ЗОВ
Повесть
Глава третья
Страх и недоумение давно испарились. Мной владело лишь любопытство.
Не помню, как я очутился в обширном зале. Верней, быстро взбежав по лестнице, оказался почти у основания огромного купола, в центре которого царила впечатляющих размеров хрустальная люстра. И только тут я понял, что лестница, по которой я поднялся, скорей всего была служебной и, вероятно, не единственной в этом помещении. А лестничные площадки скромно терялись между массивными вычурными лепными узорами под резными золочёными сводами. И ниже того места, где я оказался, виднелись балконные ограждения, вплетённые в причудливую череду достаточно высоких богатых колонн, по цвету вполне гармонировавших с рисунком мозаичного паркета.
Скользнув взглядом по балкону, я заметил мелькнувший силуэт женщины. Однако ничто, казалось, не могло меня отвлечь от происходившего внизу. Даже необычайное по красоте, захватывающее дух убранство зала, кстати, по интерьеру которого, а также по присутствовавшей в нём мебели, я догадался, что это по меньшей мере какой-нибудь очень хороший и дорогой ресторан.
А внизу было довольно суматошно. У выхода из зала, между колонн, почти под балконом, столпилось несколько мужчин, сплошь одетых в сюртуки да смокинги. Всё это были люди солидные, пожилые, с седыми усами и бакенбардами. Видно было по лицам, даже издалека, что эти люди, что называется, пожившие. Лишь у самых дверей я обратил внимание на двух (может быть их было и больше) молодых и во фраках, впрочем, вида немного потрёпанного, которые, бурно размахивая руками и что-то выкрикивая вперемешку с иностранными фразами, таким образом как бы отмахивались от напиравшей на них возмущённой толпы по меньшей мере господ (вероятней всего завсегдатаев данного заведения), которые в изрядном подпитии и все как один непрестанно куря, кто папиросы, а кто сигары, действительно чуть ли не нападали на них, выдавая, в свою очередь, целые пространные тирады, смысл которых с моей точки обозрения разобрать не представлялось возможным. Некоторые стулья валялись на полу, один стол был опрокинут, причём со всей бывшей на нём посудой. Другие столы и стулья рядом явно были сдвинуты со своих мест. Однако стоявшие тут же официанты держались совершенно спокойно, как будто ничего чрезвычайного не происходило.
Все они были мне незнакомы. И всё же одно лицо, причём как будто отчётливо, вдруг показалось очень даже знакомым. Этот человек дважды выглянул из-за колонны и оба раза пристально посмотрел на меня. К тому же я успел разглядеть, что он разительно отличался от всех там присутствовавших. Просто на нём была совсем иная одежда – вполне походившая на ту, что обычно принято носить в наши дни – серая мятая футболка, самые обыкновенные джинсы и кроссовки.
Внезапно моё внимание отвлекла женщина на балконе. В этот раз она не только явила себя во всём своём облике, но с какой-то видимой страстностью, казалось бы, не подобающей даме, по меньшей мере привыкшей к приличиям, что видно было не столько по причёске и нарядам, а скорее по движениям, не лишённым светских манер, буквально и как-то грубо повисла всем телом на чугунной ограде так, что даже с ног её свалились туфли. На какой-то миг показалось, что она хотела перемахнуть через ограду и спрыгнуть, но вероятней всего просто чуть не упала вниз. Однако сумев встать на ноги и совершенно позабыв про туфли, босиком и с удивительной прытью для женщины, облачённой в длинное, волочащееся по полу, платье она быстро убежала. Вскоре дама оказалась в эпицентре мужской перебранки, и на мгновение будто всё замерло. Почти не стало слышно криков. А все находящиеся там, кроме женщины и самого пожилого из господ, словно застыли в своих позах. Тут дама с разбегу и размахивая кулаками набросилась на всё ещё продолжавшего шуметь господина. Тот же, лишь в последний момент заметив и о чём-то, видимо, догадавшись, также замер, выпучив на женщину глаза и выронив изо рта сигару. А она с пронзительным визгом вцепившись в его бакенбарды, пнула ему в пах, тот взвыл от боли и скорчился, а дама вдобавок разбежалась и со всей мочи врезалась в его скрюченное рыхлое тело. И тут случилось совсем уже непредвиденное, от чего у меня задрожало в поджилках и перехватило дыхание, я чуть не закашлялся, рискуя выдать своё присутствие. Дама вместе со своей жертвой буквально рассыпались в прах. И невероятным образом испарились все находившиеся в зале люди. Кроме одного. От какой-то непонятной мне силы, возникшей после удара женщины и исчезновения всех, я увидел, как массивные деревянные двери вылетели из дверных проёмов. На секунду я заметил и с ужасом убедился, что двери были выбиты не слишком крепким, на первый взгляд, телом показавшегося мне знакомым парня. И первым, что мне пришло в голову, было то, что скорей всего парня убило этой неведомой взрывной волной. И каковым же удивлением стало несказанно обрадовавшее меня обстоятельство, что парень не только выжил, но вошёл в зал невредимым, лишь изредка потирая ушибленные места. Он даже приветливо улыбнулся, тотчас посмотрев на меня.
И тут же я узнал в нём бармена из летнего бара, с Кипра, из отеля, откуда я недавно вернулся.
Затем он помахал мне рукой, призывая спуститься, и вышел из зала.
С минуту в нерешительности оставаясь на своём наблюдательном пункте, я не мог догадаться, как спуститься, чтобы догнать его, ибо с лестничной площадки, на которой стоял, я так и не увидел лестниц, ведущих в зал. И решил спуститься прежним путём. Однако открыв дверцу, очутился совсем не на лестнице, по которой некогда взбежал, а в просторном помещении, напоминавшем холл гостиницы, в котором, кстати, находилось почти всё, что можно видеть в приёмных покоях заграничных отелей: стойка ресепшена, мягкие кресла, пара крохотных баров и прочее. И, конечно же, там была уже не старинная чугунная лестница, а современная каменная, выложенная плиткой. Вместо стены на лестнице располагалось огромное панорамное окно, за которым виднелись пальмы, похожие на те, что я наблюдал на Кипре, и не трудно было догадаться, что где-то совсем рядом, на улице, с безоблачного неба жгло яркое южное солнце и опаляло горячим привычным жаром и местный воздух, и всю местную округу. Ещё я ощущал там приятную прохладу от неслышно работавших кондиционеров. Лестница насчитывала не более двух-трёх широких ступеней, быстро спустившись по которым, я оказался у самооткрывающихся стеклянных дверей, шагнув в которые, сразу же попятился от обдавшего меня полуденного пекла. Одет я был совсем не по сезону. А парень-бармен стоял на крыльце и, услыхав моё приближение, успел, обернувшись, весело кивнуть и произнести запомнившееся мне его обычное «Амиго», которым в обыденные курортные будни он нередко приветствовал многих, то и дело подходивших к его барной стойке то за стаканчиком холодного белого вина, то за пивом, а то и за каким-нибудь экзотическим коктейлем. К очень многим туристам он обращался по-английски. К некоторым – по-гречески. Ко мне же зачастую только так и обращался.
Несмотря на более приятную атмосферу, нежели ту, что я успел уже ощутить в этом мире, в котором очутился непонятным для меня образом и непонятно для какой цели, я предпочёл ответить на приветствие знакомого всего лишь сдержанной улыбкой. Тотчас вернувшись в холл, расположился в наиболее удобном кресле около круглого стеклянного стола, рядом с которым стояло ещё одно такое же. И стал напряжённо ждать, мучительно соображая, как же я буду разговаривать с иностранцем, не зная никакого языка, кроме русского. Ибо в помещении более никого не было – ну хоть бы кого-то, кто б согласился побыть переводчиком.
«Да и шут его знает, кто он по национальности и на каком языке говорит , – мысленно пробурчал я. – На вид – законченный испанец… Хм… С характерной такой бородкой… Да вдобавок и вылитый мачо…». Конечно, я не раз слыхал, что на Кипре все неплохо говорят по-английски. Но и по-английски, за исключением нескольких фраз, я тоже не умел разговаривать.
«А уж понять, что они там балакают, – заключил я собственные мысли, – для меня и вовсе тёмный лес.
Впрочем, вряд ли я мог считать его знакомым – даже и не знал, как по имени. И видел лишь изредка в течение нескольких дней, порой оказываясь в летнем баре. Ну подходил к барной стойке какое-то количество раз, в зависимости от неясного желания попросить на ломаном английском налить мне чего-нибудь. Желание, правда, чаще возникало вовсе не из-за жажды или любопытства отведать того или иного напитка, а потому, что наливали на халяву. Словом – «всё включено», из-за чего и привёз я оттуда лишние семь кило, от которых до сих пор не могу избавиться.
Так что я вправе был считать его незнакомцем. И незнакомец не заставил долго ждать. А подошёл, сел в кресло напротив и неожиданно избавил меня от напряжённых приготовлений, произнеся на чистом русском:
– Привет!
Однако я не сразу успокоился, припомнив, какие они все мастаки по части запоминания словечек да фраз на разных языках. И попытался ответить по-гречески:
– Йа-ссас!
Вспомнил, что означает примерно то же.
Следующая фраза собеседника меня по-настоящему удивила:
– Да ты не парься – здесь и так жарко, – снова произнёс он по-русски и рассмеялся.
Улыбнувшись шутке, я невольно спросил:
– Ты знаешь русский?
– Наверное, так же, как ты – греческий, – вновь рассмеялся незнакомец, при этом уже серьёзней пояснив, – здесь с языком проще, чем в обычном мире. Хотя самому никогда непонятно, на каком языке – родном или чужом – разговариваешь… Обьяснить это не так-то просто… Знаешь, бывают даже состояния, когда словно спотыкаешься… Особенно когда начинаешь задумываться.
– Хм, – заинтересовался я. – Значит и я так умею?
– Ну, вероятно, пока находишься здесь.
– Так значит я и правда в другом мире?! – вскричал я.
Вместо ответа он спросил:
– Как тебя звать?
– Эд, – ответил я.
– Эд? Хорошо! – улыбнулся он. – А ты можешь называть меня Амиго.
Я удивлённо посмотрел на него. Он угадал моё недоумение и сказал:
– Я на четверть испанец. Все наши меня так называют. Бабка моя была испанка, и я нахватался разных словечек.
– Ладно, – сказал я, – идёт!
Немного расслабившись, я позволил себе рассмотреть парня. Это был худощавый загорелый молодой человек на вид лет двадцати пяти. Хотя, может быть, и моложе – не очень-то разборчив я в возрастах, особенно, южных людей. Бросалась в глаза его привлекательность, даже красота, скорей присущая молодости и прекрасному здоровью. Короче – всё при нём и ничего лишнего. Словом – типичный испанец! Чёрные, довольно длинные волосы были распущены. И тёмные лучистые глаза – немного смахивает на киношного цыгана. И эта характерная испанская бородка. И, пожалуй, с лихвой хватало в нём доброжелательности, весёлого нрава и цепкого ума – конечно, в той мере, в какой и сам я решился бы судить об этом.
Какое-то время мы сидели молча, разглядывая друг друга. Потом Амиго принялся развивать затронутую в разговоре тему:
– Понимаешь, амиго… О, прости! Хотел сказать что-то типа «дружище», но по привычке… Ладно. Бывает и так, что вроде и слышишь иностранную речь, но вскоре
