... Принёсший бутылку был хозяин дома. Он стал громко рассказывать жене о том, как встретился со старым приятелем, Николаем, с которым не виделись много-много лет, о том, как они прежде дружили, и что помешало их дальней дружбе. При этом он горячо сдабривал свою речь жестами, беспрестанно размахивая руками.
— Вижу, удивлён моим хоромам. Погляди, погляди, как живут старые друзья. Раньше бормотуху московской копчёной колбасой закусывали, икру черную на стол выставляли, да ты и сам помнишь, как тебя мать ложкой её есть заставляла, а ты нос воротил. И вот что осталось… — и старый друг развёл руками.
Да, действительно было такое, — подумалось Николаю, и он вспомнил тётю Аню, маленькую худую добрую женщину. Работала она в обувном ателье приёмщицей, но их холодильник всегда был забит дефицитными продуктами, а Валентин одет в фирменные шмотки, которые совсем не берёг. Он мог в новых джинсах лазить по грязным сараям, а после искупаться в фонтане. Да, почудили в своё время, покушали винца с хлебцем, аж мурашки по коже, как вспомнишь. Тогда Николай запоздал на день рождения к другу, пришел, а за столом уже пир горой, дым коромыслом. Тётя Аня, а она всегда приветливо, по-матерински, относилась к нему, усадив на своё место, всплеснула руками:
—Ба, а икорочки-то уже нет, подожди, подожди, сейчас тебе принесу, — и через минуту перед ним стояла стеклянная трёхсотграммовая банка черной икры. Николай пытался намазать густую зернистую массу на кусок хлеба, но Анна Ивановна отвела его руку.
— Попробуй, Коленька, ложкой прям из банки, мы же волгари! Мы и наши деды на Волге выросли, с Волгой матушкой всю жизнь дружбу водим! С Волги и стол наш. Мы, чай, горьковские! — и протянула деревянную ложку.
Выпив водки и выкушав несколько ложек предложенного деликатеса, Николай пресытился некогда купеческой едой, и отпрянул от стола. Для его возраста, девушки и танцы казались более привлекательными, чем гастрономические утехи. А когда вновь уселись за стол и наполнили рюмки для нового тоста, баночка, а от тоста до тоста прошло не более одной музыкальной паузы, тоскливо улыбалась обнажая стеклянное дно. Вспомнив то прекрасное мгновение, когда он черпал деревянной ложкой чёрную икру, Николай ухмыльнулся; нынче икра Минтая по выходным, да и та стерилизованная.
— Не ты один в сей луже, много нас таких.
— Ведь всё было, всё было, … было…
— Было, да быльём поросло! Пора забыть. Назад-то не возвернуть, а оборачиваться себе душу тревожить. — Вмешалась хозяйка.
— Последние годы до переворота все выходные, отпуска со своим шурином бревнотаску ездили в район строить. Горбатились на совесть, денег хотелось загрести поболее. А вышло что? орден сутулова заработал. В девяносто первом году прогорели все наши сбережения по павловской реформе. Цыгане по всему микрорайону деньгами торговали…
— Как это?! Вот это новости! Не слыхал такого, — закрутил гость головой.
— Да, да, о той жизни память почти изгладилась в наших-то головах, а у нового поколения и подавно. За зелёненькую, пятидесятирублёвку, просили четвертак, а за радужную сотку — пятьдесят рублей, но, чтобы мелкими купюрами. Находились и те что покупали: исчезли из обращения рубли, трёшки и пятёрки. На работе обменивали, до определённой суммы, старые крупные купюры на новые. У нас то накоплений никаких не было, поэтому обменивал напарнику, по сговору. Коллега с севера приехал, тогда там можно было заработать за сезон на машину… — Валентин замолчал. Его внимание сместилось на тарелку с капустой, где он пытался вилкой поддеть мочёную брусничку. Тишина повисла над столом.
— Как сейчас помню — двадцать третьего января, с самого утра побежали с женой вместо работы в сберкассу, а там уже народу видимо не видимо. С вечера, как услыхал народ о реформе в программе «Время» так и пошел занимать очередь. Ночью стояли, записывались, перекличку вели …. Так доверия и уважения у трудового люда сия власть враз и лишилась, как и мы своих сбережений. Вот интересный факт: в городе Омске, уже бывшего президента, освистали и даже нашелся безработный герой, что от имени всего народа съездил кулаком по неприкосновенной харе. Конечно его сразу забрали и факт этот затёрли, что стало с бедолагой, увы, никто не знает.*
— Да есть ещё герои на земле русской. А из вас решился бы кто на подобное. — Съехидничала хозяйская жена. — Геройствуете на кухне, а сами–то, что сделали. Просрали страну, а теперь плачетесь. Кто с восторгом слушал «Голос Америки»? Восхищался Войновичем и бегал по книжным рынкам в поисках солженицынского Иван Денисовича? То-то и оно… нечего сказать! Кухонные диссиденты, мать вашу…
Валентин, сморщился словно от зубной боли слушая беззлобные речи супруги Лидии. А та всё больше и больше распаляясь после выпитой рюмки вдруг замолчала, глянув на окно. Мужчины поспешили заполнить создавшуюся паузу и продолжили разговор.
— Что и говорить права Лидуха. Не из бойцовского поколения мы. Избаловала нас советская власть, избаловала отеческой заботой. Вытащила из бараков да подвалов, да одарила белыми унитазами. Это как у Пушкина, — из черной крестьянки да в столбовые дворянки. Да вот не смогли вовремя остановиться, засосало мещанское болото, отчего и сидим у разбитого корыта.
Справили мы поминки по нашим сбережениям. А вокруг-то рай-райский для бизнеса, деньги из воздуха делают, если с умом, ну а коль пуста голова, имей хотя бы, руки золотые, а нет так шею готовь под хомут. Вот тогда мы с женой и решили открыть своё дело. Был у нас один товарищ, жил в соседях, он и уговорил ступить на шаткую дорожку рыночных отношений, то есть вложить в дело капитал и отправиться с ним в Турцию за товаром. Тогда многие так поступали, да и сейчас этот вид бизнеса сохранился среди мелких лавочников, а в девяностые челноками хоть пруд пруди. Бизнес, какой это бизнес, спекуляция одна. Тут купил, там продал. Продавцы больше зарабатывают чем производители. Спекуляция! Правильно нас учили, только сейчас понимаешь, какого кота в мешке нам подсунули. Сосед не убоялся, заложил трёх комнатную квартиру в банке, открыл своё дело, торговую точку, а через месяц собрался за границу за товаром. Он-то с радостью встретил капитализм. В его разговорах и раньше проскальзывали нотки преклонения пред западом. Он даже в хоккее за любую другую команду болел, но не за наших. Предложил нам присоединиться к нему, вложив свой капитал. Есть всё-таки черти на свете, нет-нет, да и устроят каверзу — дернут тебя за рукав. Вот такой чертёнок и подтолкнул меня ввязаться в эту аферу. А чертом оказалась моя собственная жена. Уговорила, настояла по-женски; лаской да отторжением от тела. Слабаком я оказался, поддался искусу и зову плоти. Помели по сусекам, у родни, друзей перезаняли под проценты, иначе не допросишься, прижимистый народ стал. Ссуду на работе выпросил. Хорошо в банк не обратился. Наскребли в общем нужную сумму. Встал вопрос — кому с компаньоном в вояж отправиться? Я не могу, у меня всё же работа есть, какая никакая, а доход. Я и тогда в Волготрансгазе механиком работал. Нас, газовиков, и продуктами в ту пору хорошо снабжали. В магазинах полки с каждым днём всё пустели, а в новостях по телевизору показывали, как целые КАМАЗы курей в лесу вываливали, да соляркой обливали, чтоб не растаскивали. Вот ведь как было! Первое время и нам зарплату не задерживали, это уже потом, в середине девяностых по полгода не платили — часть талонами выдавали, что отоваривались на автобазе. Так вот уехала моя благоверная с компаньоном и деньгами не малыми. С тех пор как в воду канули. Не видели мы их больше. Спустя некоторое время расплата пришла. Выселили жену соседа из квартиры и еще проценты стали требовать. Вот тогда и пришла ко мне Лидия. Да, да! Лидуха его жена, а моя с ним где-то… Лидуха мне потом рассказала, что догадывалась об их связи, но такой подлости с бегством никак не ожидала. Вот такие пироги с котятами. Что делать и ко мне кредиторы застучали. Пробил час, пора долги возвращать. Делать нечего продал свою квартиру, распродал обстановку; библиотеку, «Таврию» за бесценок отдал. С грехом пополам расплатился с долгами. Хорошо родовое поместье осталось, — садовый участок, выделенный когда-то заводом моим родителям — так здесь и живу на окраине города. А Лидуська со мной. Идти–то ей некуда, ничего у неё не осталось окромя паспорта. В милицию заявление писали о исчезновении двух лиц, мужского и женского полу, но там только посмеялись. Один знакомый, прежде в органах работал, с иронизировал по этому поводу: раньше платили чтобы дело закрыть, нынче же платят чтобы дело открыть. Такое-то, Николай, наше, житие-бытие…
Валентин прекратил рассказ. Веки его побагровели, набухли мешки под глазами, подбородок чуть дрогнул. На лице заиграли желваки, выдавая внутреннее напряжение, но он сдержался. Разлив водку и ни с кем не чокаясь резко опрокинул в себя содержимое гранёной советской рюмки. Николай молча последовал его примеру.
В наступившей тишине слышен был только шелест крыльев ночной бабочки, бившейся об оконное стекло. Мужчины закурили, думая каждый о своём. Так и молчали пока дым ласкал лёгкие бархатным своим опахалом, а под лампочкой густел табачный туман скрадывая и без того маломощное свечение.
Опустевшая бутылка затянула молчание. Настенные часы собравшись с силами пробили четверть одиннадцатого. Вечер воспоминаний, казалось, был окончен. Гость привстал, чтобы распрощаться, как хозяйка достала в буфете графин и аккуратно заполнила его жидкостью, принесённой в банке из сеней.
— Домашнего изготовления, для себя делаем. Эта вот из пшенички. На мукомольном заводе работаю, кладовщицей. Далеко ездить, да что поделаешь. Жить-то надо. Было б ещё у нас нормальное жильё, жили бы по-человечески.
Хозяин потёр руки:
— Вот это правильно, Лидуха. Живем вроде ничего, душа в душу, работа есть, немало важная вещь в наше время, но хоромы сам видишь какие. Откладываем помаленьку. К осени крышу хочу наладить, течёт паразитка, безбожно. Приходи помогать…
Николай, глядя печальными глазами куда-то внутрь только кивал головой, и с каждой выпитой рюмкой всё глубже погружался в омут своих мыслей.
История гостя.
За день до выше описанных событий Николая уволили с работы. Он бесцельно бродил по улицам в полной прострации, останавливаясь лишь у фонарных столбов или заборов, увешанных бахромой различных объявлений, в надежде найти работу. Идти домой не хотелось. Дома жена второй год без посторонней помощи не встаёт с постели. Двое детей: дочке в сентябре в школу, в первый класс, сынишке два года исполнилось. Живёт семья на одну его зарплату, а он за последний год уже три места сменил. Как выбился из проторенной жизнью колеи, так и носит его ветрами нового времени, словно неприкаянного по ухабам и бездорожью житейскому.
Болезнь жены началась с рождения второго ребёнка. А они его так ждали, так радовались появлению в их семье мальчика. Да только радость вышла прежде временной. Омрачились их счастливые дни последовавшим за
