Монархическая сага. Часть 4.

раскрытая книга. Адмус вежливо представился.
- Рад видеть перед своими очами ученика почтенного Института, - благосклонно ответил Старейшина. – Многое ли вы успели узнать?
- Много, - честно соврал Адмус, - но все равно решил отправиться на поиски интеллектуальных впечатлений, чтобы выработать очередные новые идеи.
Адмус был рад козырнуть к месту такой изящной фразой, которую он слышал от Одариса. Однако реакция Старейшины была кислой.
- Вряд ли вы обретете что-то новое. Не те времена. Книги пусты, ибо повторяют чужое своими словами, а слова хоть и многозначительны, но в скорлупе все равно царит выеденная пустота. Это тот случай, когда идеи не рождают новых идей, а лишь новые тексты. Очередных идей ждать уже не следует. Одни реализовались, другие лопнули.
- Значит, все вопросы поставлены, но ответы не найдены? – вопросил слегка озадаченный Адмус.
- Ну почему же, почтеннейший искатель истины, - вежливо возразил Старейшина. – И вопросы поставлены, и ответы найдены. Только ответы вы либо еще не знаете, либо они вас не устраивают. А теми, что устраивают - вы руководствуетесь.
- Вот это да! – в восхищении воскликнул Адмус. – Так это меняет дело. Это по мне решать уже решенные задачи. А вот мой друг Лотис хочет искать нежеваную другими  истину. И я настроился было биться над вопросами, на которых еще нет ответов. Но при таком раскладе жить много легче.
- Не знаю. Я, к примеру, со знанием ответов на свои вопросы затворился в башне. Конечно, можно опустить планку и не закапываться так глубоко. Я мог бы вывести постулат типа: «смелые укрощают жизнь, а трусливых – сама жизнь», и он был бы верен, а я  имел бы успех в качестве популяризатора. Однако то была бы куцая истина. Тогда какой же необходим постулат? Истина – это безусловное знание, вроде 2+2=4. Проблема в том, что далеко не все сводимо к столь кратким и ясным формулам, а значит, истина ускользает, расплывается в комментариях, а они - в разнокалиберных умах. Мы стараемся овладеть искусством концептуального мышления. Это то, чего лишена подавляющая часть народонаселения. Получается драматический зазор. Мудрец пишет всеобъемный труд, но понять его толком не могут даже сверхобразованные люди, ибо способны воспринять лишь частности, но не целое. Приходится логику сводить к вере в умность глаголемого.
В подтверждении этого Старейшина пригласил принца осмотреть гордость обители – научную мастерскую.
- Мы не только занимаемся мыслеведением, как другие, но и стараемся выйти на новый – лабораторный, так сказать, уровень.
Старейшина отворил дверь, и Адмус увидел обширный зал, тесно заставленный столами с нагроможденными на них ретортами, колбами и прочими сосудами. В одних булькала кипящая на слабом огне жидкость, далее по трубочкам переносясь в виде пара к бутылям, стекая туда уже капельками. В других емкостях содержалось что-то сыпучее, и оное толкли в маленьких ступках. Сосредоточенные люди в белых одеяниях призраков бесшумно двигались меж узких проходов, всемерно поддерживая бульканье и шипение в этом своеобразном мире.
- Здесь мы решаем основную задачу мыслительного процесса бытия человечества, - объявил Старейшина. – Давно замечено, что человек способен сосредоточиться и удержать в своем мозгу только одну заглавную мысль. Либо он думает о горизонтальном, либо о вертикальном. Попытка охватить сразу обе мысли приводит мозг в недоумение, а сознание в отчаяние.
- Как же так? – удивился Адмус, и возразил. – Я способен одновременно думать о самых разных вещах. И мои знакомые, похоже, делают так же.
- Это кажущиеся многообразие, - мягко отмел Старейшина поползновения принца на универсальность. - Перепрыгивая с одного предмета на другой, вы можете спокойно думать только о том, что не требует глубокого проникновения в суть вещей, и вырабатываете суждения по типу: хочу – не хочу, нравится – не нравится, согласен – не согласен и так далее. А вот мысль, требующую всестороннего рассмотрения и познания, мозг способен принять только одну.
- И это плохо?
- Не то, что плохо… Живем же. Это означает, что человек не может охватить мир во всей его целостности, а целостность эта состоит из многообразия феноменов. Вот мы и пытаемся создать вещество, чтобы, приняв таблетку, люди обрели способность повысить свои возможности хотя бы до восприятия двух главных мыслей одновременно. «Эффект стереоскопичности» называется.
- И что это дало бы?
- Как что? Мы стали бы вровень с богами!
«А вы уверены, что им тоже удается осмыслить сразу несколько сущностей?» - хотел было спросить Адмус, но, не чувствуя себя достаточно сведущим в отвлеченных науках, счел за благо промолчать. Вслух же пожелал Старейшине успехов на этом перспективном поприще и попрощался.
Через два дня пути он достиг обители не хуже прежних. И старец восседал в кресле не менее серьезный и внушаемый почтение. И вопрос Адмус задал примерно тот же, что и прежде – об их поиске истины. Старец охотно поведал:
- На этом пути нас интересуют формы бытия. Их четыре: внеличностная, личностная, личностно-внеличностная и пустая. Мы стремимся, прежде всего, изучить пустую. Нас интересует: а нет ли там кого или чего?
- Так ведь она… оно… пустая! – воскликнул Адмус.
- Пустая для нас. А для самой себя?
«Лотиса бы сюда», - тоскливо подумал Адмус.
- Представьте следующее: пустота рождает пустоту и при этом поглощает материю, чтобы преобразовать ее в пустоту. Но тогда, какая же она пустота?
- И каково ваше конкретное учение? – вежливо поинтересовался Адмус, чувствуя, что подходит к пределу своих умственных возможностей.
- Мы проповедуем одну мысль: всякий идиотизм, как символ пустоты, должен иметь пределы своего действия…
- Ценная мысль, - согласился Адмус.
- …ибо умная мысль сама затухает в пространстве. Она имеет не столь уж большой радиус действия, как хотелось бы, и по мере движения не только ослабляется, но и искажается в соответствии с законом пророка Эйнштейна.
Адмус сделал лицо таким, по которому было бы видно, что имя Эштейна ему знакомо.
- А есть проблемы с этим?
- Да. Мы никак не может найти пределы интеллектуального, а тем паче политического идиотизма, и даже строго научно классифицировать все проявления их в нашей жизни.
- Понимаю и сочувствую.
- Но мы много работаем.
- Желаю плодотворных успехов.
- Спасибо, будем стараться, хотя ох, как это сложно. Вот, к примеру, мы узнали…
И настоятель понизил голос до шепота:
- … что таблица умножения подделана средневековыми монахами!
- И что теперь делать? – с тихим ужасом в голове спросил Адмус.
- Будем искать истинную таблицу.
- Тогда вдвойне желаю вам всего, чего вы себе пожелаете.
С тем Адмус и откланялся. Впереди еще был монастырь, где поклонялись электричеству, как явному проявлению божественной силы. Они практиковали просветление: брались за оголенный проводок и кричали в восторге от ощущения Высшей Силы! Но почему-то идти туда не хотелось. Короче все больше становилось ясным, что поиск истины - дело темное. По-настоящему, он не мог понять одного: чего Лотису так нравится ее искать? Все, что он видел и слышал, выглядело в его глазах форменной «чупухой». Истина в том, что в мире много умников, но мало умных. И к черту классификации! Прав Одарис: все, в сущности, делится на съедобное и несъедобное. А съедобное - на сладкое и все остальное. И сделал свой вывод: «можно долго спорить об оттенках фиолетового, но мне хватает синего».

_______


Но Адмуса ждали и иные встречи.
Свечерело, когда он подходил к очередной придорожной гостинице. На небе зажглись первые гирлянды звезд, но тьма не опустилась не только по причине не остывшего еще заката, но и необычного свечения над крышами постоялого двора. Странное физическое явление заинтриговало Адмуса, и он ускорил ход. Что-то ему в этом свечении почудилось призывное и отдохновенное. Устал он от дороги. Притомились ножки, мозг переполнился впечатлениями, хотелось чего-то иного.
Войдя во двор, Адмус оторопел от увиденного. Такого количества леших, ведьм и кикимор он никогда не видел. Впрочем, он их вообще до сих пор не видел за исключением одного домового, да и то в детстве. Стало понятна и природа свечения. За столетия телесная сущность лесных и болотных жителей накопила столько фосфора, что их тела от разогрева начинали самопроизвольно светиться. А процесс разогрева шел полным ходом. Кабатчик еле успевал бегать за сокровенным запасом в погреб. Обитатели людского роду-племени, если и остались в таком месте, то попрятались в комнатах и мертво затаились до рассвета. Зато Адмусу стало отчего весело, захотелось ему охолонуться в омуте и покружиться в водовороте.
Он встал посередине двора и широко улыбнулся.
- Гуляем, приблудные? Так и надо перед концом света! Принимайте в свою компанию, а то от жажды пыхнуть могу не хуже дракона.
Лесной публике прямота не менее блудного принца понравилась. Взревели лешие фальцетом, взвизгнули виолончелями ведьмы, хохотнули тромбонами кикиморы и пошла гулянка по принципу: «Живем, братцы, в последний раз, чему есть прямые доказательства». Все смешалось в ту ночь на постоялом дворе. Беззастенчиво объяснялись в сокровенном скрипки, били себя в грудь ударные, под исповедь духовых кружились в хороводе лешие и отплясывали в такт бубну кикиморы. Казалось, сам воздух кипел от дыхания разудалой публики. И далеко округ разносилась сердешная песня лешарей, в чьем хоре отдельной партией слышался единственный человеческий голос – Адмуса.

                              Восходит заря, но не цветет конопля,
                              Хоть с зорею встает всяка божия тля.
                              Мое сердце кричит – пропадает она!
                              Конопля-конопля, не бросай ты меня!
                              Не смогу без тебя - я ж не божия тля.

А потом опять танцевали, и опять пели, уже веселое, что-то вроде:

                                  Мы, русалки, народ вольный,
                                  Удалой и своевольный,
                                  Выйти замуж мы не можем,
                                  Но (неразборчиво) мы поможем!

Адмус потом с трудом мог вспомнить текст песен, хотя тогда без запинки пел все, что имелось в болотном репертуаре. Правда, припомнил, как обещал приехать на именины к одной кикиморе лечить пиявками свой радикулит, которого не было; как мерялся силой с лешим, и победил его, после чего скакал на его спине. Потом поднимал тост за кого-то и принял тост ответный, и называл какую-то молодую кокетливую ведьму Авой…
В полдень он открыл глаза. Белый свет выглядел мутно и серо. Кряхтя, Адмус спустился  с сеновала и обозрел место действия. Запредельный люд тоже потихоньку выкарабкивался из углов и кустов. Сели чаевничать, благо, за исключением забора и туалета, все остальное на постоялом дворе уцелело. Только тогда принц поинтересовался причиной столь несвойственного природе скопления антропоморфных форм жизни в одном месте.
- Мы ратикалы!
- Радикалы?
- Ага. Будем мир менять до основания.
- Так вы революционеры?!
- Ты не ругайся. Мы не в обиде, вместе пили, но больше незнакомых слов не говори. Наш вождь Барбидон сказал, что мы ратикалы. Ему мы верим, что это слово не обидное.
- Барбидон? Ваш предводитель Барбидон?
- Да, - важно кивнула