Упорство. Глава третья

Путь

Исэндар с трудом переживает это невыносимо скучное для него ожидание. Все так запуталось, что теперь совершенно невозможно выбраться из зарослей собственных дум. Мысли раскинулись в уме такими же непролазными кустарниками, какие окружают деревеньку со стороны гор, а каждое мгновение такое долгое и тягучее, что мальчишка сам же берется за работу, к которой мать обычно долго и нудно его принуждает.
А затем внезапно происходит что-то невообразимое. Когда уже и так все кажется настолько сложным, что должно непременно разрешиться, – думается, иного пути у судьбы и быть не может, – домой возвращается мать.
Женщина распахивает дверь с таким грохотом, что в мальчике замирает дух. Исэндар наблюдает, как мать, слегка покачиваясь, заваливается в дом, опирается плечом на стену, корчится и, закрыв глаза, опускает голову. И уже становится ясно, что произошло что-то ужасное.
Промедлив всего мгновение, Обит спохватывается. Будто поднявшись со дна глубокого озера, она резко вздыхает, дышит тяжело и медленно, отступает от стены, добирается до табурета и сваливается на него, как тяжелый мешок.
Мальчишка не выдерживает.
– Мам?
Женщина вздрагивает и оборачивается так, будто не ожидала встретить дома сына, которого не так уж давно сама оставила сторожить хозяйство. А стоит ей взглянуть Исэндару в глаза, как Обит тут же всхлипывает, закрывает рот ладонью, потом вскакивает с табурета, подходит и крепко обнимает мальчика.
Материнское шмыганье колет слух неприятной дрожью. Страшно даже думать, что может заставить эту суровую женщину так себя вести. Всегда казалось, что она и кочергой может огреть, если сильно разозлится, и если бы только нельзя было от матери так запросто убежать, если бы она не остывала так же скоро, как голые угли на морозе, то мальчик и вовсе не посмел бы ей перечить даже по самому мелкому поводу.
А все же, сил, что бы задать вопрос, не находится. Ум отчаянно пытается самостоятельно разрешить загадку, и сделать это оказывается не так уж сложно. Мгновенно цепочка спутанных дум расплетается. Мощным вихрем отчаянное беспокойство разрывает, уносит прочь, разбрасывает по сторонам все лишнее, оставив лишь самое главное, самое важное, что необходимо для окончательной разгадки.
Даже стыдно становится, когда в уме так легко складываются ответы. Ссора с лопоухим, а потом разговор с Альзаром, который предлагал, – и ведь предлагал такую жуткую вещь, а разум упустил эту деталь! – который предлагал вонзить в ухо пастуха кинжал. Зачем бы это? Ведь очевидно. Все из-за того, что пастух мог бы наговорить на отца. Он же ведь ругался, что, мол, не потащишь нас в могилу, не дамся… как-то так это и всплывает в уме. Не важно. Главное, что ясна суть: случилось худшее, то, чего и боялся Альзар, и теперь отец в большой опасности.
– Куда?! – не успевает мать спохватиться.
Вывернувшись, юркнув под боком, Исэндар проскакивает к выходу, перемахивает через порог и уносится бегом на улицу. Размышлять он старается по пути, куда бежать не ясно, лишь через мгновение в голове снова начинают шевелиться какие-то смутные идеи, а затем слух улавливает голоса.
Впереди, чуть дальше по улице, идет шумная толпа. Причем, орут настолько сильно, что мальчишка сам удивляется, как он сразу их не услышал. Хотя, в голове все еще звенит – странное чувство, которое прежде еще не доводилось испытывать.
Отмахнувшись от эмоций и мыслей, мальчик бросается вперед. Он подбегает к толпе, а там уже быстро становится ее частью, не замечая, как в этом пузыре шума возникает ощущение, будто бы никакого другого мира и быть не может, его целиком охватывает и подменяет этот нескончаемый галдеж.
Поначалу трудно вычленить из отдельных криков и обрывков услышанных фраз какой-то смысл.
– Куда?!.. Пусти!.. Отдай, гад!.. – кричат люди.
Ничего, совершенно ничего не понятно. С трудом можно рассмотреть, что впереди, в гуще разъяренной толпы, плотным кольцом встали стражники, толкаются, обороняют какого-то незнакомого мужчину, а рядом с ним торчит знакомая, родная седая голова отца.
– Пусти!... Ух, сейчас!.. Прочь, холопы!.. Кто холоп?!.. Гони!.. Бей!.. Дорогу!..
Исэндар прорывается сквозь толпу, но с трудом может просунуться, а едва влезает к деревенским, как его сдавливают мощные крестьянские туловища. И сдавливают так, что не только дышать не получается, но даже двинуться. Ноги едва касаются земли, а воздух быстро заканчивается. Аж в глазах начинает темнеть всего спустя пару мгновений, но затем удается провернуться, еще немного протиснуться вперед и там, хотя давка становится еще сильнее, удается хотя бы вздохнуть.
– Успокойтесь! Хватит! – слышен отцовский голос.
Он тонет в общем шуме, но отдельные фразы иногда все же прорываются. Затем раздается детский крик, когда мальчишке больно сдавливают ногу, однако, гул стоит такой, что мучения Исэндара никто даже и не замечает. И все же, сознав теперь, что здесь его могут попросту затолкать насмерть, мальчишка чувствует, как глубоко в груди что-то загорается, обжигает так, что становится больно и жутко. А затем, мощно втянув в себя воздух, фыркая, как загнанная лошадь, крича уже не от боли, а от усилий, мальчик продолжает рваться вперед.
Толпа медленно движется по улице. Шум стоит такой, что деревенские собаки, обычно с удовольствием готовые лаять, вертя хвостами и кружа рядом с проходящими людьми, все разбегаются, попрятавшись. Ни одна даже самая мелкая шавка не показывается, чтобы издали потявкать на шумную толпу. Все они будто вымерли разом, тут же и исчезнув.
В центре толпы держится островок царских стражников. Окружив Голоса и Сокура, они проталкиваются, жмутся друг к другу плечами, и с нетерпением дожидаются команды, чтобы обнажить мечи.
– А ну прочь, ублюдки! – кричит рассерженный судья. – Прочь, сказал! С дороги, орда холопья!
Люди галдят, как и прежде, совершенно не обращая внимания. Деревенские сдавили бедных стражников так, что тем никак не суметь достать оружие, и прозорливый, неглупый судья вполне это понимает. Лишь по одной этой причине он и не дает команды воинам. Стоит велеть им достать мечи, как деревенские, почуяв уже смертельную опасность, наверняка растерзают и стражей, и самого Голоса. Потому он лишь презрительно морщится, набирает еще воздуха и продолжает кричать все то же самое, повторяя вновь и вновь свои оскорбления.
– Подними, слышишь?! Подними! – звенит в ухе. – Не успокоятся! Подними! Дай сказать!
Голос оборачивается к старику, но медлит, не решается ни отказать, ни согласиться, лишь старается понять, что задумал этот опасный преступник.
– Да подними же! – рычит Сокур, ухватившись за рясу судьи. – Подними, говорю! Задавят, как щенят!
Впрочем, он и сам понимает, отчего даже в такой ситуации Голос ведет себя так нерешительно. Все же, он вынес старику приговор, наверняка боится довериться, может, думает, что Сокур чего-нибудь задумал. Поэтому старик и дожидается спокойно, насколько это возможно в такой обстановке.
– Подними! – говорит он уже тише, хотя все равно приходится кричать, чтобы судья точно услышал. – Успокою я их! Ну! Живей!
Голос сердито фыркает. Больше нечего делать. Нет отсюда выхода. Если бы только разомкнуть крестьян, если бы стражники обнажили мечи, то уже биться с ними деревенским было бы совершенно бесполезно, или так бы все и полегли. Только вот давят, собаки, что едва можно продохнуть.
Тесно, но в таком положении уже мало что смущает. Голос прижимается щекой к груди старика, обхватывает руками за талию и рывком поднимает вверх. Правда, заговорить Сокур не успевает. Судья бросает его прямо на голову одного из стражников, а затем сразу же подхватывает еще ниже, держит за ноги, щекой прильнув к бедру. Заметив на выцветшей рясе пятно, он морщится, а затем поднимает взгляд кверху, насколько это получается сделать.
– Живее!
А старик и сам не пытается медлить.
– Уймись! Тихо! Замолчи, дурачье! Тихо! – кричит он.
Поначалу, впрочем, его то ли не слышат, то ли просто игнорируют, но затем седовласый осужденный больно ударяет одного из деревенских кулаком, отчего тот сразу хватается за голову и немного притихает.
– Головы переломаю! – кричит старик. – А ну хватит!
В толпе волной, довольно быстро гаснет пыл. Заметив старика, возвысившегося над стражниками на полроста, люди теряются, оглядываясь и пытаясь осознать, что такое происходит. Наконец, Сокур ведь осужденный, да и толпа от самой поляны его-то и пытается вызволить, но такая путаница как раз быстрее любого другого средства подавляет надоевший гам.
– Ну, чего расшумелись? – заговаривает он уже чуть спокойней, когда толпа немного стихает.
Исэндара старик не замечает. Мальчишка с трудом выглядывает из-за плеч, но теперь его хотя бы перестают давить, наконец, обнаружив. И он, пожалуй, внимательнее других прислушивается к словам отца, ошеломленный происходящим и все еще не понимающий до конца, что здесь творится.
– А ну разойдись… орда холопья, – улыбается Сокур. – Ну чего стоите? Дайте пройти.
Тем не менее, люди мнутся, оглядываются, сомневаются, выражениями бесхитростно и откровенно демонстрируют растерянность, но кто-то все же догадывается хотя бы слабо, но протестовать.
– Так ведь же… ну… мы ж это…
Бубнит один из мужичков в толпе, один из тех, кого пророчат в будущие старейшины деревни. Конечно, говорить он не мастер, да и размышлять особенно хорошо не умеет, но пашет, как вол, прозрачен, как ручей и гол, как порядочный крестьянин.
Впрочем, старик его и так понимает.
– А, да чего их бояться? Не тронут они крестьян. Им это тоже ни к чему, – улыбается Сокрур. – Это же Голос все-таки, а не дурень, вроде вас.
– Ну хорош уже, заладил! – обижается мужик.
Старик ему улыбается радостно и широко. Остальные еще даже не успевают заметить, что от привычной, витиеватой манеры речи у Сокура вдруг ничего не осталось – слишком уж отвлекает происходящее от таких подробностей.
Судья в это же время, продолжая держать осужденного на плече, обвив руками, спокойно ждет. С легким недоумением слушает он то, что говорит старик односельчанам, и до сих  пор не расслабляется, готовясь в любой миг дать стражникам команду обнажить мечи.
– Так не ведите себя, как дурни, – вдруг нахмуривается старик. Миг он глядит на толпу с сердитым выражением, но быстро возвращает себе радостную улыбку. – Хватит с вас. Угомонитесь. Дайте нам пройти. Стражники вас не тронут, Голос такой дурости себе не позволит.
– Мы тебя, значит, выручать, а ты… да и чего эт ты такой уверенный? – спрашивает тот же мужик, олицетворяя, впрочем, голос всей толпы.
– Да чего, поглядите, на руках меня носят, а ведь простой осужденный, – улыбается старик, а затем поднимает кулак и несильно, но очень ощутимо бьет Голоса прямо по макушке. – Видали? Ха-ха-ха!
Деревенские столбенеют, теперь уже обратив внимание на странное поведение старика и внезапно для себя начиная подозревать его в сумасшествии. Есть в селе и так один обезумевший, а потому легко вообразить, что и ум Сокура мог не выдержать горестной вести о его собственной скорой кончине.
– Только и вы не повторяйте. Мне уж можно, а вам не все дозволено, если ко мне не желаете присоединиться. Всем ясно?
Голос его звучит уверенно и строго. Невольно пару человек даже