чувство. Картины трогали его до глубины души… И хоть давно было известно, что души у служебных людей нет, Элвис всё же ловил себя на странных ощущениях: как будто что-то там, внутри, становилось мягким и уязвимым, живым и как будто даже иногда ноющим. Глядя на картины Сью, Элвис вспоминал однажды подсмотренную им сцену, нечаянно попавшую на монитор. Она возилась на полу с красками и холстами, забыв выключить видеокамеру. Элвис успел увидеть со спины её тонкую шею, склонённую над распластанным на полу холстом, который она натягивала на подрамник. Ему захотелось склониться над ней и поцеловать её в ложбинку на шее, в выпирающий из-под низкого воротничка позвонок, взять её руки в свои… Словом, сделать что-то такое, чего они никогда не делали.
В сегодняшнем мире картины ручной работы ценились гораздо выше, чем гладкие по технике, причудливые по содержанию, полотна, нарисованные Искусственным Интеллектом. Эти изделия годились для интерьеров, но не затрагивали чувств.
Последняя картина Сью внушила Элвису безотчётную тревогу. На картине был изображён маленький живописный склеп и женщина в чёрном платье. У женщины было неестественно бледное лицо с синюшным оттенком. А в руках она держала зайца. Заяц выглядел как-то странно, как будто был прорисован небрежно, неправильно.
Элвис вернулся затем к этой картине ещё раз, приблизил её максимально, чтобы рассмотреть – что же его смутило в этом нелепом, дурацком зайце. Когда картинка приблизилась, у Элвиса замерло сердце: вместо зайца на него мутными, расплывчатыми человеческими глазами смотрела мёртвая ослиная голова, а на тонких пальцах нарисованной женщины явственно проступили капли красной краски, и было это похоже на стекающую с ладоней кровь.
Он попытался поговорить с ней об этом. Она сначала отшучивалась, но потом призналась, что чувствует себя очень одинокой, не смотря на то, что свидания в глобальной сети у Элвиса со Сью происходили регулярно и часто. Они оба были достаточно состоятельными, чтобы себе это позволить.
Во время встречи Сью вела себя так, как будто давно ждала этого разговора. Её глаза полнились надеждой и страхом, были светлы, или, как говорили в старину – светились божественным светом, и выглядели одновременно счастливыми, безумными и несчастными. Такая сложная, многослойная путаница эмоций насторожит кого угодно. Элвис похолодел от мысли, что Сью, как принято говорить в таких случаях, потеряла адекватность. Это значило бы, что Сью лишится права иметь ребёнка, а безупречная служебная репутация и высокий социальный рейтинг Элвиса могут серьёзно пострадать из-за женитьбы на женщине с повреждённой психикой.
Элвис решил тогда для себя: это будет его последний полёт. А сегодня, сейчас, пролетая мимо вдруг ставших ему не нужными галактик, комет, звёзд и светящегося космического мусора, неожиданно для себя решил набрать номер Сью – просто так, вне расписания. Он, конечно, может получить за это выговор, да и Сью может не принять заранее не обусловленный звонок. Но ему отчего-то стало безразлично всё на свете, кроме одного: он позвонит ей сейчас, не откладывая, мало ли что может случиться с ней или с ним – завтра…
Она приняла звонок, растерянная, растрёпанная, в измятой пижаме. На её лице совсем не было косметики, и казалось, она испытывает неловкость, боится посмотреть ему в глаза. Элвис сообщил о своём решении оставить работу по возвращению на Землю и пообещал приобрести дом за городом, чтобы поселиться там вместе с женой. Вдвоём. Навсегда. Они посадят кусты с ягодами и фруктовые деревья, чтобы вырос сад. Разобьют цветник у крыльца… А напротив больших – от пола до потолка, во всю стену – окон Элвис устроит пруд, где будет водиться живая форель и будут плавать на мясистых плоских листьях белые и розовые кувшинки. А ещё – они воспользуются правом дать жизнь потомству. И больше Элвис – ни-ни, никаких полётов.
Выслушав его, Сью закрыла руками лицо и заплакала. Элвис сказал: «Не надо, Сью! Я принял решение, и его уже не изменишь!» И ещё скорчил плачущую гримасу и сделал ей знак рукой, как будто рисуя на собственном лице воображаемые слёзы. В этом жесте было и подтрунивание, и предостережение против излишней эмоциональности. Неуравновешенность была порицаема обществом и могла бы вызвать карательные санкции со стороны Искусственного Интеллекта, пристально наблюдающего за каждым жителем планеты в Сети.
Сью засмеялась и, шмыгнув носом, с порывистым, судорожным всхлипом воскликнула: «Прекрати дразниться, Элвис! А то я лишу тебя ужина, твоей любимой утки, сваренной в пиве!»
Это была шутка. О том, как вкусна бывает утка, сваренная в пиве, Элвис слышал от своего деда. Да и то не факт, что дед сказал правду. Возможно, он и не пробовал её никогда, а приврал для красного словца. Сью подхватила выдумку и пообещала, что когда-нибудь достанет на чёрном рынке в глубинной сети настоящую утку и настоящее пиво, и они славно отпразднуют свадьбу по-настоящему, а не виртуально, понарошку.
Элвис смотрел на некрасивое заплаканное лицо Сью, слушал её гундосый голос и вдруг сказал себе вслух: «Господи, а ведь я люблю эту женщину! Я без неё жить не смогу, Господи…»
В этот момент корабль тряхнуло, и тело Элвиса внезапно налилось странной тяжестью. Глядя на взбесившиеся мерцающие графики, Элвис понял: это была гибель. Космолёт отклонился по каким-то причинам от заданного курса и попал в область сверхгравитации красного карлика. Попросту говоря, космический корабль нёсся на полном ходу в расплавленное логово раскалённой звезды.
«Господи! – крикнул Элвис. – Господи, Господи… Почему?!»
Он никогда не верил ни в какого Бога. Просто — так иногда на Земле люди говорили «в сердцах», когда сказать было уже нечего, а сделать было ничего нельзя.
Экран с лицом Сью как будто начал дробиться на фрагменты, которые становились всё мельче и мельче, пока вместо экрана в воздухе не вспыхнула и не осела на пол, как пепел, серебристая пыльца. Пол тоже вдруг стал на глазах меняться – потемнел, покрылся грязью. Вокруг возникла невыносимая вонь и шум, треск лопающейся на ветру материи. Шквал бешеного ветра обрушил на Элвиса, наверное, целую тонну ледяной воды. И не стало ни стен, ни пульта управления, ни звёзд, как будто разверзлись хляби небесные, как говорилось в каком-то забытом кино, и пучина поглотила Вселенную целиком.
4. Гений
– Альберт! Альберт! – вскрикнула Гелия и бросилась вслед за неуправляемым шалуном. Вслед за ней вскочил Диас и двинулся к выходу вслед за женой. Они обожали своего питомца. И, хотя Альберт не был, строго говоря, рождён матерью в телесном смысле, сын нёс в себе гены обоих родителей и был легальным плодом взаимного согласия в семье, признанной в обществе элитной. Альберт был необычным ребёнком. Он был гений.
Его характер был поистине взрывным. И даже взрывоопасным! От него можно было ожидать всего: на днях он удушил породистого, дорогого щенка, которого подарил матери на день рождения её коллега, известный искусствовед, чьё лицо не раз появлялось на обложках престижных среди интеллектуалов, дорогих виртуальных журналов с аудиторией в несколько сот миллионов подписчиков. А за месяц до этого, раздевшись догола, прыгнул в пруд и напугал до смерти водяную танцовщицу, пытаясь расцарапать ей лицо. Она увернулась от агрессора, отделалась царапиной на плече. Может быть, поэтому у Диаса и возникло желание как-то избавиться от этой девушки.
Альберт подбросил обе игрушки вверх и смотрел, как они сталкиваются, слипаются и перетекают друг в друга. Это был фирменный фокус, который был недоступен никому из людей, окружавших его. У них не хватило бы на это воображения. Увидев, что из двери дома выбежала мать, а за ней отец, мальчишка оскалился, поймал снова разъединившиеся игрушки в обе руки и по-обезьяньи подскакивая и кривляясь, понёсся по траве, обогнув розовые кусты, по направлению к пруду. Подбежав к берегу, оглянулся и, видя бегущих к нему родителей, треснул бутылкой о декоративный камень, лежащий на белом песке, а затем метнул треснувшую игрушку в перепуганную голую девицу.
Они гнались за ним до самого леса, пока беглец не поравнялся с бутафорским стогом сена. В этом мире давно уже никто не занимался ни земледелием, ни скотоводством. Но украшать прилегающие к имениям земельные участки декоративными стогами, чучелами коров, гусей, кур и других животных, тщательно приготовленных известным в высшем обществе чучельником, было модно. Пустая земля считалась дурным тоном, а небольшие частные музеи под открытым небом с имитацией сельского быта – наоборот.
Альберт остановился у стога, дыша часто, как рыба, выброшенная на сушу.
– Альберт, стой! – кричал отец. За ним, тяжело дыша и подбирая складки туники над загорелыми коленями, бежала мать. Альберт посмотрел на них с жалостью и отвращением. В его руках сверкнул и вспыхнул огонь. Сначала в стог полетел игрушечный космолёт, затем – какой-то горящий шар. Он был одарённым, этот ребёнок, и его изобретательности не было конца.
Сначала вспыхнул стог, затем всё вокруг занялось настоящим пламенем. Со смесью злобного торжества и презрения процедив: «Синтетика!», он с улыбкой повернулся к бегущим – сияющий, прекрасный, каким и подобает быть ребёнку богов. На лице мальчишки играла восхищенная улыбка. Теперь он уже никуда не торопился. Поэтому позволил обессиленным и перепуганным родителям взять его за руки и оттащить от пылающего великолепия.
5. Геенна
Корабль резко заскрипел, затем палубу качнуло, накренило и выровняло. Вдруг стало тихо, как в склепе. Генри смотрел на грязную палубу и не верил своим глазам: дощатый пол посветлел, трещины растворились, сквозь заблёванную мокрую палубу проступила гладкая полупрозрачная матовая поверхность, как будто освещённая изнутри блуждающими перемигивающимися огнями. Паруса растворились в воздухе, как будто их и не было, грозное небо с рваными косматыми тучами утихло и отступило в непроницаемый мрак. А затем из мрака, как будто рой металлических мух, возникли звёзды. По сравнению с теми, которые Генри видел иногда в ясные ночи, глядя в небо с палубы – эти звёзды были гораздо ярче, крупнее, и неслись мимо него в организованном порядке. Зрелище было непривычным и пугающим, хоть пират и смотрел на него как бы сквозь огромные хрустальные полусферические стёкла.
Генри почувствовал необыкновенную лёгкость и расслабленность. Он больше не чувствовал затёкших от тугой верёвки рук. Взглянув на собственное тело, пират чуть не подпрыгнул. Что это? На нём была чистая серебристо-белая одежда, весьма странного покроя. Он заметил также, что голова его оказалась как будто в прозрачном панцире. Что это за чертовский наряд был на нём?
– Допился… – сокрушённо подумал он и с нарастающей паникой продолжил возникшую мысль: – Бесы… Бесы украли меня и теперь уж я точно погиб!
Больше всего Генри в этот момент хотелось оказаться сейчас на своём корабле, в вонючей, пропахшей мочой и потом, замызганной рванине, привязанным к этой чёртовой мачте, с разбитой головой, ещё гудящей от непомерного количества пойла. Но обстановка вокруг него исключала это напрочь. Генри
