1858-1935, чуть ниже - Кольчужная Нина Константиновна 1883 – 1952. Фимка протерла надгробие тряпкой и сообщила
- Это Таткины дед и матушка - потом осмотрелась и добавила - хорошо им тут лежать. Тихо, покойно. И люди рядом порядочные. Это тебе не московское кладбище, где асмодеи через могилу. К ним спустилась Тата. Её сопровождали двое рабочих. Они быстро обмерили гробницу и ушли. Тата оставила хризантемы на могиле, постояла молча – Ну, вот главное сделали - сказала она - теперь можно и домой.
Участок перед домом было не узнать. Везде царил порядок. В доме тоже было всё прибрано. В прихожей стояли пакеты с продуктами. Фимка немедленно начала их разбирать. А Тата повела Галину знакомить с домом. В небольшом кабинете на стене висела картина мужчины средних лет. Он был изображен сидящим в кресле. Рядом, положив передние лапы на подлокотник, собака.
- Это мой дед, Константин, у которого на могиле мы сейчас были - пояснила Тата. Она достала альбом, нашла фотографию.- А это мама. Я её помнила именно такой. Видишь совсем ещё молодая. Это Одесса 1924 год. Мама сфотографировалась перед нелегальным отъездом во Францию. Взять меня с собой не было никакой возможности, но и ей оставаться в России было смертельно опасно. Она рассчитывала, что меня через месяц привезет её подруга, актриса театра Корша Митенкова. Но та умерла от тифа. А я осталась жить на Арбате у сестры отца. Отец пропал без вести во время знаменитого ледового похода Корнилова. Об этом в семье помалкивали, но я знала, что он офицер белой армии и представь себе, гордилась этим. В середине тридцатых годов, когда Арбат стал режимной улицей, пришлось переехать в другое место. Тетка вскоре умерла, а я вышла замуж за солиста хора им Пятницкого Анатолия Гусева и сама поступила в этот хор. Я у его матери снимала комнату в коммуналке. Брак был фиктивным. Анатолий был не плохим парнем, но как сейчас говорят голубым. Он меня попросил этот грех прикрыть. Дело в том, что о его ориентации уже начали поговаривать, могли и посадить, а уж о гастролях за границей и речи не могло бы быть. Интересное было время. Всю страну мы объездили. Изображали семейную пару. У меня, разумеется, был свой интерес. Мечтала о зарубежных гастролях. Надеялась выехать, таким образом, из страны и воссоединиться с мамой. Но получилось всё иначе. У Анатолия был небольшой, но очень проникновенный голос. Усатому нравилось, как он исполнял знаменитую песню «Ноченька». Его частенько приглашали на правительственные концерты и, само собою, проверяли и перепроверяли на благонадежность его окружение. До тридцать седьмого года я была невыездной, а перед новым 1938 годом арестовали. Они всё знали, оказывается, и про мать и про отца. Отпираться было просто глупо. Вот так я оказалась в лагере, где мы с Фимкой и познакомились.
- А Фимка за что сидела? - -- Да как все мы, ни за что. Впрочем, вру. За дело конечно. Она любит про это вспоминать. Сегодня во время обеда попросим её рассказать. Наталья Фёдоровна подошла к столу, достала ключи и открыла сейф, спрятанный за стенной панелью. Достала коробку с ампулами и спросила
- Годится ли лекарство для употребления? Галка проверила срок годности и сказала что всё в порядке.
– Ну вот, Галочка, сейчас же и начнём колоть.
- Что боли появились? – Они и не проходили. Но терпеть было можно. Запомни, как сейф открывается. И она показала ещё раз. После инъекции наркотика Тата решила поспать, а Галка пошла к Фимке. Та гремела посудой на кухне - Ты только посмотри, какая тут мука и дрожжи. Тесто только что не взрывается. - Что вы готовите? - спросила Галка
- Пирог с туной и сыром и, конечно, с соусом Провансаль. Мы чай в Провансе. Правда я не досаливаю и не перчу. Это потом мы с тобой можем сделать. Татке нельзя. Где она кстати? – Пошла отдохнуть после инъекции.
- Какой такой инъекции? - испуганно переспросила Фимка. – Боли у неё. Сделали обезболивающее. У Фимки на лице появился испуг. Она налила стакан вина и выпила его до дна
– Врач говорил - сильные боли появляются перед концом? Это так? - Мне кажется, Наталья Фёдоровна просто устала. – Ну, дай Бог. Боли-то она совсем переносить не может.
Обедали в большой столовой, которая примыкала к кухне. Фимка, подавая обед, объявила - Сегодня у нас рыбный день. Уха на французский лад – бульбас с пирогом. Тата попросила - Расскажи, Фимка, как ты в лагерь загремела.
- А что тут рассказывать, тридцать восьмой год шёл, порядочные люди все сидели, непорядочные тоже. Мы, правда, этого не знали, молодые были, веселились, как могли. Я тогда училась в Пуче - поварском училище. Мне семнадцать было. Летом предложили поехать поваром в пионерский лагерь. Я и обрадовалась. Все лето у речки, кормежка бесплатная, да еще и деньги должны были заплатить. В этом лагере вожатыми молодые парни и девчата работали. Ясное дело, влюблялись, дружили. За мной один паренёк тоже принялся ухаживать. Симпатичный. Имя у него такое хорошее Миша. Пионеры его называли Михал Иванович, как Калинина. Он учился в пединституте. Вот после ужина он приходил, я его, чем повкуснее, покормлю и ждем отбоя. У меня платьишко было крепдешиновое, босоножки белые клеёнчатые. Я когда всё это надевала, была уверена, что выгляжу не хуже Любови Орловой, или Валентины Серовой. Миша тоже курточку из вельвета вечером одевал. На курточке слева комсомольский значок, справа значок БГТО И ГТО на цепочке. Это такой шик! Денька три мы с ним только целовались до поздней ночи. А потом он с меня, всё ж таки, трусишки стянул. - Фимка захохотала - да я сама не против была. Правда, всё получилось не очень гладко поначалу. Неопытные оба были, волновались сильно. Но зато потом было так хорошо, что и не передать. И стали мы этим делом заниматься при каждом удобном случае, да так активно, что мой кавалер даже похудел, не смотря на усиленную кормёжку. Две смены проженихались, остались на третью. Тут завезли нам консервы – гречневую кашу с тушёнкой. В то время это дефицитом считалось. А тут проявили заботу о пионерах. С чего бы это? Посмотрели мы на срок годности, а он просрочен. Наша шеф повар к врачу так, мол, и так. Та к директору лагеря. А директор, бывший конармеец, говорит
- Зажрались, товарищи, обуржуазились - и прочёл лекцию о том, что вынуждены были употреблять красные конники, когда давили гидру контрреволюции на фронтах гражданской войны. Выходило одной корой с деревьев питались. Врачиха ему - одно дело красные конники на фронтах, а другое - дети в мирное время. – Так - говорит бывший конник - принесите мне пару банок. Принесли. Он достает ножичек, банки вскрыл и тут же сожрал содержимое. Потом спрашивает – Ну, убедил? - Врачиха – Нет, не убедили. Он побагровел, из кабинета всех выгнал, остался с ней один на один и с полчаса, наверное, уговаривал. Потом она выходит и говорит - Пока, до дальнейшего распоряжения, к консервам не прикасаться.
Как это не прикасаться! Ну, мы с девчатами в тот же день по баночке попробовали. Вкус замечательный. Им, девкам, хоть бы хны, а меня, чувствую, на следующий день с утра подташнивает. Я и объявила, консервы видать подпорченные. Девчата меня на смех подняли.
- Это ты сама подпорченая, тебя теперь девять месяцев тошнить будет. Тут только я и поняла, что беременная. Я обрадовалась, беру пару банок на ближайшее свидание. Думаю будущего мужа надо подкормить, а то он и правда исхудал. В лесу открыли баночки, на костерке разогрели, я и говорю своему комсомольцу, мол, беременная, когда свадьбу будем устраивать? А он как это услыхал, так сразу и аппетит потерял. Так ему бедняге стало противно, что даже я дура поняла. В таких случаях девки сразу начинают плакать, а у меня всё не как у людей. Я, подражая Ленину, говорю
- Михал Иваныч, газве вы не гады такой новости? И кашки не попгобуете ? Напгасно, кашка агхихогоша. Гучаюсь. Тут комсомолец мой встаёт в соответствующую позу и произносит взволнованно
- Как ты можешь? Есть вещи, которыми не шутят - и убегает, ничего даже не покушав. Не до еды ему было. Обхезался мой милый комсомолец чуть не до смерти. В туалет видать помчался. А я сижу, ем кашу и чувствую, что она становится совсем солёной от моих слез и думаю, как мне быть дальше. И придумать ничего не могу. Аборты в то время были запрещены. Да и не девичье это дело думать. Кое –кто, с головой попросторней, быстро за меня всё придумал. У Миши моего папенька в НКВД, оказывается, был шишкой. Я и оглянуться не успела, как оказалась в солнечном Магадане. Помнишь, Тата, как мы встретились? - Конечно, помню. Я уже восемь месяцев загорала под тем солнышком. Вдруг перед самой зимой с этапом пригнали Фимку. Мордочка совсем детская, а животик не сразу, но заметен был. И ходила уже, как утя, вперевалочку. Пришлось ей нижнее место уступить. - Все зечки относились ко мне хорошо - продолжала Фимка - приодели в тепленькое. Правда, предупредили, что, по новому указу Калинина, детей после родов оставляют только до года. Потом отправляют в детский дом. Раньше было помягче, до четырёх годиков разрешали при себе держать, но видать Михаил Иванович нашёл это неоправданным послаблением и срок сократили. Потом начальство расчухало, что я повариха и поставили на кухню готовить для вольных отдельно, разумеется. Дали мне в подсобницы двух здоровущих бабищ, кастрюли ворочать и всю тяжёлую работу делать. Не потому, что беременная, этого сразу они не знали, просто худенькая была. И зажила я лучше, чем на воле. Тепло, сытно и чисто главное. Готовила я вкусно, могла из ничего конфетку сляпать. Вот как-то кум поел моё Азу в соусе с солёными огурчиками и велел позвать повариху. Спрашивает
- Где так готовить научилась? Я ответить не успела, он живот мой разглядел и в лице переменился
– Беременная что ли? И глаза как у куклы стеклянными стали, смотреть жутко. В тот же день вызывает меня в кабинет. Дверь на ключ и ко мне
- Снимай, сучка, трусы. Я говорю
– Может, что другое снять? Трусов-то, гражданин начальник, у меня совсем нет. А он весь красными пятнами покрылся, ничего не соображает, идет на меня, а у самого пена в углах губ. Ну, тут я с испугу, так завопила, что думаю, кое-где стекла из окон вылетели. Кум от этого крика словно бы проснулся , сел в своё кресло, голову положил на руки. Побыл так минутку, поднялся и пинком под зад, выкинул меня за дверь, как не оправдавшую высокое доверие руководства. Вдогонку крикнул
- На стройке, шлюха, сгною. Я тогда подумала, почему хоть шлюха, может я в беспамятстве денег у него потребовала. И точно на следующий день вышибли меня с кухни. А вместе со мною и подсобниц моих. Вот они мне и поддали за это. Так, что я в больничке оказалась. Три недели отвалялась. Само собой, ребёночка потеряла. Правда, этим стервам тоже досталось. Зечки ночью их так отходили, что думаю, мало не показалось. С этим на женской зоне строго. - А что этот начальник?- спросила Галка. – После больнички даже не замечал. Его только беременные интересовали. И не удивительно - на такой работе, как у него, трудно нормальным остаться. - Сколько вы просидели ? Татка - десять и пять на поселении. А я - пятнадцать и всё время в лагере. Готовила хорошо на свою глупую голову. По амнистии и она, и я освободились. По бериевской. Это не правда, что он одних уголовников освобождал. Нас-то вот отпустили. –Я, к тому времени, замуж вышла -
