Белые Ручки

    В холодную, долгую зимнюю ночь на Рождество в семье трубочиста и прачки родилась принцесса. Да-да, не удивляйтесь — самая что ни на есть настоящая принцесса. Жарко и ярко трещал камин, сразу и по всему было видно, что это принцесса, — старуха повитуха так и сказала, что мол-де девочка у вас принцессочка. И что зовут её Белые Ручки. А всё оттого, что у новорождённой принцессы и вправду были прелестно сложенные, точь-в-точь как у ангелочка, белые и чистые как снег ручки. Её матушка, добрая, честная женщина, подумала, что слишком часто, да и не к месту долго смотрела на снег, на белое бельё, оттого её доченька и родилась с такими необыкновенными руками. Отец же ничего не подумал, он лишь почесал себе затылок, готовясь чистить ещё больше дымоходов да печей, чтобы прокормить своё разрастающееся семейство. Так они и зажили, тихо да счастливо.


    Принцесса Белые Ручки росла не по дням, а по часам милой и славной девочкой. В тех местах, где родилась принцесса, дети сызмальства помогали родителям. И наша Белые Ручки, помогая отцу да матушке, также не гнушалась самой скучной и грязной работы. После принцессы в семействе трубочиста родились ещё пятеро ребятишек, и нет ничего удивительного, что Белые Ручки, по обязанностям старшей сестры, была нянькой всей этой шумно неугомонной и замурзанной компании. Впрочем, что бы сноровисто да быстро не делала принцесса, как бы исправно да ловко не справлялась с самой неприятной и грубой работой, всё равно она оставалась принцессой, принцессой Белые Ручки. За какую бы работу она не бралась, к чему бы только не прикасалась своими милыми, прелестно сложенными ручками, всё приобретало печать ухоженной чистоты, совершенства и слаженного порядка, — чистоты и совершенства, которые неизменно водятся только у самых настоящих принцесс.
    Но, кроме всего прочего, надо бы сказать и об этом, наша принцесса была самой настоящей сказочной принцессой. Стоило ей только взглянуть своими добрыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками на что-нибудь изломанное да израненное, хилое да несчастное, как тут же всё это изломанное да израненное срасталось и исцелялось само собой: тонкая ли веточка розового куста, помятый ли рожек крохотной улитки, или же упругое крылышко неутомимо летающей ласточки-певуньи. Стоило Белым Ручкам заговорить, тихо и ласково, весело и чудно, как всё это несчастно безрадостное да слабое оживало и пробуждалось, расцветало и чудеснейшим образом воскрешало прямо на глазах.


    Но именно за это нашу принцессу и не взлюбили в тех местах, где ей довелось родиться и жить. Всякий раз меж собой, а то и просто в глаза Белым Ручкам люди (и стар, и млад, а среди них очень часто и егозливо дразнящиеся сверстники принцессы) говорили: "Вот тоже мне принцесса объявилась, и что в ней такого особенного, и чем она лучше нас... и откуда она только на нашу голову взялась, такая неумелая да глупая... за что только не возьмётся — всё у неё прибрано да чисто, сразу видно, что и не работала бездельница вовсе... какая из неё принцесса — она просто кривляка да задавака..." И всякий раз, как только представлялся подходящий случай, каждый старался исподтишка толкнуть или пребольно щипнуть Белые Ручки, или же, исхитрившись, хоть чем-нибудь напакостить ей пусть даже в крохотной, ничего не значащей, пустяково ничтожнейшей малости.


    Много чего ещё говорили меж собой, а то и прямо в лицо нашей принцессочке недобрые люди, но всё это делалось единственно оттого, что Белые Ручки родилась самой настоящей сказочной принцессой. Людям было досадно и завидно, и всё это вздорное да несуразное, глупое да гадкое они делали лишь затем, чтобы задеть и обидеть Белые Ручки.
    Им казалось, что если они обидят непризнанную принцессу, то сами станут достойней и значимей, ну, хотя бы в собственных, завистливо грязных и недобрых своих глазах. И всякий раз, когда кому-либо удавалось сделать это, каждый из них с удовольствием и сладомыслием злобного утешения говорил в себе: "Вот какой я находчивый и смелый, как умело и ловко поддел эту выскочку! Нет, я ничуть не хуже, а может даже что и достойно лучше этой чистюли! Откуда она только взялась на нашу голову!.. Неслыханное дело — как можно чистить рыбу, не испачкав передника, как можно собирать ежевику, не замарав рук, как можно жить среди нас, грязных и недостойно гадких людей, не почувствовав в себе сальных, негодно неопрятных мыслей! Поделом же выскочке! Пусть её поохает да поплачет, поплачет да поразмыслит, пусть её поразмыслит да и научится жить, жить среди нас, обыкновенных, ничем не приметных людей, пусть станет похожей на нас!"


    Но Белые Ручки не могла долго обижаться на этих людей, потому что у неё было чистое, самое доброе и чистое во всём сказочном королевстве сердце, сердце настоящей принцессы.


    В те времена во многих королевствах приключился Великий мор. Люди умирали сотнями, тысячами, целыми королевствами! Что может быть вероломнее да ужаснее неведомой болезни, безжалостно опустошающей цветущие дотоле города да сёла! Никто не мог уже и припомнить, откуда именно пошло страшное поветрие. Одни говорили, что болезнь принесли безобразно трёхголовые летучие мыши, выполняющие волю пещерной колдуньи, другие же уверяли, что мор — это проклятье болотного Тролля и ниспослан он якобы для того, чтобы извести всё живое, всё, в чём теплится хотя бы искра Божьего промысла.
    Прошло не так много времени, как недуг добрался до селения, где жила наша принцесса. Люди начали болеть, болеть и чахнуть, страдать и гаснуть... Многие уже и вовсе были при смерти, как Белые Ручки начала исцелять да оживлять занедуживших людей. Кроха шла от дома к дому, от болеющего к ещё более скорбно занемогшему человеку. Она шла и к вовсе незнакомым людям, и ко всем тем, кто раньше старался её толкнуть да ущипнуть, задеть да обидеть. Белые Ручки не держала зла на этих людей, потому что у неё было доброе, самое отзывчивое и доброе сердце, сердце настоящей принцессы. Стоило ей только взглянуть своими чистыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками, стоило только заговорить, тихо и ласково, весело и чудно, как безнадёжнейше ослабевшие люди моментально оживали и выздоравливали.
    И многих излечила Белые Ручки, но именно оттого спасённые ею ещё больше не взлюбили нашу принцессу. Теперь между собой, а то и просто в глаза Белым Ручкам, с горечью сожаления и порицанья, с гордынею досады и негодующего упрёка они говорили: "Нет, это не она нас излечила! Виданное ли дело, чтобы какая-то кривляка да задавака, какая-то чистюля вообразила, будто может тягаться со смертью? Нет, мы сами выздоровели, сами собой, мы пили прокисшее церковное вино да лили на ладонь кипящий воск кладбищенских свечей, мы истово натирались жабьей кровью и твердили заветно древнейшие заклинанья – кто нам Белые Ручки, что ей до нас, зачем ей спасать нас, нас грязных и недостойно гадких людей!? Нет, в том нет и капли её самозваной заслуги! Пусть её уймётся да удивится, удивится да поразмыслит, поразмыслит — как сильна наша нечистота! Пусть её поразмыслит да и научится жить, жить среди нас, обыкновенных, ничем не приметных людей, пусть её станет похожей на нас!"


    Всё это больно ранило сердце нашей принцессы. Но кротко скрестив свои прелестно сложенные, точь-в-точь как у ангелочка, ручки, она помолилась Деве Марии и простила этих несчастных и озлобленно заблудших людей.


    Прошло не так много времени, как новая напасть по каверзному ухищрению ненасытного Князя Тьмы, неугомонного Дьявола была наслана на людей. Между королевствами во всём сказочном мире разразилась опустошительнейшая война. И не было земель, и не было людей, не участвовавших в Великой бойне. Всяк жестоко и с величайшим усердием враждовал с прежде дружелюбным соседом, все неугомонно и неистово враждовали между собой, всё, воспылав дерзостью войны и мести, старалось разрушить как можно больше городов и селений, сжечь и опустошить как можно больше земель да королевств. Стон отчаянья и злобы стоял над всем сказочным миром.
    И случилась в конце величайшая битва. Тучи конницы рассеивались по полям, тьмы бородатой пехоты в киверах и с ранцами за плечами, волна за волной, блестя штыками, сшибались в неутомимо беспощаднейшей схватке. Дым и гарь окутали место величайшего побоища, место блистательно эпохальнейшей резни, и нельзя было понять, кто взял вверх, чей штандарт возвышается посреди горы трупов и разбитых орудий и кому записные летописцы должны слагать бессмертные оды восторга и хвалебного славословья.


    И свершилось это, и ходили люди по истерзанно обгорелой земле, и искали среди погибших своих родных и близких, своих соплеменников. И великий стон, вопль и плач стояли над сказочными королевствами. И всякий, обливаясь обильными слезами, упивался своей беспримерно высокой жертвенностью, своей невероятной стойкостью и пере'житой скорбью, и всякий гордился своим участием в невиданном деле славы и триумфального торжества, в деле воинского мастерства, в деле хитроумно изощрённейшего убийства. И сладки были людям их слёзы, их жертвы и их немыслимо горемычнейшие страдания.


    Белые Ручки также пришла на место величайшего сражения. Отчаянье и ужас этого места поразили сердце сказочной принцессы, но стоило ей только взглянуть своими добрыми, небесной красоты обворожительнейшими глазками, стоило только заговорить — тихо и ласково, весело и чудно, как все убитые и искалеченные солдаты начали необъяснимо прекраснейшим образом оживать и подниматься с поля брани.
    Прежде убитые егеря да гренадёры, прежде изрубленные уланы да гусары, все-все вдруг ожили и моментально исцелились. Кто грустно и смирно до того лежал на поле с оторванными ногами, вдруг вскочил на обе здоровые, в миг приросшие ноги да и пустился в невероятно развесёлый, безунывно затейливый танец, кто уныло сидел с разнесчастно искалеченной рукой, носился теперь, вращая, как мельничными крыльями, вновь здоровыми и крепкими руками, кто бессмысленно таращился в небо остекленевшим взглядом отрубленной головы, с удивлённым любованием, будто впервой, рассматривал полнофигурное своё отражение в болотной мути придорожной канавы.
    Солдаты, ещё недавно сошедшиеся в непримиримо беспощаднейшем поединке, беззаботно да по-дружески болтали о том, кому, кого и как посчастливилось убить или искалечить:
— А славно, честное слово, славно я отрубил тебе ухо! В следующей битве я уж постараюсь, я уж всенепременно исхитрюсь отрубить одним махом сразу два уха!
— Да что там уши, как чудно я напялил барабан тебе на голову да и проткнул тебя штыком! — и смеялся усатый гренадёр и приязненно потчевал вражеского егеря отборной кружкой золотистого эля.


    И радостно было солдатам и людям, и жаль им было, что кончились их слёзы, их жертвы и их горемычнейшие страдания, и каждый втайне всё же надеялся, ласкал любимо потаённейшую мечту, что вновь придёт лихое, желанное время, время убийства и опустошения, время потрясения и скорби. И оттого чужой и неугодной казалась им наша принцесса.
    Между собой, а то и просто в глаза Белым Ручкам, с волнением уязвлённого негодованья,