с кипением гневливого упрёка они говорили: "Как смеет она не преклоняться пред нами, столь много и величественно страдавшими людьми, как смеет не воздавать почтения нашим жертвам, нашим подвигам и нашей славе? Как смеет быть неблагодарной? К чему ей взирать на ужас и отчаянье, кровь и хаос, на горечь излюбленной нами бойни своими чистыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками? Что ей до нас? Зачем она покусилась на самое святое, что может быть у нас, у нас, простых, ничем не приметных людей, — на величие, такими потом и кровью заслуженное нами величие в наших собственных, завистливо грязных и недобрых глазах? Что ей до нас? Пусть же идёт прочь! Пусть убирается прочь да поразмыслит, пусть поразмыслит да поумнеет, поумнеет да и научится жить — жить среди нас, обыкновенных, ничем не приметных людей, пусть возлюбит нашу кровь, нашу смерть и наши страдания, пусть её станет похожей на нас!"
Косились люди и отталкивали принцессу, и плевали ей вслед, и гнали её прочь. Но у Белые Ручки было отзывчиво доброе сердце, самое доброе и нежное сердце настоящей принцессы. И поэтому, кротко сложив свои ангельские ручки, она помолилась Богу и простила этих несчастно озлобленных, заблудших людей.
Но шло время, и новое испытание было послано людям — безумие овладело людьми. Мало кому удалось избежать этой напасти. В безумии своём люди стали высокомерны и чванливы, чванливы и глупы, хотя чем глупее и несуразнее выглядел человек, тем оригинальнее и ярче казался он прочим в их завистливо обезумевших глазах. Гордыней как жиром начали наполняться сердца людей, спесью наливаться глаза и злобной искрой тщеславия изостряться неутомимо говорливые языки. Сердца в груди людей становились подобны буйволиным, и подобно неукротимым диким буйволам начали люди презирать всё вокруг себя: и иных человеков, и Самого Бога. Поверили люди, что теперь-то они знают всё и обо всём могут судить — высокоумно и свободно (и о сливовых косточках, и о колодезных русалочках, и о вороньих гнёздах) и говорили, что вот теперь-то наконец они стали мудры.
В глубокой премудрости своей смеялись люди над Богом и говорили, что Бог им не нужен, что нет Его вовсе и что Бог подобен вымыслу бессмысленной старухи, которая, дабы запугать и утихомирить непослушно расшалившихся детей, рассказывает им на ночь вздор нелепейших сказок. Возрадовались люди, что Бог это всего лишь вымысел, и сказали: "Нет нам судьи, мы вольны жить по своему разумению, мы можем различить пять сортов сливовых косточек, мы сами себе Бог!" И возрадовавшись, стали люди дики, начали разрисовывать свои тела изощрённо соблазнительнейшими рисунками и в дерзости бесстыдства принялись обнажаться друг перед другом. Также возлюбили мужчины носить женские платья и жениться на мужчинах, женщины же, переодеваясь в грубые мужские одежды, выходили замуж за женщин. Тешились люди и в чванливом велемудрии своём твердили, что это-то и есть красота и совершенство, и предустановленный порядок мирозданья, и всеблагое изъявление любви.
Те же, кто и веровал, что, вероятно, где-то есть Бог, тут же допускали, что если есть Бог, то всенепременно должен быть и Дьявол, и оттого весьма неразумно не служить которому-либо из этих сильных покровителей. Эти люди, с завидным усердием и постоянством посещая требы да церковные службы, тут же с не меньшим прилежанием да искусством занимались самым неприглядным ведьмовством и чернокнижием.
И стали люди весьма велики в собственных глазах. Стали они кичиться друг перед другом высотой венца на доме либо же дороговизной повозки, и чем дороже и затейливо узорчатей была повозка (а ещё лучше две или три), тем самоуверенней и заносчиво крикливей держал себя человек. Особенно же почитались повозки из кипарисового дерева. Но больше всего полюбили люди золото, поскольку, как справедливо полагали они, у кого в подполье было припрятано его больше, тот, как правило, оказывался справедливо честнее, умнее и наружно прекраснее остальных своих собратьев.
Вообще же в собственных, безумно преувеличенных глазах люди стали настолько самолюбиво велики, что всё то, что было выше их по росту, начало казаться им оскорбительно вызывающим и недостойно дурным. Люди начали досадовать даже на деревья, хоть на несколько дюймов возвышавшиеся над упрямо горделивой главой человека, — все эти деревья казались им опасно вычурным излишеством и были безжалостно вырублены под корень. На их месте насадили карликовые деревца (чуть выше куста крыжовника). Радостно ходили среди этих карликовых деревьев люди, нещадно отрезая тянущиеся к солнцу молодые побеги...
Угрюмым и диким, подобным затхлому болоту стало королевство. Стали люди в безумии своём высокомерно чванливы и глупы... Лживый говор безумия звучал в гордыне их самоуверенных речей... А говорили они в том числе и о принцессе Белые Ручки:
— Незачем терпеть эту выскочку да пройдоху! Авось пригорюнится, авось пригорюнится да и поймёт, как следует жить среди нас, высокоумных и достойных похвалы людей! Форсить пред нами ей больше не придётся — этой чистюле да недотроге, этой кривляке да самозваной задаваке! Откуда она только взялась на нашу голову! Незачем терпеть её притворство! Ясно как Божий день — нужно выгнать её прочь!
И толкали эти люди нашу принцессу, и бросали камни в её сторону, и плевали ей вслед, и изгнали наконец её прочь. Не дали ей ни взглянуть своими добрыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками, ни заговорить, тихо и ласково, весело и чудно.
Грустно и одиноко шла Белые Ручки по полевой дороге. Никогда прежде ей не приходилось так далеко отлучаться от родительского дома. Сожаление тихой печали сжимало ей сердце, опускало голову и туманило взоры нежных глаз. Грустно и одиноко шла горемычная принцесса по незнакомой полевой дороге и вдруг... и вдруг повстречала принца... Да-да, самого распрекрасного, самого расчудесного сказочного принца. И хотя принц одет был неказисто скромно и просто, как какой-нибудь обыкновенный ремесленник (больше всего своим незамысловатым нарядом он походил на плотника средней руки), и хотя никто торжественно и важно, как подобает в таких случаях по правилам дворцового этикета, не сопровождал нашего принца (за ним плёлся лишь добрейшего вида ослик, перевозивший дорожную суму), но при первом же взгляде было ясно — перед нами самый взаправдашний, самый доподлинно взаправдашний сказочный принц.
Принц встретился с принцессой. Самый настоящий сказочный принц с самой настоящей, прелестно обворожительной сказочной принцессой. Казалось, что они были давным-давно знакомы и вот теперь-то встретились после долгой, утомительно продолжительной и ненужной разлуки. Принц ходил по всем королевствам в поисках принцессы, но то ли ему не везло, то ли время для поиска было выбрано неудачно — ему всё попадались ненастоящие, чванливо самоуверенные и напыщенные, не сказочные принцессы. И вот наконец-то он повстречал неподдельную принцессу, принцессу Белые Ручки. И пусть принц и принцесса были одеты просто и бедно, и пусть вокруг них не суетилась услужливо многочисленнейшая прислуга, сразу было видно — взявшись за руки, мило беседуют сказочные принц и принцесса.
А поговорить им было о чём. Белые Ручки рассказала о всех своих горестных злоключениях и бедах. Принц о себе и своём путешествии. Как-то без лишних слов между ними всё уже было условлено и понятно — что они в конце концов нашли друг друга и всенепременно, безотлагательно должны пожениться. Белые Ручки лишь попросила, что бы принц забрал к себе и её матушку, добрую, честную прачку, и её отца, трудолюбивого трубочиста, и всю развесёлую ораву их замурзанных ребятишек. Принц, конечно же, согласился и тут же отправился за семейством Белые Ручки.
Как косились соседи трубочиста и прачки! Как качали головой! Как шептались меж собой с неприязнью осуждающего кривотолка! Но как бы там ни было, семейство трубочиста направилось с принцем в его сказочное королевство...
Долго ли, коротко ли, но вот они и добрались до дворца принца. О, что это было за чудное место! Это был даже не дворец, это был целый город в одном потрясающе величайшем, прекрасном дворце, это был дворец-город. Он стоял на высоком-высоком холме, блистая на солнце бесчисленнейшим количеством беломраморных башенок и шпилей, колоннад да арок. Обвитый роскошью вьющихся виноградников, дворец, казалось, причудливыми своими шпилями достаёт до самого пуха облачков, тихо и радостно плывущих в высоте лазурного поднебесья. Высокие стрельчатые окна отливали золотом и серебром, а снизу к ним подбиралось зелёное великолепие вечно цветущих пальмовых и финиковых рощ. По лужайкам и аллеям этих рощ бродили совершенно ручные львы и антилопы, гепарды и павлины. Они с безбоязненной кротостью подходили к людям, люди же с любовью и отеческой приязнью ласкали их косматые гривы. Все люди были приветливо добры и светлы.
Семейство нашей принцессы очень обрадовалось столь удачному переселению, трубочист же весело почесал себе затылок, подумав о том, что с зятьком его семейству не придётся горевать да терпеть нужду — ведь над дворцом воздымалось такое множество беломраморных дымоходов да труб!
