вечером, проходя мимо бездонного, по некоторым подозрительным признакам, котлована на месте запутанной трубопроводной катастрофы, огибая паукообразный экскаватор, писатель Меандров с изумлением увидал слабое гнилостно-оливковое мерцание, струящийся пар над контуром ямы, проколотым ожерельем бордовых, как мышиные глаза, оградительных огней; ощутил ртом легкую терпковатую горечь отравления – и испытал прояснение ума
внезапно осознал, что писать, как пишет он, далее немыслимо; от истинного писателя требуется крепко вязать сочетания слов, будто он – власть имеющий; так писали Булгаков, Борхес; каждое слово кладется безупречно в лузу, светится и вибрирует; он же пишет – точно оправдывается; когда он глядит на лист белой бумаги, полный черных букв, или на панель монитора, где висит тот же виртуальный лист, с теми же цепочками муравьеподобных литер, он думает, что все в его жизни повторяется, но повторяется тем манером, как младшие карты одной масти несут всё более частичный и деформированный отблеск старших козырей; в детстве он умел раскладывать пасьянс, теперь он иногда просматривает в воображении кортежи карт, воспроизводящих в деградированном, огрубленном облике фигуру кардинального божества, предводителя определенного семейства богов; скажем, Вулкана; серии затухающих имитаций
итак, в хрустально посветлевшем уме четко выгравировались, наслаиваясь друг на друга, пиктограммы дублирующихся мгновений его жизни:
раннее мучительное разрушение сна; пошатывается
гулкие звуки в полой квартире
клейкая вода лакирует кисти рук липкостью
три чернильных кота трехлучевым разрывом разлетаются из-под башнеобразного мусорного бака
он выдавливается, с невыразимым чувством освобожденности, из давильни транспорта
чашки весов светофора перемещаются – с аквамарина на рубин
прохладные узкие змеи трещин на каменной земле
ширококостная, раздуто-разваренная перезрелая тетка в светлом плаще; ее одышка; она всегда идет навстречу
огненно-дрожащая оболочка электронных экранов
и – да, на порог парадного ступать нужно только правой ногой
события иероглифизируются, приобретают облик плоских изогнутых виньеток; музыка языками твердого сладкого пламени движется по усыхающим квадратам; лабиринты накапливаются слоями, таблицы судьбы, клетка
есть страшный выход – взять тонкую спицу, раскалить на газовом огне, проколоть себе глазные яблоки, ослепнуть
начать видеть антропоморфные уплотнения тьмы, зеленые, как бутылочное стекло; подобно императору Нерону, который хотел вложить изумруды в свои пустые глазницы
