Произведение «А Р Т И С Т» автора Эжен Николаевич - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 2)

А Р Т И С Т

Застолье - особое событие в жизни северян. Это не пьянка и не просто вечеринка, какие зачастую можно наблюдать на большой земле.
Для северянина - это повод для желанной встречи с милыми его сердцу людьми, возможность поделиться горем или радостью. Здесь, в застолье все равны и никто никому не обязан. Нет ни начальников, ни подчиненных. Есть единственное - искреннее уважение друг к другу. Без этого застолье не сладится.

По суровому, неписаному северному этикету в компаниях возбраняется заставлять кого-либо пить насильно, как это принято на материке:
«- Ты меня уважаешь?» или «- Пей до дна! До дна!»

Если же объявляется в званом застолье такой умелец-прилипало, его тут же лишают на долгое время удовольствия участвовать в совместных посиделках по случаю или без.
Это ни чья-то причуда, а диктат суровых условий северного быта. Пьяному-то, как не крути, здесь полный каюк. Старожилы высоких широт твердо усвоили мудрость предков:
- Пить пей, да ум не пропивай!

Многим северянам эта заповедь сохранила не только здоровье, но и жизнь. …
Опасности, подстерегающие расслабленного человека здесь на каждом шагу, выносят свой жестокий, без права на обжалование, приговор. Не в меру хватанувшему зелья храбрецу экзамен держать приходится перед самой матушкой-природой. А с ней особо не побалуешь. Был человек и нет его…
Долгой ли полярной зимой с ее ураганными ветрами, да крутыми морозами, в межсезонье ли или короткие летние денечки - все едино - северянин должен держать ухо востро, стеречься природной стихии.
Как говорится:
«Береженого бог бережет!».

На пути бесшабашного путника - скрытые водой провалы в линзе, голодное дикое зверье, промышляющее членовредительством заснувших тундровиков… и масса других, не менее опасных ловушек.

Вышел, скажем, человек из пункта «А» после обильного возлияния, а в пункте «Б» горемыку никогда не дождутся. Если повезет родственникам, то отыщут они по весне обглоданный скелет горемыки, опознав его по куску сохранившейся одежки или по медальону, обручальному кольцу…

А поселковые мужики в своих застольных дискуссиях еще долго будут поминать имя своего бывшего сотрапезника, тундрового «Летучего голландца», сетуя на его неосмотрительность и роковое стечение обстоятельств. Этот ритуал будет четко соблюдаться до очередного случая, напрочь стирающего память о сгинувшем невесть куда предыдущем бесшабашном сотрапезнике.

… Вот поэтому-то, наученные горьким опытом, бывалые северяне ведут себя в застолье ровно, никого не принуждая к чрезмерному поглощению спиртного.

Особую касту, "исключение из правил" здесь представляет «бич» - бывший интеллегентный человек.
«Один бич - базар. Два бича - пьянка» - говорят умудренные жизненным опытом северяне.
Бичи кучкуются отдельными стаями. Им все равно: с кем, за что и по какому случаю. «Была бы мазута, а повод всегда найдется» - говаривают самые прожженные из них в минуты своего похмельного откровения. В ход идет политура и солярка, эфир, «колеса» и прочая «аптека»:
«Лишь бы с ног валило».
В основном - это люди временные, сезонные, задержавшиеся в тундре по нелепому стечению обстоятельств. С людьми такого сорта честной поселковый люд на виду у всех старается не якшаться.
Случается, что среди этой отпетой, «отмороженой» массы бывают большие мастеровые люди, спускавшие все до копейки на удовлетворение своих порочных желаний. К таким относятся с сожалением, не обижая, но и не привечая к домашнему очагу.
Если же, случается приглашать такого мастера для дела - сложить печку, подремонтировать дом, мебель, - его сытно кормят обедом и выдают в дорогу договорное количество спиртного или деньги. За столом же - ни капли!

Так и уживаются меж собой эти две категории северных горемык.
Есть среди временных северян и особая прослойка поселенцев. «Середняки» - метущиеся души, становящиеся трезвенниками «по случаю». Скажем, чтобы временно заслужить доверие начальства, или обмануть бдительность слишком рьяных защитников трезвого образа жизни.
Такой бич изобретателен на душещипательные приемчики и наделен необычной природной сметкой. Такому обмануть ближнего, что до ветру сходить.

ХХХ
... Как-то перед майскими праздниками местный плотник, «середняк» Иван Полянин в очередной раз загулял не на шутку. «Не просыхал» он две недели к ряду. Очнулся лишь в канун первомайских праздников. Все что было в доме ценного, всё спустил в заклад своему жмоту-соседу, ссуживающему небольшие суммы для иваниного похода в ларёк.
Короче, горюй не горюй, а жить-то надо. Но как жить не опохмелившись? Это же натуральная каторга. Душа-то горит! А тут, с одной стороны «домашняя лесопилка» в лице любимой супружницы не дает покою, а с другой - начальник и слышать не хочет его очередное покаяние. А без подписи горячо любимого начальника аванс не получишь. Что делать?

Крепко задумался Иван, почесывая свою волосатую, давно не мытую грудь:
«Где достать шайбы на опохмелку? Чё бы такое сделать? Продавать-то уже нечего. Эх, жытуха, растуды её в мать!»

Сполоснул Иван свою небритую образину студеной водицей, расчесал на пробор курчавые льняные волосы, одел рубаху, глянул в мутное зеркало своими воспаленными от угара глазищами и загрустил. Шибко не понравилась ему одутловатая харя. Пуще прежнего опечалился Иван. Стал паниковать:
«Тупик, выходит, по всем статьям!» А в воспаленном мозгу набат стучит:
«Действуй, Ванюха! Действуй. Подумай хорошенько, где до аванса копейку стрельнуть…».

Накинул он на свои плечи ватный бушлатик, да вышел на поселковую улицу. Ударился в тяжелые размышления.
«К Матрене, что ли, зайти? Дак я ей трояк не отдал с прошлой весны. К Ваське? Не. Не даст. После того, как Иван накостылял ему по пьяному делу, морду воротят все Коробовы. Даже дед Антип и тот туда же. Чё делать? Задушиться, что ли?»

Понурив голову шкандыбает Иван по родному поселку.
«Все люди как люди, а я как хрен на блюде».

Пустынно на поселковых тротуарах. Все заняты промыслом…
"Чё делать?"

А в душе, словно полк чертей нужду справил! Даже дышать нет возможности! Да и силушки на исходе. Хватило бы до продмага добраться.
«Может Настя сжалится? Под запись даст? Не. Не даст»...

- Эй! Ваньюшка! - слышит Полянин, проходя мимо столярного цеха.
Иван видит широко улыбающегося добродушного здоровяка, грузина Шакро.
- Ты пачиму не на рабоце? О чем грусть? Да? Пыразднык, панымаешь, на носу, а у тэбэ лицо мелом помазанный.

В разгоряченном же мозгу Ивана фонтанирует одна-единственная мысль:
«Где и чем залить душевный пожар?»
Он начинает лихорадочно анализировать пользу от общения с наивным дитем Кавказа по принципу:
«С лысой овцы, хоть шерсти клок»!
- Ой, Шакро не говори! С самого утра расстроили! Не знаю что делать. - из бестыжих глаз Ивана скатывается крупная слеза. - Приехал Колян Головель из района. Гутарит, что Петруню машиной задавило. Ты же знал мово сынишку? - для пущей убедительности спрашивает Полянин растерявшегося грузина. - В интернат, уже в шестой класс пошел. А в шашки-то как играл! Ма-а-стер! Сёдни, значит, должён был, эта... - видя, как в мгновение побледнело лицо добродушного Шакро, Иван еще больше подпускает жалость в голосе. - Сёдни-то суббота. Вот. Петяня должён был приехать на побывку до понедельника. А Колька...- заревел в голос Полянин, размазывая рукавом бушлата слезы. - Колька сказывает, что гробик везут.
- Да ты захады, Ваньюша. Захады...

В мастерской тепло и уютно. Пахнет столярным клеем, свежеоструганной лиственницей, жареной картошкой и еще черт-те чем. Иван тревожно зыркает глазами по стеллажам, столу, аккуратно разложенным на газетке черному хлебу, рыбе, привезенным с материка пупыристым свежим огурчикам. Уловив жадный взгляд Полянина, добродушный Шакро тащит его к столу:
- Да ты, батоно Иван, не стэсняйс. Да? Куший.
- Не-е! - упирается Иван. - Я токо что отобедал.
- Тавай, тавай! - не унимается грузин. - Помьянем твоего Петью.
При слове «помянем» сердце Ивана сбивается с ритма. Он тянет свои длинным носом воздух и старается определить где Шакро держит «поминальную жидкость». К горлу подкатывает горячий комок, справиться с которым Полянин уже не в состоянии. Его мутит. Голова идет кругом. Голос добродушного кавказца доносится откуда-то издалека. Перед глазами - туман. Иван чувствует, что если не глотнет живительной капельки, он не жилец. Амба! Допрыгался!

Полянин из последних сил переставляет, ставшие деревянными, ноги. «Да что он резину тянет? Скорей бы уж доставал бутылку!»
Накал страстного ожидания достигает апогея. Прерывистое дыхание Ивана переходит в стон. Он уже не может молвить слово. Из его заросших колючей щетиной уст исходит мычание:
- Ша-а-кро-о! - выдыхает из последних сил Иван. - На-а-ле-е-ей!

Добрый, переживающий за здоровье Ивана Шакро воспринимает его состояние с сочувствием и тревогой:
- Э-э-й, тарагой Ваньюша! - восклицает грузин. - Рази в такой састаянии пиць можна? Счас принесу таблэтку...
- Не-е-е! - уже орет Иван и бьется в истерике. - Сам жри свою таблетку! Вы-ы-пить дай!

Шакро кряхтя лезет под верстак и извлекает из тайника непочатую бутылку спирта. Иван хватает со стола железную кружку и протягивает ее милому, доброму, медли-и-ительному, твою мать, хозяину:
- Не могу! Плесни-и скорей!
- Зачем спэшишь? Да? Успэешь? - холодно возражает грузин, не спеша освобождая бутылочное горло от венчального кольца пробки. - Не горит же.
Наконец-то! Спирт приятно булькает, перекатываясь из стекляной тары в объемистую железную кружку. Иван чувствует как потяжелела ноша в его дрожащей руке. Теперь - в другую руку кусочек хлеба. Первое дело занюхать, но не набирать много вохдуха. Спирт коварен. У-у-х! Покатился славненько! Теперь кусочек рыбки. Закусывать спиртягу надо по науке. Иначе, горло спалисть можно. Иван-то знает все эти премудрости и точно соблюдает ритуал.
- Ну, полегча-а-ло! Теперь и курнуть можно.
Дай в зубы, чтобы дым пошел. - вальяжно обращается на своем птичьем языке Полянин к Шакро.
- За что, Ваньюша, биць тебя?
[i]- Чудак- человек! - щурится Иван. - Это я закурить у тебя спрашиваю. Дай,