Мулёля

объясниться.
– Хорошо. Ты хочешь приехать ко мне?
– Нет, теперь ты ко мне. Жду тебя в гости.
И она назвала адрес и рассказала, как до неё добраться общественным транспортом:
– Я буду ждать тебя на остановке трамвая.

Он мог приехать только вечером, днём была куча неотложных дел. Освободившись, он кинул ей смс-ку, тут же получил подтверждение договорённости и поехал. Она действительно ждала его, не опоздала, как это обычно свойственно женщинам. И не бросилась к нему, как прежде, а просто взяла его под руку и повела к себе. Дом её оказался старой пятиэтажкой в десяти минутах ходьбы от остановки, как, собственно, и у него самого.

Квартира на третьем этаже с окнами, выходящими на такое же пятиэтажное строение через подобие сквера. Было ощущение, что время в этом жилище застыло лет двадцать назад. Вся мебель была какой-то стародавней и казалась пыльной. Даже телевизор был не современным, плоским, а с огромным футляром позади, который своей тяжестью, казалось, тянет экран назад. Маленькая кухонька со столом, застеленным цветастой клеёнкой. Холодильник, весь завешанный разноцветными магнитиками из разных российских городов.

Мулёля достала из холодильника нераспечатанную бутылку водки и глубокую тарелку с солёной капустой. Включила электрочайник, достала керамические кружки, а в пустой заварочный чайничек засыпала горсть крупнолистового чая. Бросила в кастрюльку на плите сосиски, а в маленькую сковородку уже почищенные и разрезанные пополам варёные картофелины.  Всё это время они почти не говорили.

Писатель не мог себя заставить сказать главное, ради чего он пришёл, и оттягивал разговор до более располагающей к откровенности беседы. Надо было хотя бы выпить водки и расслабиться. Он пока задавал пустые вопросы, типа как давно она здесь живёт и прочее, чтобы как-то заполнить время, а она рассказывала какие-то несущественные подробности, вроде того что платить приходится всё больше, а мусор всегда вывозят с опозданием.

Наконец всё варево и жарево перекочевало с плиты на кухонный столик.  Он пошёл в туалет, а потом в ванную комнату, чтобы сполоснуть руки. Проходя коридорчиком обратно, он заметил через дверь в комнату фото в рамке, стоящее на комоде, застеленном белой дырчатой вязаной накидкой. Там она, молодая, с высоким начёсом по моде далёких годов, стояла в обнимку с мужчиной, оба они положили руки на плечи стоящих перед ними двоих детей – мальчика и девочки.

– Это муж и дети? – спросил он и, пройдя в кухню, сел за столик. Она кивнула, и у неё мотнулись стянутые в пучок крашеные под блондинку волосы на затылке.
– И где же они?
– Муж на даче, а дети... – она неопределённо качнула головой.
– Это на той даче, где ты была у любовника? У него значит? Он твой любовник?
– Да у нас уже давно у каждого своя жизнь. Как и у детей. Они за границей.
– Во как! Знаешь, давай наливай, а то тут без ста грамм, я чувствую, не разберёшься.

Она налила в рюмки водку, и они чокнулись за здоровье. Она чуть пригубила, а он опрокинул маленькую стекляшку махом. Зажевав горечь алкоголя хрусткой капусткой, он сразу налил сам себе вторую, а Мулёля протянутую к её рюмке бутылку отвела рукой.
– Мне и этого хватит.

Тут ему в голову пришла мысль, которую он решил сразу проверить.
– Мулёля, скажи честно, ты ведь никакой моей книги на Красной площади не видела?
– Ну не видела, и что?
– Чего ж ты всё врёшь-то?
– Ничего я не вру, просто тебя хотела увидеть.

Это его тронуло. После третьей, когда уже слегка ударило в голову, он колебался: сейчас поговорить с ней начистоту о разрыве или ещё погодить и посидеть с ней, дав ей как бы продлить удовольствие встречи с ним. Глупая мысль, определил он сам. И решил начать разговор.
– У тебя горчички нет? – жевать неаппетитную сосиску было невкусно.
– Нет, только соль и перец.
– Ну дай хоть перец.
Она протянула, и он поперчил и сосиску, и картошины на своей посудине.
– Знаешь что…
– Погоди, – прервала она его, – не говори сейчас ничего. Ты поел?
– Ну да, – сказал он с набитым ртом, дожёвывая содержимое тарелки. – А чай будет?
– Потом. Пойдём со мной.

Она взяла его за руку и повела в комнату. Усадила на кровать и включила телевизор.
– Тебе хорошо?
– Мулёля, давай… – она, стоя, накрыла ему рот ладонью. Потом надавила на плечи, и он безвольно опустился на подушку.
– Мулёля, я больше не могу…
– Я всё сделаю сама! – перебила она его, и стала расстёгивать ему ширинку. Он подумал: ну пусть, в последний раз он сделает ей приятно. И подчинился.

Она старалась, работала языком и губами, а он всё никак не мог кончить. Время от времени Мулёля взглядывала на него и спрашивала:
– Тебе хорошо?
– Д-да-а! – подтверждал он, и она опускала лицо и продолжала.

Наконец он взял её голову в свои руки и стал помогать процессу. И процесс пошёл. Он скоро кончил, и она побежала в ванную, неся во рту его солёно-тягучую жидкость. Он застегнул ширинку, хотя, конечно, надо было бы вымыться. Однако писатель решил ускорить события. Было уже довольно поздно, скоро на общественном транспорте уже не уедешь. Вернулась Мулёля.
– Послушай… – начал он.
– Подожди! – она опять перебила его. – Ты хотел узнать про мою семью? Сейчас я тебе покажу кое-что.

И она воткнула в огромный видеомагнитофон под телевизором, которых, как ему казалось, сейчас уже и не сохранилось,  большую коробку-кассету с ленточной катушкой. Он вздохнул и поудобнее сел на кровати. Это была запись какой-то телепрограммы из девяностых. Молодой усатый диктор начал рассказывать о новой методике воспитания детей, которую практикует семья, проживающая в одном из районов Москвы. Тут камера сдвинулась, и напротив него оказалась та самая семья.

Это были они – Мулёля с мужем и двое их детей, как на фото, мальчик и девочка.
Молодым задорным голосом Лёля стала рассказывать, как счастливо они живут, доверяя и помогая друг другу. Эту методику, которая проста, как сама жизнь, придумал и осуществляет её муж. Время от времени весомо вступал сам муж, а дети периодически радостно подтверждали сказанное родителями. Передача длилась минут пятнадцать, и закончилась на оптимистической ноте.

Писатель пару минут сидел, не проронив ни слова. Затем поднялся и, пробормотав:
– Прости, прости… – бросился в прихожку, оттянул защёлку замка и выбежал за дверь. Мулёля не стала догонять его.

Общественный транспорт уже не ходил. Он вызвал такси, почти сразу подкатившее к нему, и забрался на заднее сиденье. У него ныло сердце. Ещё недавно он воспринимал Мулёлю как несуразное существо, выдумывающее от своей бесполезности всякие нелепости. И вдруг ему раскрылась такая огромная и несчастливая жизнь одинокой женщины, что он ничего больше не смог сказать ей, кроме банального «прости!»

Приехав домой, он добавил ещё водки без закуски, и бросился на кровать. Спал писатель плохо, наутро встал разбитый. Мулёля не выходила из головы. И тем не менее он больше никогда не позвонил ей. Самое удивительное, что и она больше никогда не набрала его номер.


© Copyright: Сергей Аман, 2022