постояльца, быстро убегала на свою половину, всегда плотно закрыв дверь. Ел в основном в больничной столовой. Иногда вечерком заходил по соседству к Розе Наумовне на чай и «на беседу», как выражалась пожилая женщина. Из этих посиделок Горич многое узнал о её судьбе. Брата репрессировали в тридцать седьмом, с тех пор о нём ничего не слышала, даже не знала, жив или расстрелян без суда и следствия. Дочь попала в немецкий концлагерь, видимо, там и сгинула. Муж геройски погиб на фронте.
- Почему, ну почему мы лечим этих немцев, которые нас не щадили? – возмущался Горич.
- Лёшенька, а как же клятва Гиппократа? – резонно замечала Роза Наумовна.
- А они? Эти
