заговорила Тата - тоже за ссыльно- поселенца Ивана Федоровича Галицкого. Художника из Киева. Он сидел с августа 1942 года потому, что вышел из окружения, и мать его была обрусевшей немкой. Вот он под амнистию не попадал. Но зато знал хорошо Хрущева. Перед войной рисовал его вместе с Ниной Петровной - супругой и детишками. Вот ей то и решили мы написать. Иван по памяти снова воспроизвел этот портрет и с письмом его отправили. И помогло. Более того в Москву вызвали Ивана, дали работу реставратора в музее и комнату в коммуналке. Там меня Фимка и нашла. У неё родных после войны никого не осталось. С тех пор и не расстаемся. Тата обняла свою подружку. Та положила ей на плечо голову и они замерли, глядя через тёмное окно куда-то в вечерние сумерки. Потом Фимка спросила
- Гулять то пойдешь, Тата? Время уже восьмой час. А ты с нами не хочешь, Галка? Пойдём у моря побродим, морским воздухом подышим. Спускались к морю в миниатюрном фуникулёрчике, по кабинке которого, то и дело хлестали ветки. Фимка ворчала – Ведь сказала им кусты подстричь. Что- нибудь, непременно, пропустят. Всё проверять надо. - Ладно тебе ворчать. Ничего страшного. – Как, Тата, ничего страшного? Завтра же позвоню, пусть придут, доделают. Ты знаешь, сколько я им заплатила? Кабинка въехала в небольшой пляжный домик, выложенный из местного ракушечника. Фимка зажгла свет. В небольшой комнатке стояли пляжные стулья, шезлонги. Выйдя из домика, они попали на пляж. С обеих сторон он был огорожен забором из ракушечника, который уходил на несколько метров в море. – Этот пляж только ваш ? - спросила пораженная Галка. – Тут так принято. Чтобы соседей не смущать и самим не смущаться - ответила Тата. – Ага, чтобы с голой жопой загорать, без помехи. Очень удобно - подтвердила Фимка. - Вот это да! - восхитилась Галка. – Мы с Таткой тоже обалдели, когда первый раз сюда попали. Был июнь. Солнце палило так, что мы в дом поднимались только на ночь. - Кое-кто и на ночь не уходил - засмеялась Татка. – Да уж, что было, то было. Потешили беса тут. Есть что вспомнить. Эх, кабы, могла родить, вышла бы тогда за французика. Были бы теперь соседями. И французик был такой славненький с усиками, обходительный, ласковый. Называл меня «Мой московский друг». Так, бывало, и говорил – О, мой московский друг, раздвинь ножки, пожалуйста, чуть шире. А потом непременно похвалит. Растрогано так скажет - Это было восхитительно. Большое спасибо, мой московский друг Фимка, мерси боку. Говоря это, старушка склонила голову книзу и чуть влево, сделала любезное выражение лица и приподняла воображаемую шляпу. Тата, глядя на неё, смеялась тихо и деликатно в кулачок, а Галка от хохота свалилась на холодный влажный песок и каталась по нему.
- Ну чего ржете? - строго спросила Фимка - знала бы, что так похабно отреагируете, ни за что не рассказала бы про лучшие минутки своей жизни. Совесть- то у вас есть? Давай вставай, Галка, песок мокрый, простудишься. Лучше, девчата, с пользой подышим. Она повернулась к морю, раскинула руки и несколько раз глубоко вдохнула. Татка повторила за ней эти движения, потом задумалась, глядя на черные волны, и сказала – Прогулку, я думаю, надо на утро переносить. Вид моря в это время года, похоже, вызывает грустное настроение. – Правильно - отозвалась Фимка – будем, пока жары нет, после завтрака гулять. - До жары- то ещё дожить надо. Познабливает меня что-то. Пойдемте домой. Татка направилась к пляжному домику. Фимка тихо шепнула Галке.
- Плохо, видать. Даже гулять не хочет. В подъёмнике, который не торопясь поднимал их к вилле, она попыталась ободрить подругу.
- Вспомни, Тата, как мы с хандрой боролись. Ну... – Да у меня, Фимка, не хандра. Что-то опять побаливать начало. – Чёрт с ней с болью-то. Ты не поддавайся ей. Говори себе - это не у меня болит. – Да говорю уже, говорю. Отстань, Фимка. Только через несколько минут после инъекции, Тата почувствовала себя лучше. Сидя с Галкой в столовой, поджидая, когда Фимка подаст ужин, она рассказала – В лагере порой становилось совсем невмоготу, одна старая зечка научила нас с Фимкой мысленно убегать из действительности в прошлую жизнь. Бывало, тащишь два ведра с раствором на верхний этаж, кажется, сейчас руки оторвутся и упадут вместе с ведрами с верхотуры, а представишь себе, что идешь где-то по пляжу, как в детстве, и тяжести не замечаешь. Мало того лицо загорало и это среди зимы. Честное слово загорало. Или во время еды скажешь себе - это не лагерная баланда, а рассольник со сметаной и куском мяса и ешь с удовольствием. С годами это всё лучше получалось. Можно было и в картину войти. Представишь себе картину и рассматриваешь её потом во всех деталях. Чувствуешь запах леса, полевых цветов, вместо барачной вони. Только вот возвращаться противно бывало. Фимка увидит, что я глаза жмурю, спросит -Ты, Татка, где ? - В лесу. А ты? - А я слушаю, что запорожцы султану пишут . – И охота тебе их мат слушать? - А пускай, с меня не убудет, хоть на мужиков посмотрю. – Нравится какой- нибудь? – Да один вроде ничего, но похоже алкаш конченый.
- Думаю, выжили только благодаря этому. Потом когда с Галицким в ссылке сошлась, представляла, что он это не он, а совсем другой человек. Я его Ивана, не любила совсем и он это знал. Но выживать как-то надо было. Вдвоём-то легче. Вот и приходилось мысленно к телу Ивана Фёдоровича присоединять голову Петра Ивановича, почти по Гоголю. В Москве мы с ним, как супруги уже не жили. Он быстро себя нашёл. Стал одним из ведущих экспертов в живописи. Даже за границу выезжал, не смотря на судимость. А я по–прежнему оставалась не выездной. С горя, да от безысходности, начала погуливать, пока не влюбилась в последнего своего мужа - скульптора. Он на несколько лет был моложе меня и я поначалу не могла понять нравлюсь ему или нет. Дело в том, что он был другом Ивана и человеком порядочным. Наставить другу рога- это было не про него. Вот он и делал безразличную мину, когда я начала с ним кокетничать. Но как-то заметила его взгляд на своих коленках и сразу всё поняла. Да так обрадовалась, что чуть не заорала от счастья. Дальше всё уже было делом техники. Правда, ещё долго мы были только любовниками. Потом Иван умер от инфаркта в командировке за границей. Я себя винила. Любил он меня и мучился. Когда мне передали его вещи, я нашла в них извещение инюрколлегии. Из него только я узнала, что моя матушка скончалась 1952 году и я являюсь наследницей не малого состояния и нескольких домов за границей. Почему Иван мне не сообщал, не понимаю до сих пор, хоть убей. Относился он ко мне очень хорошо. Я дурного слова от него не слышала. В 1961 году мы с милым моим Юрочкой официально поженились. К этому времени у него был полный набор наград, которые может только получить художник в нашей стране. Зажили мы весело. Друзей полно. Многие влиятельные. И одна из знакомых, которая знала в Москве всё и вся, помогла найти мне адвоката, который специализировался как раз на делах подобного рода. Этот адвокат всё и оформил в течение нескольких месяцев, дороговато, конечно, обошлось, но мне и ездить ни куда не пришлось. Я ведь ещё не старая была, так хотелось на Францию поглядеть, что я о другом даже думать не могла. И Юрию своему дохнуть не давала. Наконец он набрался мужества и обратился к одному из власть придержащих. И тот буквально за пять минут решил эту проблему, правда, с иезуитской хитростью. Выезжать разрешили, но только не вместе. Один супруг должен оставаться в качестве заложника в Союзе. Я взвыла, без Фимки не поеду никуда. Муж опять начал хлопотать. В конце концов, в июне шестьдесят второго года, мы с Фимкой попали во Францию. Со временем, конечно, всё устроилось, мы стали ездить с Юрием вместе, но вопрос о том, чтобы остаться здесь навсегда, как-то отпал сам собой. Юрий не мог жить нигде кроме России. Он был настоящий русский мужик. Через неделю, две за границей начинал напевать - « Не нужен нам берег турецкий и Африка нам не нужна». Его привлекала избушка в средней полосе, друзья, охота, грибы, шашлыки на свежем воздухе ну и, конечно, водочка. А больше всего он любил работу. Без неё моментально превращался в горемычного пьяницу, противного и капризного. И ничего с этим поделать было нельзя. - Это ты о ком, о Юрии?- спросила Фимка, накрывая стол. – О нём, о ком же ещё! - Погодите, я сейчас кое-что тебе, Галка, покажу. Через минуту Фимка принесла старинный фотоальбом, надев очки, полистала его, достала две фотографии. На обеих была Татка. Молодая, изящная, похожая на американскую кинодиву. Рядом, на одной из фотографий, стоял высокий мужчина в великолепно пошитом костюме. Мужественное лицо его моментально приковывало взгляд. Умные глаза, чуть прищуренные, смотрели, с едва заметной усмешкой. От него прямо веяло надёжностью и силой. На другой фотографии Татка стояла рядом с низкорослым, лысоватым, худеньким мужчиной в трикотажной футболке - Ну ко, Галка, скажи который из этих мужиков Иван, а который Юрий? - Галка, не задумываясь, указала на фото красавца - Это Юрий, конечно. - Ага - засмеялась Фимка – полный абзац. Это Иван. А вот это Юрий. Здесь на фото не видно, он ещё и косил чуток и шепелявил, и по матушке запросто мог послать. И запои случались. Раза два в год обязательно. А Ваня, когда по улице шёл, редкая баба на него не оглядывалась. И пьяным его не видел никто. Я года два не могла его иначе, как Иван Фёдорович называть, ноги всегда дрожали, когда с ним общалась. Татка улыбаясь кивнула, подтверждая слова подруги. - Почему же вы предпочли Юрия?- спросила Галка. Тата неопределённо махнула рукой. - Сама всю жизнь об этом задумывалась. Ответа нет, просто любовь, как ей и положено, бывает зла! На следующий день Галка проснулась в первом часу . Вечером допоздна проговорили, а потом она долго ворочалась и никак не могла уснуть. Старушек дома не было. На кухне лежала записка. «Мы скоро будем. Ешь запеканку» Галка выпила кофе и вышла из дома. Светило солнце. Мир от этого изменился. От нагретой земли шёл пряный запах. Галка с удивлением обнаружила множество цветов. Вчера она их почему-то не замечала. Море внизу было светло-голубым и на горизонте сливалось с небом. Из-за забора справа доносилась мелодия французской песенки и русская речь. Галка приставила к заросшей плющем стене лестницу и осторожно поднялась по ней. На соседнем участке мужчина лет пятидесяти ругался с молодой женщиной, одетой в розовый с белой кружевной отделкой пеньюар. Поодаль стояла машина. Водитель в форменной фуражке стоял, облокотившись на капот. Было похоже - ему доставляло удовольствие наблюдать за спорящими. Рядом с машиной ожидали две заплаканные женщины с чемоданами стоящими у ног – Ты знаешь, сколько стоит здесь французская прислуга - кричал мужчина. - И знать не хочу - отвечала женщина. Она схватила со столика газету и раскрыла её. - Зато я знаю, что здесь написано. Две обитательницы вилла Глория, так называемые «новые русские», потребовали, чтобы официант сделал им по очереди коилингус прямо за столиком ресторана. Где тут сказано, что это были повариха с уборщицей? Теперь все будут думать, что это я потребовала это сделать. – Ну и что тут такого? Это вполне по - французски. В конце концов, они берут пример с тебя. Ты, занимаясь этим, не очень- то стесняешься их присутствием. – Я
