ВЕСЕННИЕ ЗАМЕТКИ О ЗИМНИХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ

        Праздники и будни. Почему люди любят праздники и не любят будни? Потому что праздники редки, а будни часты. И еще, потому что в праздники, как правило, повышается настроение. В будни же приходится расплачиваться, особенно своим здоровьем, за все хорошее, что было в праздники. Ведь праздники бывают иногда. Поэтому люди стараются наверстать упущенное в будни, которые есть всегда. Прежде всего, люди ждут и не могут дождаться Новый Год, который бывает только раз в году.

        Как я отношусь к праздникам, в общем, и к Новому Году, в частности? С подозрением. Для меня, как правило, на праздниках и, особенно, в Новый Год бывает гадко. Поэтому я не люблю праздники и называю Новый Год «Новым Гадом». Конечно, я никому не желаю гадости, включая и самого себя, на праздники и на Новый Год, ибо говорят: «Как встретишь Новый Год, так его и проведешь». Я так и встречаю новый Год гадко, то есть, «чисто по-философски». Не зря же патроном философии является змея. Еще в Библии желали людям быть такими же мудрыми, как змеи. Между тем философию многие считают любовью к мудрости. Для меня же получается, что философия есть любовь к гадам. Но я никак не могу заставить себя полюбить гада. Наверное, потому, что я не гад. Если бы я был гадом, то не чувствовал бы себя так гадко. Напротив, мне было бы хорошо от своей гадости.

        И все же, почему я не люблю праздники? Ответ прост: я не люблю праздники, потому что в праздники мне нечего делать. Обычно по праздникам люди веселятся, и для веселия, чтобы было еще веселее, - веселие не знает меры, оно и есть прямое нарушение меры как нечто безмерное, ненормальное, - они пьют, и неважно что: горькую или сладкую наливку. Я сам не пью спиртное и никому не рекомендую пить даже под общественным давлением. Почему же не пью? Потому что алкогольное опьянение изменяет сознание, и оно становится неуправляемым, что неудобно для головной работы, которой я всегда занят. И потом для ума само веселие возмутительно, ибо выводит его из себя. Да, для ума следует периодически делать вывих. Но это не выход из себя, а, напротив, вход в себя, перенос внимания с мира вещей на мир идей. Для этого необходимо отвлечься от привычной («естественной») установки на материальный мир вещей.

        Правда, люди могут сказать, что есть «веселие духа». Разумеется, есть. Но что это такое? Это синоним радости. Дух обретается в радости. Но в миру дух находится в печали. Печаль ему доставляет материя, которая сопротивляется его влиянию, ибо дух возносит, возвышает, а материя унижает. На это верующие люди говорят: «Возвышающийся да унижен будет, унижающийся да возвышен будет». Да, нужно принять материю, ведь даже Бог как Дух собственной Персоной, Ипостасью (Дух Святой) ее принял и стал творцом мира из материи, а не только из Себя. Это, конечно, так, но одно не следует подменять другим, ибо в нашем материальном мире дух не превращается в материю, а материя не обращается в дух. Дух находит материальное воплощение. Однако в этом воплощении не теряет самого себя. Поэтому человек, находясь в духе, остается в теле, сам не становится духом. Да, и дух не становится человеком. Хотя иногда имеет место демоническое одержание человека. При этом знающие веру люди различают демоническую одержимость и божественную вдохновленность.

        Конечно, можно видеть в празднике миг счастья в злополучной, несчастной очереди будней, счастливый случай, выходящий из необходимого ряда будней. Время течет и все изменяется. И можно изменить и свое отношение ко времени, к тому, что все меняется. Ведь ничего, на самом деле не меняется, а остается таким, каким было всегда, - либо стоящим в очереди будней, либо выходящим из нее. Выход из них куда? В «ничто» как прекращение времени или в самое «что» настоящего так, чтобы оно не прошло как миг праздника, но всегда было в тебе, а ты в нем. И вот тогда будет «праздник, который всегда с тобой», как с Хэмингуэем, в любой из дней минувшего и будущего.

    

        Читая Розанова. Открыл книгу Розанова и читал его заметки, лучше сказать, сказы «Уединенное» и статью «Три момента в развитии русской критики». Смог заметить, что «Уединенное» есть сочинение писателя. Его особый жанр, им выдуманный. Как Гоголь открыл «маленького человека», так Розанов открыл «малую прозу», даже мельче малого, бесконечно малую, меньше которой трудно найти. Это предел, минимум литературы. Но не явление графомании, что есть, конечно, литературное преувеличение. От этого у некоторых графоманов появляется ироническое отношение к собственной персоне, как, например, это было у Киркегора. У Розанова это уже литература. 

        Правда, у Розанова есть и критика. Она, конечно, критика, а не литература, не художество. Но в своем роде тоже интересная писанина. Писанина – это станина, основа, корень стана, древа, пера писателя. Растет рука писателя, набивает себе мозоли, выписывая и описывая, округляя сюжет.

        Что для Василия Розанова три выделенные им момента истории русской критики? Это три богатыря, охраняющие границы русской словесности. Эти моменты определяют ее течение, ограничивая ее в стремлении выйти из берегов.

        Вспоминая понятную триаду мысли Гегеля, можно эти моменты назвать тезисом, антитезисом и синтезом развития предмета критики и ее самой. Теза есть красота как предмет первого момента истории русской критики. Как критику отличить настоящую, положительную, хорошую литературу от фальшивой, дурной, плохой литературы? Выделив в ней чисто художественный, эстетический элемент - красоту. По слову Розанова, на это был способен В.Г.Б. И, действительно, «Неистовый Виссарион» словесности умел безошибочно отличать красоту от безобразия в литературе. Согласен: главное в литературе – это красота. Но как критик, будучи сам еще художником слова, ее видит? Он может заразить читателя своим видением? Нет, ибо видение красоты индивидуально, как и само художественное произведение автора; оно интуитивно. Здесь критика еще сама наивна, проста, чистый ребенок, не знающий обобщений. Она непосредственна, как и предмет ее описания и оценки, - красота как главное достоинство литературного сочинения.

        Но что мы видим дальше? Чья тень маячит перед самим носом критика? Естественно тень Николая Добролюбова. Это, как в сочинениях литературного медведя Михаила Салтыкова-Щедрина, герои носят имена и фамилии, созвучные их характеру и занятию.  Чем является второй момент истории русской критики? Это уже не эстетический, а этический момент ее истории. Не то, что она видит в русской литературе, а то, что она должна увидеть. Что же она должна увидеть? То, что есть в жизни, выражением, образом которой должна стать литература, чтобы быть полезной людям, своим читателям. Если первая стадия-момент истории русской критики эстетическая, наивная, то вторая этическая, сентиментальная, утилитарная, с претензией уже не на сказку, а на жизнь (как в жизни). Только это «как» все равно еще не жизнь.

        И, наконец, последний момент истории русской критики, когда она приобретает уже научный, теоретический (отличный), а не удовлетворительный (средний) и практический (хороший) характер. Здесь критика доставляет нам уже не столько удовольствие от указания того, что красиво, а не безобразно, или пользу от того, что выделяет живые произведения из массы неживых, но точно и строго объясняет нам, какое произведение заслуживает нашего внимания. На последнем этапе-моменте своей истории русская критика помогает читателю понять, разобраться в литературном сочинении. Этот момент есть уже не эстетический или этический, но чисто познавательный как в плане того. как устроена литература и ее сочинение, так и в плане того, как лучше узнать себя и мир в качестве читателя.

 

        Установка русского либерала. Русский либерал имеет виды на власть. Он видит только русскую власть и ничего вокруг нее. Создается такое впечатление от его взгляда, что нет ничего хуже этой пресловутой власти. Какой узкий взгляд, который говорит сам за себя – за взгляд узкого специалиста, частичного работника капитала. Либерал, ты лучше посмотри вокруг себя и на самого себя, что ты и такие пигмеи, как ты, творите во всем мире. Вы довели мир до ручки!

 

        Возвращаясь к Розанову. Снова прочел статью Розанова «Возле русской идеи», но не так, как это было лет тридцать назад. Читал уже не как ученик, а как учитель. Чему же нас учит в своей статье русский писатель? Тому, как правильно понимать «вечно бабье в русском характере»? А как же «там русский дух, там Русью пахнет»? Разве русский характер заключается в том, чтобы «обабиться»? Или в противоположность сему «омужититься»? Что за глупость. Русский характер не в теле, не в поле, который лишь материал, почва, материя, но в духе. И не важно, в ком этот дух – русский дух – в бабе или мужике. Является ли он детским или он взрослый? Опять не то, ибо у духа нет не только пола, но и возраста.

        Так в чем же он, этот дух то? Дух на Руси «Святой». Но что значит «святой»? Православный, что ли? «Православный» - правильное слово. Но что оно означает помимо слова, славы, славословия, моления и гимна Богу? Русский дух, как и индийский дух, имеет песенный характер. У индусов он зовется «Бхагават-гита» («Песня Господу» или «Песня Господа»). Господи, спаси, прости и помоги! Кого Бог спасает? «Униженных и оскорбленных»? Он спасает тех, кто не может сам спасти себя? Дух спасает «кого» или «что», спасает лицо или плоть? Кто или что живет? Живет человек или организм? К чему имеет отношение сущий: к существованию или к жизни? Сущего делает сущим дух или бытие? Делает сущим сущее становление как единство бытия и не-бытия. Это единство и есть дух. Дух трансцендентен для сущего. В качестве трансценденции дух есть не-есть, не-бытие, ничто из того, что есть как сущее. Но для него есть все, имманентно ему. Уже в этом качестве дух есть бытие, бытие как таковое, всеобщее.

        Розанов замечает, что, даже приняв чужое, русский не изменяет самому себе, остается в духе. Это верно. Верно то верно, но только если русский человек в духе, а не в теле, если он волен, а не безволен, мягок, кроток, смирен. В ответ на команду: «Смирно!» русский дух может взбунтоваться. Это бывает, если команда противоречит характеру русского, его духу. Свобода русского заключена в воле, а не в праве. Русский живет не по закону, а по правде. Что такое «русская правда»? Это то, что нельзя скрыть. Но есть и то, что можно скрыть, и что нельзя открыть. Нельзя скрыть не только то, что есть, но и то, что должно быть. Вот это должное можно скрыть и заменить законом, формализмом. И вот тогда должное нельзя уже будет открыть. Правда есть истина не сама по себе, а в утверждении. Поэтому в правде есть не только истина, но и тот, кто заявляет об истине, в чьем лице она является.

        Так что такое русский дух? Это то, что дух есть в русском человеке. Но дух есть и в другом человеке. Правильно, есть, но уже другой по характеру. Характер есть выражение, которое обретает дух в плоти, как живой, индивидуальной, так и социальной, народной. Главное в плоти, что она имеет характер. Главное в характер то, какое он имеет направление, на что