Цена слова

Такое мне не мнилось и не снилось…» Время – самый неутомимый в мире преобразователь. Оно меняет ландшафты, смещает полюса земли, отделяет острова от материков, создает империи и низвергает их, расчленяя на удельные княжества, засыпает песком вечности целые цивилизации. Меняются название стран, государственные устои, мировоззрение и лишь одно остается неименным со времен сотворения мира – вечное противоборство между добром и злом. Скажи кто-нибудь при жизни Высоцкому, что Советский Союз развалится, что «большие люди» и их «высокопоставленные дети» поменяют политическую окраску и мировой империализм станет их кормить с руки – он бы в это не поверил.                          

То, что мне хочется поведать вам, наверное, далеко не ново, ибо ничего нового в этом подлунном мире нет – все уже когда-то было. История, как известно, развивается по спирали – во всяком случае, мировая история. История же Государства Российского – сжатая до предела пружина, где витки соприкасаются, наезжают друг на друга, перехлестываются между собой и между эпохами стираются границы и различия. Отбросьте плоды научно-технического прогресса, слова, порожденные им, молодежный и блатной сленг, раскрашенные, в якобы новые цвета плесневые от времени политические убеждения, которыми нас на убой кормят СМИ, и вы поймете, что мы ни так далеко  ушли от наших «не продвинутых» пращуров. Все у нас есть наличие, правда, в несколько интерпретированном варианте, прошедшем историческую мутацию: и цари, и шуты, и опричники, и проходимцы всем мастей, отирающиеся около трона, и народ, по-прежнему свято верующий в конечное торжество справедливости.    
                                        «Нет, ребята, всё не так!
                                         Все не так, ребята…»
 
Со дня его смерти многое изменилось, что-то  кардинально. Теперь уже нет прежних границ той страны, которую Высоцкий любил и знал, и понимал, как никто иной. Он изъездил её вдоль и поперек. С сольными концертами, с театральной труппой. По творчеству Высоцкого можно изучать географию бывшего Советского Союза. Приказал долго жить коммунистический режим. Причем его кончине активно способствовали главные идеологи этого режима, основные «застрельщики» старой гвардии, некогда бдительные цензоры, ретивые Церберы  – «большие люди» и их «высокопоставленные дети». Этого требовала политическая ситуация сложившаяся в стране, ибо партийная элита наворовала денег столько, что для их легализации требовалась –  смена государственного строя. Идеология значительно полевела – стала прозападной, литература поглупела, творческая интеллигенция, особенно «богемная» её часть «поголубела», причем «сбитая» сексуальная ориентация считается,  чуть ли не первым признаком наличия таланта, если не гениальности.  Цензуру и вовсе за ненадобностью упразднили. Кстати, уж кому-кому, а Высоцкому нужно было бы первому ратовать за отмену цензуры, не она ли «ломала ему крылья» и сводила на нет многие начинания. Но Высоцкий,  следуя традициям русской поэзии, как-то старомодно считал, что цензура нужна, более того – необходима. В душе каждого автора должен быть свой цензор, отделяющий зерна от плевел.


Сейчас, все чаще и чаще в литературных и около литературных кругах поднимается вопрос о защите авторских прав, что-де писатель нуждается в защите. С этим трудно не согласится, хотя –  это мнение однобоко, ибо в защите нуждается не только писатель, но читатель. Когда-то А.С. Пушкин, со свойственной ему иронией, предугадал: «Как только в России отменят цензуру, первым кого издадут –  будет Барков». Прав был гений – свершилось. «Лука Мудищев» – это самое безобидное, что плавает сегодня в мутном половодье книжного рынка. Благо – когда книги издают графоманы, или откровенные бездари, –  от них нет особенного вреда, и их произведения выпадут в осадок быстрее, чем успеют отравить или развратить людские души. А если книга написана талантливым негодяем? Если книга по моральным и нравственным убеждениям противоречит и попирает основы всех существующих в мире религий,   за исключением, разве что, –  сатанизма? И такого рода «откровения» на книжных развалах лежит рядом с Библией и Евангелием.

Горькая ирония судьбы, но Высоцкому, чья популярность в народе была столь велика, что он в одиночку успешно мог соперничать с целой государственной системой пропаганды со всеми её Союзами: писателей, композиторов, критиков, литературоведов и прочие, –  так и не удалось при жизни подержать в руках свою книгу. К счастью, он имел возможность, минуя все бюрократические препоны, со сцены, с магнитофонных кассет напрямую обращаться к народу. К своему народу. В те времена право на экспромт не имел даже генсек, – его речь заранее писалась, правилась, согласовывалась. Наверное, именно это правило приоритета Высоцкому до сих пор не могут простить его современники – официально признанные поэты.  С чего бы это? Неужели Парнас настолько плотно заселен, что уже «не подлежит уплотнению» и все титулы и звания  давно розданы?  И Высоцкому, дабы и вовсе не обделить, поскольку сделать вид, что его нет вовсе как-то неприлично. Специально для него придумали особое звание – «уникальное явление». Перед этим «званием» так и хочется вставить, теперь уже немного забытую формулировку, – «есть мнение…»  «Мнение» хотя и анонимно, но не трудно угадать автора –  это один из смертных грехов – зависть. Странно, но Высоцкому завидуют сильнее, чем Пушкину. Пушкин жил «до исторического материализма», а Высоцкий вот он – современник: в литературном институте не учился, «Новом мире» не печатался, не был ни лауреатом, ни дипломантом, дачи не имел в Переделкино, на писательских съездах не присутствовал, в поэтических шабашах, именуемых семинарами, не участвовал, в литобъединениях не состоял,  и на тебе – поэт. Да какой поэт! Кто же тогда они – «его друзья – известные поэты»,  которые на законных основаниях застолбили себе место в русской литературе, словно речь идет о дачном участке в шесть соток, если их с такой легкостью по всем показателям: и по востребованности, и по актуальности, и по масштабности  литературного наследия обставил «человек с улицы»? Вряд ли «дедушки» из Политбюро на каком-нибудь пленуме постановили – не печатать Высоцкого, у них хватало забот помимо писательских интрижек. Бойкот поэту объявили, так называемые Вольтером,  – gens de letteres – «люди литературы», а А.С. Пушкин, «не мудрствуя лукаво», окрестил их просто – «сволочью». Они интуитивно угадывали в Высоцком конкурента, соперника, с ярким самобытным талантом. Они терялись на его фоне. Когда встаёт солнце – звезд не видно. И с этим нужно было что-то делать:

                       «Пока гигант еще на взлете,
                        Пока лишь начат марафон,
                        Пока он только устремлен
                         К зениту, к пику, к верхней ноте…»
Но «gens de letteres» напрасно беспокоились, Высоцкий не претендовал на их статус-кво. Он пробивал «свою колею».  
                            « Мой мозг, до знаний жадный как паук,
                            Всё постигал: недвижность и движенье…»

Как истинный художник, Высоцкий видит мир объёмно, выпукло, в трехмерном  измерение. Он видит мир в целом, воспарив над ним, и каждую его мельчайшую деталь в отдельности. Помните, Лермонтовское: «Спит земля в сеянье голубом»? Откуда в 19 веке Лермонтов мог знать, что из космоса земля голубая? Это великая тайна поэтического прозрения. Маленький Пушкин был настолько потрясен красотой природы, обилию и разнообразию цветов, запахов, звуков, что решился дара речи.

Мир сложен и многогранен. Таким же он предстаёт перед нами в произведениях Высоцкого.  Поражает широта диапазона интересов поэта, его объемность и разноплановость,   удивительный, сугубо собственный взгляд на, казалось бы, совершенно обыденные вещи: «Я был слесарь шестого разряда…» Это ранний Высоцкий пишет о человеке труда – 1964 год. Жанр – городской романс. Все сегодняшние маститые поэты и писатели вышли не только из гоголевской «шинели», но из соцреализма, как бы теперь они от него и не открещивались – о людях труда писали все, и  каждый считал своим долгом отметиться на этой «поляне».

В основном «лихие пролетарии» получались положительные герои: морально устойчивые,  радеющими за производство, день и ночь, кующие щит и меч для любимого Отечества. Герой же шуточной песни Высоцкого ни от мира сего и вовсе ни пример для подражания: алкоголик, лимитчик, поскольку у него «кроме невесты в Рязани» есть «две шалавы в Москве» – будь он москвич, было бы наоборот. Все, что есть у этого человека – это, вероятно, ненавистный завод, где «то брак, то скандал», вино и две надоевшие подружки, которые «истязают» его ночи напролет. Слесарь – шестиразрядник «одумывается» и прогоняет, как говорили в старину, срамных девок, но круг его интересов становится ещё уже:
                                         «Если б знали, насколько мне лучше,
                                          Как мне чудно – хоть кто б увидал:
                                          Я один пропиваю получку –
                                          И плюс премию в каждый квартал!»
Если приподнять легкую вуаль иронии Высоцкого, то в этой, на первой взгляд незамысловатой песне, сокрыта величайшая в мире трагедия – человек за бортом жизни. В его душе вакуум, зловещая пустота, которую нечем заполнить, и он постепенно превращается в интеллектуальную скотину, способную лишь на трудовую повинность и производство на свет себе подобных.  И это ни плод доморощенной мудрости. Все герои Высоцкого узнаваемы.

При коммунистах писатели и поэты считались инженерами человеческих душ. Глупость вопиющая. Душа –  божья искра и в ней нельзя ни слесарничать, ни инженерить. Художник слова лишь изучает свою собственную душу – это его мини лаборатория. Он помещает в неё свои персонажи: людей, животных, деревья, предметы и т.д. и уже изнутри их начинает мыслить, видеть, говорить. Высоцкий был мастером подобных перевоплощений –  кем он только не был: самолетом, иноходцем, микрофоном, попугаем, но образы созданные им всегда были настолько убедительны и правдивы, что кажется иначе и быть не может. Таким образом, он прожил ни одну, а тысячи жизней своих героев. Подобные перевоплощения, безусловно, утомляют и изматывают душу, – душа не постоялый двор, но Высоцкий не хотел покоя, более того – он боялся его. Покой для поэта равносилен смерти.
                                       « Даже если сулят золотую парчу
                                       Или порчу грозят напустить – не хочу, –
                                        На ослабленном нерве я не зазвучу –
                                        Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
                                      … Но буду скользить, словно пыль по лучу!»

Предвижу, какой-нибудь дока, прочитав эту цитату, удивится: « И что тут особенного – эмоциональный взрыв «слабых» глагольных рифм, какой же это поэт?» Знаю, слышал. Знаю так же и то, что народу абсолютно наплевать глагольные это рифмы или нет – главное, что они душу трогают. Многие правила  придуманы графоманами для того, чтобы хоть чем-то обозначить своё присутствие в литературе. Есть миллионы книг, написанных безукоризненно грамотно, но изначально мертвых: ни уму, ни сердцу.    

Еще Пифагор заметил, что «существует