Наваждение

Новому подопечному было восемнадцать. Звали его Ваня. Первое, что подумала Ида, увидев его: чем заслужило это чудесное, хрупкое существо то, что с ним случилось? У судьбы нет ответов на такие вопросы. Год назад, после аварии, Ваня перестал ходить. Иду позвали спасти его от безудержной мысли всё закончить.
Она впервые увидела его сидящим у окна в своём кресле-клетке. Он повернулся на звук её шагов — острый нос и узковатые, аккуратно очерченные губы, высокий лоб, две тонкие дуги бровей и большие печальные глаза. Ваня казался не человеком — каким-то эфемерным существом. Почти ангелом. Он окинул её взглядом.
— Меня зовут Ида. Я буду вашей… компаньонкой.
Ваня ничего не ответил. В руках у него был томик стихов — он уткнулся в него, как бы защищаясь. Потом снова поднял на неё глаза затравленного волчонка.
Она прошла и села рядом на танкетку.
— Мне говорили, вы играете на фортепиано?
У Вани задрожали губы.
— Иногда. Я собирался поступать в консерваторию… до того, как это случилось. Теперь ничего не имеет смысла.
— Может быть, вы мне поиграете? — мягко спросила Ида. — Пожалуйста.
Ваня положил книгу на стол, подъехал к кабинетному роялю и замер. Ида тоже замерла, слушая тишину. Она провела среди людей уже довольно много времени, но до сих пор не понимала их. Не понимала жестокости, алчности, зависти и нелюбви. Не понимала любви-тюрьмы и любви-похоти. Но сейчас, глядя на человека, которого она совсем не знала, Ида вдруг подумала, что стала ближе к людям, чем могла предполагать. Или, может быть, он был ближе к ангелам, чем все, кого она встречала до…
Ваня заиграл «Наваждение» Прокофьева — злую, страшную музыку, которую Ида не любила. Но поняла, почему он выбрал именно её. Вся злость — на себя, на случившееся, на того, кто позволил этому случиться — судьба, жизнь, неважно… Она смотрела на его пальцы, ударяющие по клавишам в неистовстве, в бешеном порыве, на его нахмуренные брови и сжатый рот.
«Я живу, только когда играю, — скажет он ей потом. — В остальное время я никто, прикованный к инвалидному креслу».
Когда он закончил, Ида ничего не сказала. И Ваня ничего не сказал — подъехал обратно, взял в руки томик и сделал вид, что её не существует.
На следующий день она так же нашла его у окна с книгой. Она не знала, о чём с ним говорить, — точнее, не знала, как начать разговор. Впервые ей было неловко, словно он был не человеком, а таким же, как она, только сломанным и раздавленным существом. Иде было известно, что он любит поэзию, говорит по-французски, рисует пастелью. Ещё ей было известно, что он не хотел больше жить. Его мать к кому только ни обращалась. Но уговоры вроде «жизнь стоит того, чтобы жить» не действуют в таких случаях. Людям только кажется, что они могут представить себе всю степень боли и ненависти, которую ощущает другой.
Ида думала, что Ванина мать старается не для него. Она старается для себя. Потому что без него её жизнь потеряет смысл.
Всё повторялось раз за разом — Ида приходила, Ваня читал, иногда занимался на фортепиано, что-то рисовал в блокноте. Оба молчали. Она уходила в восемь вечера, а перед этим его мать обязательно спрашивала: «Как он?» Ида не знала, что ей ответить.
Иногда Ида ловила на себе его заинтересованные взгляды, но потом он смущался и отворачивался.
— Что вы читаете? — однажды не выдержала она.
Была среда. Прошло две с половиной недели с тех пор, как Ида в первый раз переступила порог этого дома.
Ваня приподнял книгу так, чтобы она увидела обложку. Стихи Арагона на французском.
— Как вы думаете, у человека есть душа? — тихо спросил Ваня.
— Думаю, да.
— Значит, там будет лучше, чем здесь?
Ида смотрела на него, не понимая, как такие юные глаза могут вместить столько горечи и печали.
«Вам рано об этом думать» и «вы всегда успеете уйти» — нелепые, беспомощные фразы.
— Я не знаю. Но там точно может не быть вещей, которые вы любите. — Она грустно улыбнулась.
— Вы не хотите погулять?
За две с половиной недели они ни разу не гуляли, потому что Ваня это ненавидел. И сейчас она удивилась его словам.
— Хочу. Вам ничего не нужно?
Он слегка дёрнулся от её заботы.
— Нет. На улице тепло.
На улице действительно было тепло — и одновременно с этим очень свежо. Июнь в этом году был приятным. Ида шла медленно, стараясь не обгонять Ваню. Он ехал рядом.
— Почему вы выбрали эту работу?
Он смотрел на неё, задрав голову, по-детски открыто — и слегка щурился от солнца. У неё сжалось сердце от его невинности — и от его юности, которая должна была проходить совсем иначе.
— Мне нравится помогать. Делать жизнь хотя бы немного легче.
Это было не совсем правдой. Иногда ей казалось, что она сломается под гнётом чужих несчастий и бед. Но ангельский чин не выбирают.
— У вас есть семья?
— Нет.
Души ангелов появляются из звёздной пыли. И становятся ей же, если слишком устают.
Незнакомая девочка показала на Ваню пальцем и стала говорить что-то маме. Ида вздохнула. Случайная, неосознанная жестокость. Он смотрел в сторону и не видел этого.
Когда они вернулись, Ваня предложил послушать музыку. У него был проигрыватель и коллекция пластинок. Ваня поставил Франсуазу Арди, « Il n’y a pas d’amour heureux » на стихи Арагона, и закрыл глаза. Ида смотрела, как шевелятся его губы, повторяя французские слова. «Моя прекрасная любовь, моя дорогая любовь, моя рана…» Непрожитая молодость, загубленная жизнь — один случай, нелепый и страшный, перечеркнувший всё рваной линией… Почему?
Песня заиграла снова, и Ваня запел. Его низкий, мягкий голос сплетался с голосом Франсуазы. «Жизнь — это страшный, болезненный разрыв…»
Ида закрыла лицо руками.
С того дня всё пошло иначе. Они разговаривали, гуляли, слушали музыку, читали друг другу вслух. Иде казалось, что Ване стало лучше. Он стал улыбаться, иногда шутил, но потом снова замыкался в себе и смотрел в окно невидящим печальным взглядом. Однажды на прогулке, когда они говорили об Эверсе, Ваня вдруг сказал ей:
— Садитесь ко мне на колени.
— Что? — переспросила Ида. — Вы уверены?
— Садитесь.
Она села, обхватывая его за шею. Ваня нажал на кнопку, и они поехали быстрее. Тёплый летний ветер бил им в лица.
— Осторожнее! — прокричала Ида. — Мы же врежемся во что-нибудь…
Ваня улыбался. Она тоже улыбнулась, нервически-нежно, быстрым движением убирая ему чёлку со лба. Он затормозил, смотря ей в глаза, обнял её. И она стала целовать его горящие щёки, не замечая, что плачет. Они сидели так, наверное, очень долго, — и одновременно очень мало. Потом она поднялась, оправила рубашку — и они направились в сторону дома.
«Он не должен жить так, — думала Ида, когда они слушали музыку. — Одно маленькое чудо — неужели это невозможно? Неужели это невыполнимо?»
В пятницу, выйдя от него, она поехала в офис отчитываться.
— Мальчик нестабилен, — сказало начальство. — И, похоже, полюбил тебя. Придётся ещё поработать.
— Неужели нельзя ничего сделать? — негромко сказала Ида.
— Сделать?..
— Чтобы он снова мог ходить.
«Чтобы он просто мог жить обычной простой жизнью». Она смотрела куда-то вниз, и руки у неё дрожали.
— Нарушаешь правила?
Ида подняла голову, не до конца понимая.
— Привязываться к смертным. Статья вторая, пункт…
— Послушайте, это сейчас неважно, — перебила Ида, не веря сама себе. — Вы можете что-то сделать?
— У любого чуда есть цена, — глухо ответил голос. — Вопрос лишь в том, готова ли ты её заплатить.
— Что вы хотите? — Ида шагнула вперёд.
— Ты должна будешь его оставить. Видишь ли… он тебя забудет.
Пол поплыл у неё под ногами. Она пошатнулась.
— Забудет?..
— Такова цена.
Если бы Ваня узнал, он бы не согласился. И ни за что бы её не простил, но… Она не могла иначе. Он должен играть. Его жизнь наконец вернётся на тот путь, по которому должна была пойти изначально. А Ида… переживёт. В конце концов, у неё почти вечность в запасе. Ваня полюбит снова. Всё будет в порядке. Сердце противно закололо, и что-то внутри отозвалось жуткой болью, — Ида слишком много времени провела среди людей. Но ревность и нежелание отпускать были слабее её долга — помочь и защитить.
— Я согласна, — твёрдо сказала Ида. — Только позвольте мне… попрощаться.
— У тебя день.
Нельзя было допустить, чтобы Ваня что-то заподозрил. Врать, глядя в его красивые чистые глаза, было невыносимо.
— Ида, послушайте… — он смотрел так доверчиво, так искренне. Она вздрогнула. — Я хотел вам сказать, что я вас…
— Не надо, — оборвала она его. — Пожалуйста. Ваня. Не надо.
— Но почему?..
— Слова всё портят. Они не могут передать и половины того, что мы чувствуем.
Она погладила его по волосам, запоминая каждую чёрточку, движение, интонацию. Он будет здоров и счастлив. Пусть и без неё. А она будет счастлива одним этим знанием.
После Ида уехала из Питера в Москву. У неё была новая работа и новое всё. У неё почти получилось закрыть, спрятать, убрать на дальнюю полку и забыться, но иногда, словно из ниоткуда, заставая врасплох, перед её глазами вдруг пробегали бешеной чередой дни с ним — и та прогулка, когда она сидела у него на коленях, и его голос… « Mon bel amour, mon cher amour, ma déchirure… »
Она слышала, что у него всё в порядке, что он учится в консерватории. И каждый раз напоминала себе, что поступила единственно верно.
Несколько лет прошло с их знакомства, когда Ида вдруг случайно выхватила взглядом афишу с его именем. Она могла пройти мимо, ей нужно было пройти мимо, потому что ничего уже было не изменить. Ваня не помнит её. Не помнит ни единого мгновения из тех, что так дороги ей. Она просто разбередит рану. Она просто… Но ноги уже несли её к кассе.
Увидеть его один раз всё же лучше, чем ничего. Потом будет ещё больнее — и пусть. Но сначала — час больного счастья.
Ида сидела во втором ряду. Ваня вышел на сцену — парящий, почти несуществующий. Он не изменился, только как будто стал ещё ярче, и взгляд его больше не был подёрнут печалью. Он сел, парой движений подкрутил банкетку. Отросшая прядь упала ему на лицо. Иду будто схватила за горло железная рука. Не стоило сюда приходить. Её колотило. Колотило от осознания, что он ни о чём не подозревает. Ему всё равно — не потому, что он не знает её, а потому, что забыл. Она задыхалась. Их прогулка снова замельтешила у неё перед глазами.
Ида почти не слышала музыку, уши словно залило водой, и только смотрела, как ходят по клавишам его белые мягкие пальцы. Пальцы, которые прикасались к ней. Руки, которые обнимали её. В ней поднималось рыдание, но глаза оставались сухими. Она не могла пошевелиться.
Когда Ваня поднялся и поклонился, она не хлопала, а сидела, замерев, и в голове у неё набатом билось: «Пожалуйста…» Он вдруг посмотрел прямо на неё. По его лицу прошла тень, во взгляде что-то изменилось. Он не мог узнать её, не мог. Это просто… наваждение. Чёртово наваждение.
Ида вышла из зала быстрее всех, раньше всех. Нужно было срочно уйти. Нужно было…
— Подождите! — окликнул её звонкий голос. Она резко обернулась. — Я видел вас в зале… У вас такое знакомое лицо… Мы с вами раньше не встречались?
— Это вряд ли. — Она усмехнулась. Её спокойному тону позавидовал бы любой. — Вы чудесно играете.
— Спасибо… — он смотрел на неё так же, как несколько лет назад. Пронзительно-печально. Этого было просто не вынести. — Почему у меня ощущение, что я вас знаю…
— Из прошлой жизни, наверное, —